В небо полетели яркие искры, горестно, по-волчьи, завыла Скъяльв. Завопили, провожая своего хевдинга, воины Белоголового.
— Прощай, ярл, — шепнула Айша, и вдруг пламя вспыхнуло, вырвалось вверх высоким языком. В сердцевине огня медленно поднялась и почти села темная фигура, ее голова повернулась, сбросив почти совсем съеденное огнем погребальное одеяло. Сквозь огненную пелену мертвый ярл взирал на Айшу.
— Прощай, притка, — послышался ей голос Орма. Пламя осело, ярл упал обратно на горящее ложе.
В небо потянулся черный ядовитый дым. Айша отвернулась. Ей больше не на что было смотреть…
Утром, когда все разошлись, Хаки прокрался к пепелищу, зарезал сторожившего пепел воина и положил в еще тлеющие угли свой топор. Айша видела, как он (совсем как Харек) встал пред пеплом врага на колени и склонился, уважая Орма в смерти более, чем уважал в жизни. Потом поднялся, пнул ногой тело убитого стража, засмеялся и пошел прочь.
А днем они уже шагали по лесу, держа путь к усадьбе Сигурда Оленя, конунга Хрингарики. Белоголовый Орм более не охранял свою добычу, и Хаки спешил забрать все то, что ему не удалось отобрать у ярла на Бегне, в Воротах Ингрид.
Глава шестая
РАБЫНЯ
В конце концов, что бы ни случалось, жизнь опять находит наезженную колею, сползает в нее и катит, как колесо обозной телеги, — неспешно и ровно, лишь слегка подпрыгивая на ухабах. Гюда тоже понемногу привыкала к своей новой жизни. В усадьбе работы было не намного больше, чем в Альдоге. Суровая и властная Тюррни оказалась справедливой и рачительной хозяйкой. Сигурд каждые три дня отправлялся в лес на охоту, захватив с собой двоих родичей. Гутхорм вел себя как обычный мальчишка — любопытный и неосмотрительный. Приставал к Гюде с расспросами об Альдоге и о том, как ее брат оказался в дружине конунга Вестфольда, вздыхал завистливо, скучал по неведомым пока походам и войнам. Он уже не напоминал Гюде брата, и при встрече с ним сердце княжны не лопалось от боли, как дождевой пузырь на воде.
Красавицу Рагнхильд ничего не волновало, кроме себя самой и своих снов, которые она называла вещими и толковала как хотела. Любая собака в усадьбе знала, что сны Рагнхильд не более чем ловкая выдумка, поскольку все они были красавице на руку. То предрекали ей обнову — и отец спешил порадовать дочь обновой, то сообщали, что на подходе богатый и щедрый жених, и Тюррни освобождала дочь от любой работы — чтоб нежданный гость не застал ее растрепанной и усталой. Женихи не являлись, но Рагнхильд вновь видела сон, который сообщал, что суженого задержали внезапные дела, или враг, или еще невесть кто…
Веселушка Флоки изредка наведывалась в большую избу к Сигурду, возвращалась из нее только под утро и после этого весь день напевала что-то на своем, непонятном никому, даже урманам, языке саамов. С черными рабами, которых в усадьбе величали трэллями, Гюда старалась не разговаривать. Да и о чем с ними можно было говорить, если думали они только о еде и до смерти боялись человека с кнутом?
Саму Гюду именовали теперь «тир» — что означало «невольница». Флоки говорила, что если бы Орм остался в усадьбе и Гюда навещала бы его по ночам, то она была бы не невольницей, а наложницей. Тогда ее жизнь стала бы намного веселее. «Даже без подарков», — говорила Флоки и, краснея, хихикала. Финка никак не хотела понять, что мужские ласки неведомы Гюде и она не находит в близости с мужчинами никакой радости.
К середине листопадника Гюда знала уже всех в усадьбе. Ее тоска по дому стерлась, уступив место новой, неясной пока, грусти. Иногда, сидя за городьбой на камне у реки и глядя на проплывающие мимо опавшие в воду листья, Гюда думала об Орме, о Хареке, о воинах, ушедших неизвестно куда и до сей поры не вернувшихся в усадьбу.
Иногда к Оленю приходили гости. Они рассказывали множество разных новостей. Прислуживая за пиршественным столом, Гюда слышала, как говорили о Черном Хальфдане, о смертях в Согне, о каких-то битвах… Рассказывали о молодом конунге, которого привел с востока человек по имени Бьерн, сын ярла Горма Старого. О Бьерне говорили тихо, будто опасаясь подслухов. Иногда называли его сыном Горма, — иногда — Губителем Воинов. На эти рассказы Сигурд смеялся, а Тюррни, раздеваясь ко сну, презрительно фыркала:
— Сын Горма давно погиб в восточных странах. Он никогда не вернется в Норвегию.
Однажды Гюда отважилась возразить. Складывая нарядную юбку Тюррни в большой, забитый нарядами сундук, она произнесла:
— Но люди говорят, что он и пришел с востока, даже привел с собой какого-то конунга.
— Ты сама с востока, — сурово глянула на рабыню Тюррни. — Ты знаешь человека по имени Бьерн Губитель Воинов, сына свободного ярла Горма?
— Нет, — признала княжна.
— Может быть, ты знаешь молодого конунга из ваших мест, который хотел бы служить Черному Хальфдану?
— Нет, — сказала Гюда.
— Тогда зачем ты болтаешь глупости? — завершила разговор Тюррни, залезла под мягкое одеяло, зевнула и сомкнула веки.
Вернувшись в избу для слуг, Гюда долго не могла уснуть — ворочалась с боку на бок, думала. Когда-то она страстно, всей душой ненавидела Орма, потом столь же страстно желала себе смерти, а теперь жила, слушала урманские сказки, болтала с финской рабыней, смеялась, спорила с Тюррни… Все изменилось, и, наверное, теперь она даже не стала бы противиться объятиям Орма — он по праву был ее хозяином, и лечь с ним было спокойнее и лучше, чем с каким-нибудь незнакомцем. Рассматривая толстую балку на потолке, княжна гадала, когда вернется ярл, и почти ждала его возвращения…
Утром она, мятая и усталая после ночного бдения, отправилась на пастбища. Шли, как обычно, с Флоки. Все было как всегда, изменилось лишь одно — едва глотнув молока из предложенной пастухом плошки, Гюда почувствовала тошноту. К горлу подкатила рвота, нехорошо заплескалась во рту.
— Что с тобой? — Флоки отложила плошку, склонилась к княжне и вдруг ахнула, прикрыв ладошкой маленький ротик: — Великая Фрейя!
Гюда не понимала.
— Тебя и впрямь бережет сама Хлин! — завистливо выдохнула Флоки, погладила Гюду по плечу. — Непременно расскажи новость Тюррни. Она даст тебе легкую работу, ты будешь хорошо есть и спать, сколько захочешь…
Гюда растерянно моргала. От неожиданных слов Флоки ее даже перестало подташнивать.
— Почему? — спросила она. Флоки засияла улыбкой:
— Какая ты глупая! Если у тебя родится мальчик, то Орм может посадить его на колено и назвать своим сыном. Тогда ты станешь уважаемой женщиной, может, даже не рабыней…
— Родится мальчик? — переспросила Гюда и охнула, опешив. — Ты говоришь, что я ношу ребенка Орма?
— Да, да, да! — пропела Флоки, схватила Гюду за руки, стащила с камня, пританцовывая, закружила: — Радуйся, ты — мать будущего ярла!
Перед глазами Гюды вертелась желтеющая зелень пастбищ, белые пятна козьего стада, небесная синева. Все краски осени сливались в одну длинную, пеструю, смазанную ленту. «Может, правда, так даже лучше… » — поддаваясь радости Флоки, подумала Гюда и прошептала, вслушиваясь в непривычные слова:
— Я стану матерью ярла…
Глава седьмая
ТРОЛЛЬ
Избора разбудил дождь. Крупные капли бодро забарабанили по сонному липу княжича, ворвались в его сны, намочили одежду. Сначала Избор пытался прикрыться от них, натягивая на голову рубашку и скручиваясь калачиком, но безуспешно. Когда капли принялись нагло заскакивать за шиворот рубашки, Избор выругался, сел, протер глаза.
Было еще рано — мутный утренний свет только-только забрезжил над вьющейся под скалистым берегом рекой, заиграл серебряными бликами по влажным камням. Под дождевыми струями огонь в костре угас, и поленья обиженно таращились на княжича обуглившимися головешками. Справа от костра, накрывшись одним длинным плащом, спали Тортлав, Латья и Ихея. Чтоб сохранить тепло, плотно жались друг к другу. Нависающие над ними ветви деревьев пока сберегали их от дождя, но скопившаяся на камнях влага, собираясь в ручейки, уже рыскала меж мшистыми наростами, тянула водяные лапки, стараясь добраться до спящих. Подальше от костра, под свисающим до земли орешником обустроились трое урман. Им плащ не понадобился — разлеглись на камнях, будто на перине, — вольготно, свободно. Раскинувшись во сне, сопели, чавкали, что-то бормотали.
Избор подобрал лежащий рядом длинный шест, поковырял уголья. Бесполезно — поленья насквозь промокли, даже искорки не проскочило. Ругнувшись про себя, княжич поплотнее запахнул безрукавку на груди, поднялся. В лесу вяло пискнула какая-то одинокая птица и смолкла, поняв, что столь серое утро не нуждается в ее радостном приветствии.
Дождь барабанил по плечам Избора, мочил волосы. У края обрыва княжич приметил сухое место, запрокинул голову, глянул вверх. Высокий ясень растопырил над обрывом длинную, уже лишенную листьев ветку. Пригнувшись и натягивая на голову безрукавку, княжич перебежал на сухое местечко под ясенем, принялся отряхиваться.
Пожелтевшая осенняя трава поблескивала под дождем, прижималась к земле, как кошка под ласковой рукой хозяина. За полянами начинался кустарник, переходил в лес — молчаливый, туманный, безлистный…
Под обрывом в реке что-то плеснуло. Избор подошел к краю камня, заглянул вниз. На береговой гальке, всего в нескольких шагах от княжича, стоял Кьетви — Избор сразу признал его тощую, уже слегка согнувшуюся под тяжестью лет фигуру. Одной рукой Кьетви опирался на длинную палку, другой вытирал мокрое лицо, смотрел на реку. Седые волосы липли к его длинной и узкой голове, обнажая розовую макушку. Избор тоже взглянул на реку и увидел Бьерна. Словно дорвавшаяся до воды выдра, ярл вспарывал руками речную гладь, нырял, всплескивая ногами, как хвостом, переворачивался на спину, подставляя лицо дождевым каплям. Холодная вода ласкала его обнаженное тело, волосы, заплетенные в черные косицы, змеями скользили за пловцом. Не замечая Избора, Бьерн нырнул, по пояс вылетел из воды, плеснул по ней обеими руками, подняв тучу брызг, рухнул обратно, вновь вынырнул.
Кьетви нащупал палкой устойчивый высокий камень, наполовину ушедший в воду, переступил на него, махнул ярлу рукой. Пыхтя и отдуваясь, Бьерн подплыл к нему, ухватился за протянутую руку, подтянулся, оказался на берегу, тряхнул головой. Черные косицы описали полукруг, разбрасывая по его плечам серебристые брызги. Несколько попали на лицо Кьетви. Тот поморщился, зацепил концом палки оставленные на берегу кожаные штаны ярла, перекинул к нему:
— Ты по-прежнему любишь воду, Губящий Воинов.
— А ты по-прежнему следишь за мной, — Бьерн натянул штаны, откинул волосы назад, улыбнулся.
Подслушивать было нехорошо, особенно для князя. Но интересно. Избор присел, спрятался за обрывом.
— Для меня ты все еще тот мальчик, которого я учил плавать, править драккаром и владеть мечом.
— Прошло много времени, Кьетви. Не надо искать того, кого нет.
— Если в темноте не видно тени, это не значит, что ее нет.
В наступившем молчании Избор слегка высунулся из-за края обрыва. Оба урманина сидели плечо к плечу на береговой гальке, смотрели на реку. Избор видел только их спины — узкую и длинную, прикрытую плащом — Кьетви и широкую, гибкую, обнаженную — Бьерна. Дождевые капли стекали по коже ярла, застревали на рваном выпуклом шраме, пересекающем спину под левой лопаткой. Волосы прикрывали плечи, Чуть ниже у пояса виднелся еще один шрам — короче и тоньше.
— Мы идем уже третий день. Ты не спешишь в усадьбу Юхо. А Хальфдан будет ждать там, — сказал Кьетви. Подумал, легко постучал концом палки по воде, добавил: — Орм тоже.
— Что ты хочешь сказать мне, Кьетви?
— Я служу Орму, и я вырастил тебя наравне с твоим отцом. Я помню времена, когда вы были как братья, когда твой меч защищал Орма, а дом Белоголового не раз спасал тебя от голода и смерти в лесу. Почему ты не простишь его, Бьерн?
— Я простил. Еще тогда.
— Но ты ушел. У Орма была своя земля, но он стал свободным ярлом. Думаешь, Орм просто так ходил налетами на Альдогу? Он мог пойти на Йотланд или в Свею. Это ближе и удобнее. В Восточных Странах он искал тебя…
— Ты зря завел этот разговор, Кьетви. — Бьерн склонился, нащупал у ног круглый плоский камешек, размахнулся и запустил его в реку. Камень запрыгал по воде испуганным зайцем. — Никто не в силах вернуть того, что уже случилось. Норны решили разделить наши нити, и ни ты, ни я, ни Белоголовый не можем сплести их обратно.
— Орм изменился. Он знает, что виноват. Когда шла битва с сыновьями Гендальва, он вернулся за твоей женщиной…
— За кем? — в голосе Бьерна послышалось удивление.
— За твоей женщиной. — Выразительное молчание ярла заставило Кьетви уточнить: — За той, маленькой, которая пришла с тобой из Альдоги. Во время битвы она оставалась в усадьбе. Орм видел ее. Сказал, что вернется за конунгом, но пошел за ней. Он хотел спасти ее для тебя. Он хотел…
— Изменить прошлое, — устало выдохнул Бьерн, и новый камешек расчертил гладь реки мелкими следками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Прощай, ярл, — шепнула Айша, и вдруг пламя вспыхнуло, вырвалось вверх высоким языком. В сердцевине огня медленно поднялась и почти села темная фигура, ее голова повернулась, сбросив почти совсем съеденное огнем погребальное одеяло. Сквозь огненную пелену мертвый ярл взирал на Айшу.
— Прощай, притка, — послышался ей голос Орма. Пламя осело, ярл упал обратно на горящее ложе.
В небо потянулся черный ядовитый дым. Айша отвернулась. Ей больше не на что было смотреть…
Утром, когда все разошлись, Хаки прокрался к пепелищу, зарезал сторожившего пепел воина и положил в еще тлеющие угли свой топор. Айша видела, как он (совсем как Харек) встал пред пеплом врага на колени и склонился, уважая Орма в смерти более, чем уважал в жизни. Потом поднялся, пнул ногой тело убитого стража, засмеялся и пошел прочь.
А днем они уже шагали по лесу, держа путь к усадьбе Сигурда Оленя, конунга Хрингарики. Белоголовый Орм более не охранял свою добычу, и Хаки спешил забрать все то, что ему не удалось отобрать у ярла на Бегне, в Воротах Ингрид.
Глава шестая
РАБЫНЯ
В конце концов, что бы ни случалось, жизнь опять находит наезженную колею, сползает в нее и катит, как колесо обозной телеги, — неспешно и ровно, лишь слегка подпрыгивая на ухабах. Гюда тоже понемногу привыкала к своей новой жизни. В усадьбе работы было не намного больше, чем в Альдоге. Суровая и властная Тюррни оказалась справедливой и рачительной хозяйкой. Сигурд каждые три дня отправлялся в лес на охоту, захватив с собой двоих родичей. Гутхорм вел себя как обычный мальчишка — любопытный и неосмотрительный. Приставал к Гюде с расспросами об Альдоге и о том, как ее брат оказался в дружине конунга Вестфольда, вздыхал завистливо, скучал по неведомым пока походам и войнам. Он уже не напоминал Гюде брата, и при встрече с ним сердце княжны не лопалось от боли, как дождевой пузырь на воде.
Красавицу Рагнхильд ничего не волновало, кроме себя самой и своих снов, которые она называла вещими и толковала как хотела. Любая собака в усадьбе знала, что сны Рагнхильд не более чем ловкая выдумка, поскольку все они были красавице на руку. То предрекали ей обнову — и отец спешил порадовать дочь обновой, то сообщали, что на подходе богатый и щедрый жених, и Тюррни освобождала дочь от любой работы — чтоб нежданный гость не застал ее растрепанной и усталой. Женихи не являлись, но Рагнхильд вновь видела сон, который сообщал, что суженого задержали внезапные дела, или враг, или еще невесть кто…
Веселушка Флоки изредка наведывалась в большую избу к Сигурду, возвращалась из нее только под утро и после этого весь день напевала что-то на своем, непонятном никому, даже урманам, языке саамов. С черными рабами, которых в усадьбе величали трэллями, Гюда старалась не разговаривать. Да и о чем с ними можно было говорить, если думали они только о еде и до смерти боялись человека с кнутом?
Саму Гюду именовали теперь «тир» — что означало «невольница». Флоки говорила, что если бы Орм остался в усадьбе и Гюда навещала бы его по ночам, то она была бы не невольницей, а наложницей. Тогда ее жизнь стала бы намного веселее. «Даже без подарков», — говорила Флоки и, краснея, хихикала. Финка никак не хотела понять, что мужские ласки неведомы Гюде и она не находит в близости с мужчинами никакой радости.
К середине листопадника Гюда знала уже всех в усадьбе. Ее тоска по дому стерлась, уступив место новой, неясной пока, грусти. Иногда, сидя за городьбой на камне у реки и глядя на проплывающие мимо опавшие в воду листья, Гюда думала об Орме, о Хареке, о воинах, ушедших неизвестно куда и до сей поры не вернувшихся в усадьбу.
Иногда к Оленю приходили гости. Они рассказывали множество разных новостей. Прислуживая за пиршественным столом, Гюда слышала, как говорили о Черном Хальфдане, о смертях в Согне, о каких-то битвах… Рассказывали о молодом конунге, которого привел с востока человек по имени Бьерн, сын ярла Горма Старого. О Бьерне говорили тихо, будто опасаясь подслухов. Иногда называли его сыном Горма, — иногда — Губителем Воинов. На эти рассказы Сигурд смеялся, а Тюррни, раздеваясь ко сну, презрительно фыркала:
— Сын Горма давно погиб в восточных странах. Он никогда не вернется в Норвегию.
Однажды Гюда отважилась возразить. Складывая нарядную юбку Тюррни в большой, забитый нарядами сундук, она произнесла:
— Но люди говорят, что он и пришел с востока, даже привел с собой какого-то конунга.
— Ты сама с востока, — сурово глянула на рабыню Тюррни. — Ты знаешь человека по имени Бьерн Губитель Воинов, сына свободного ярла Горма?
— Нет, — признала княжна.
— Может быть, ты знаешь молодого конунга из ваших мест, который хотел бы служить Черному Хальфдану?
— Нет, — сказала Гюда.
— Тогда зачем ты болтаешь глупости? — завершила разговор Тюррни, залезла под мягкое одеяло, зевнула и сомкнула веки.
Вернувшись в избу для слуг, Гюда долго не могла уснуть — ворочалась с боку на бок, думала. Когда-то она страстно, всей душой ненавидела Орма, потом столь же страстно желала себе смерти, а теперь жила, слушала урманские сказки, болтала с финской рабыней, смеялась, спорила с Тюррни… Все изменилось, и, наверное, теперь она даже не стала бы противиться объятиям Орма — он по праву был ее хозяином, и лечь с ним было спокойнее и лучше, чем с каким-нибудь незнакомцем. Рассматривая толстую балку на потолке, княжна гадала, когда вернется ярл, и почти ждала его возвращения…
Утром она, мятая и усталая после ночного бдения, отправилась на пастбища. Шли, как обычно, с Флоки. Все было как всегда, изменилось лишь одно — едва глотнув молока из предложенной пастухом плошки, Гюда почувствовала тошноту. К горлу подкатила рвота, нехорошо заплескалась во рту.
— Что с тобой? — Флоки отложила плошку, склонилась к княжне и вдруг ахнула, прикрыв ладошкой маленький ротик: — Великая Фрейя!
Гюда не понимала.
— Тебя и впрямь бережет сама Хлин! — завистливо выдохнула Флоки, погладила Гюду по плечу. — Непременно расскажи новость Тюррни. Она даст тебе легкую работу, ты будешь хорошо есть и спать, сколько захочешь…
Гюда растерянно моргала. От неожиданных слов Флоки ее даже перестало подташнивать.
— Почему? — спросила она. Флоки засияла улыбкой:
— Какая ты глупая! Если у тебя родится мальчик, то Орм может посадить его на колено и назвать своим сыном. Тогда ты станешь уважаемой женщиной, может, даже не рабыней…
— Родится мальчик? — переспросила Гюда и охнула, опешив. — Ты говоришь, что я ношу ребенка Орма?
— Да, да, да! — пропела Флоки, схватила Гюду за руки, стащила с камня, пританцовывая, закружила: — Радуйся, ты — мать будущего ярла!
Перед глазами Гюды вертелась желтеющая зелень пастбищ, белые пятна козьего стада, небесная синева. Все краски осени сливались в одну длинную, пеструю, смазанную ленту. «Может, правда, так даже лучше… » — поддаваясь радости Флоки, подумала Гюда и прошептала, вслушиваясь в непривычные слова:
— Я стану матерью ярла…
Глава седьмая
ТРОЛЛЬ
Избора разбудил дождь. Крупные капли бодро забарабанили по сонному липу княжича, ворвались в его сны, намочили одежду. Сначала Избор пытался прикрыться от них, натягивая на голову рубашку и скручиваясь калачиком, но безуспешно. Когда капли принялись нагло заскакивать за шиворот рубашки, Избор выругался, сел, протер глаза.
Было еще рано — мутный утренний свет только-только забрезжил над вьющейся под скалистым берегом рекой, заиграл серебряными бликами по влажным камням. Под дождевыми струями огонь в костре угас, и поленья обиженно таращились на княжича обуглившимися головешками. Справа от костра, накрывшись одним длинным плащом, спали Тортлав, Латья и Ихея. Чтоб сохранить тепло, плотно жались друг к другу. Нависающие над ними ветви деревьев пока сберегали их от дождя, но скопившаяся на камнях влага, собираясь в ручейки, уже рыскала меж мшистыми наростами, тянула водяные лапки, стараясь добраться до спящих. Подальше от костра, под свисающим до земли орешником обустроились трое урман. Им плащ не понадобился — разлеглись на камнях, будто на перине, — вольготно, свободно. Раскинувшись во сне, сопели, чавкали, что-то бормотали.
Избор подобрал лежащий рядом длинный шест, поковырял уголья. Бесполезно — поленья насквозь промокли, даже искорки не проскочило. Ругнувшись про себя, княжич поплотнее запахнул безрукавку на груди, поднялся. В лесу вяло пискнула какая-то одинокая птица и смолкла, поняв, что столь серое утро не нуждается в ее радостном приветствии.
Дождь барабанил по плечам Избора, мочил волосы. У края обрыва княжич приметил сухое место, запрокинул голову, глянул вверх. Высокий ясень растопырил над обрывом длинную, уже лишенную листьев ветку. Пригнувшись и натягивая на голову безрукавку, княжич перебежал на сухое местечко под ясенем, принялся отряхиваться.
Пожелтевшая осенняя трава поблескивала под дождем, прижималась к земле, как кошка под ласковой рукой хозяина. За полянами начинался кустарник, переходил в лес — молчаливый, туманный, безлистный…
Под обрывом в реке что-то плеснуло. Избор подошел к краю камня, заглянул вниз. На береговой гальке, всего в нескольких шагах от княжича, стоял Кьетви — Избор сразу признал его тощую, уже слегка согнувшуюся под тяжестью лет фигуру. Одной рукой Кьетви опирался на длинную палку, другой вытирал мокрое лицо, смотрел на реку. Седые волосы липли к его длинной и узкой голове, обнажая розовую макушку. Избор тоже взглянул на реку и увидел Бьерна. Словно дорвавшаяся до воды выдра, ярл вспарывал руками речную гладь, нырял, всплескивая ногами, как хвостом, переворачивался на спину, подставляя лицо дождевым каплям. Холодная вода ласкала его обнаженное тело, волосы, заплетенные в черные косицы, змеями скользили за пловцом. Не замечая Избора, Бьерн нырнул, по пояс вылетел из воды, плеснул по ней обеими руками, подняв тучу брызг, рухнул обратно, вновь вынырнул.
Кьетви нащупал палкой устойчивый высокий камень, наполовину ушедший в воду, переступил на него, махнул ярлу рукой. Пыхтя и отдуваясь, Бьерн подплыл к нему, ухватился за протянутую руку, подтянулся, оказался на берегу, тряхнул головой. Черные косицы описали полукруг, разбрасывая по его плечам серебристые брызги. Несколько попали на лицо Кьетви. Тот поморщился, зацепил концом палки оставленные на берегу кожаные штаны ярла, перекинул к нему:
— Ты по-прежнему любишь воду, Губящий Воинов.
— А ты по-прежнему следишь за мной, — Бьерн натянул штаны, откинул волосы назад, улыбнулся.
Подслушивать было нехорошо, особенно для князя. Но интересно. Избор присел, спрятался за обрывом.
— Для меня ты все еще тот мальчик, которого я учил плавать, править драккаром и владеть мечом.
— Прошло много времени, Кьетви. Не надо искать того, кого нет.
— Если в темноте не видно тени, это не значит, что ее нет.
В наступившем молчании Избор слегка высунулся из-за края обрыва. Оба урманина сидели плечо к плечу на береговой гальке, смотрели на реку. Избор видел только их спины — узкую и длинную, прикрытую плащом — Кьетви и широкую, гибкую, обнаженную — Бьерна. Дождевые капли стекали по коже ярла, застревали на рваном выпуклом шраме, пересекающем спину под левой лопаткой. Волосы прикрывали плечи, Чуть ниже у пояса виднелся еще один шрам — короче и тоньше.
— Мы идем уже третий день. Ты не спешишь в усадьбу Юхо. А Хальфдан будет ждать там, — сказал Кьетви. Подумал, легко постучал концом палки по воде, добавил: — Орм тоже.
— Что ты хочешь сказать мне, Кьетви?
— Я служу Орму, и я вырастил тебя наравне с твоим отцом. Я помню времена, когда вы были как братья, когда твой меч защищал Орма, а дом Белоголового не раз спасал тебя от голода и смерти в лесу. Почему ты не простишь его, Бьерн?
— Я простил. Еще тогда.
— Но ты ушел. У Орма была своя земля, но он стал свободным ярлом. Думаешь, Орм просто так ходил налетами на Альдогу? Он мог пойти на Йотланд или в Свею. Это ближе и удобнее. В Восточных Странах он искал тебя…
— Ты зря завел этот разговор, Кьетви. — Бьерн склонился, нащупал у ног круглый плоский камешек, размахнулся и запустил его в реку. Камень запрыгал по воде испуганным зайцем. — Никто не в силах вернуть того, что уже случилось. Норны решили разделить наши нити, и ни ты, ни я, ни Белоголовый не можем сплести их обратно.
— Орм изменился. Он знает, что виноват. Когда шла битва с сыновьями Гендальва, он вернулся за твоей женщиной…
— За кем? — в голосе Бьерна послышалось удивление.
— За твоей женщиной. — Выразительное молчание ярла заставило Кьетви уточнить: — За той, маленькой, которая пришла с тобой из Альдоги. Во время битвы она оставалась в усадьбе. Орм видел ее. Сказал, что вернется за конунгом, но пошел за ней. Он хотел спасти ее для тебя. Он хотел…
— Изменить прошлое, — устало выдохнул Бьерн, и новый камешек расчертил гладь реки мелкими следками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47