Она говорила точь-в-точь как дед, повторяя его давнишние слова, но она вовсе не вспоминала их, она сама так чувствовала! Старик не заговаривался — он предсказывал…
Сильные пальцы Орма взяли ее за подбородок, повернули голову так, чтобы увидеть ее лицо. Айша не отворачивалась, Смотрела в серые глаза ярла, глотала слезы, понимая, что теперь ничего не изменишь, и предсказание деда сбудется, и ей не суждено узнать любви, а суждено только узнать того, чью Белую она отгонит прочь, не позволив перевести его через кромку. А затем она сама займет ее место, став невидимой и самой нежеланной его спутницей…
«Будет он старый или молодой, добрый или жестокий, красивый или урод — не в твоей воле решать. Твое назначение — найти его. Для этого ты оставишь нас, для этого уйдешь… » — звенели над ухом слова деда.
Жесткий голос Орма перебил их, смыл речной волной:
— Ты говоришь о Бьерне?
— Не знаю, — притка всхлипнула, не опуская головы, вытерла ладошкой ползущую по щеке слезу.
Пальцы Белоголового впились в ее плечи, словно вороньи когти, стиснули, причиняя боль.
— Врешь!
Ей казалось, что он кричит, поэтому в ответ она тоже закричала, продолжая беззвучно плакать:
— Нет! Я не знаю! Ничего не знаю! Не знаю, кто он, и не знаю, кто я! Мне сказали, что я… Что я…
Этих страшных слов, отбрасывающих ее обратно, в оставленный в прошлом холодный мрак, она не могла повторить. Чувствовала — скажет, и все сбудется, подтвердится, станет правдой, от которой она уже не сумеет убежать или прикрыться…
— Я ничего не знаю! Но это — не ты… Не ты… — Ее голос стал слабеть. Вздрагивая и прерывисто всхлипывая, она уткнулась носом в грудь урманина, прильнула к нему, ощутила жар, ползущий от его раны, выдохнула: — Я знаю, что теряю тебя… Но ты — не он, ..
И, оттолкнув ярла, бросилась прочь.
Оставив Орма у лагуны подле седого валуна, Айша забилась в молодой ельник и долго плакала, размазывая слезы по щекам и пачкая ладони в осыпавшейся порыжелой хвое. Когда солнце поднялось выше и стало пролезать сквозь густые еловые ветки, Айша вытерла слезы. Пальцами коснулась тянущейся к ее лицу пушистой веточки, прошептала:
— Ничего. Во всем надо искать хорошее. Даже в самом плохом.
Так учила мать. Айша не помнила матери — пред глазами не вставало ее узнаваемое, родное лицо и не звучал в ушах мягкий, любимый голос. Она не знала — была мать строгой или доброй, красивой или безобразной. Всю жизнь, с того мига, как Айша научилась понимать мир вокруг себя, притка жила с дедом. Но почему-то ей казалось, что эти слова — про «хорошее» — принадлежали именно ее матери. А может быть, ей просто хотелось так думать. Как хотелось думать, что она бродит по чужой земле с чужими людьми волей случая, без всякой цели, и, рано или поздно, жизнь вознаградит ее за случайные лишения, подарив свой дом, любимого мужа, детей, достаток. Она даже осмеливалась мечтать о Бьерне, о том, что когда-нибудь он вновь заметит ее, поймет, что она…
Но нынче она знала — ничего такого с ней не случится. Это было больно, зато разговор с Ормом подтолкнул ее, направил, заставил вспомнить, зачем она ушла из родной Затони, зачем бродила по земле, кого искала. Того самого, назначенного, которого должна была отнять у Белой…
Когда она вернулась в лагерь, там уже шли сборы. Орм вернулся с реки и теперь стоял возле Харека, о чем-то толковал с ним, нетерпеливо оглядывая свой отряд. Заметив Айшу, бросил к ее ногам тряпичный куль, который держал в руке. Коснувшись земли, куль рассыпался, вывалив в мох забытую приткой высохшую юбку и чьи-то мятые меховые чуни:
— На. Идти будем долго.
Не спрашивая, где он раздобыл такой роскошный подарок, Айша уселась на землю, натянула чуни, полюбовалась. Серый волчий мех облегал ее икры и лишь на пятках истерся до белесой кожицы. Чуни были великоваты, даже очень велики, но в них все-таки идти было удобнее, чем в изодранных лаптях. Подумав, Айша сняла их, намотала на ноги тряпки и вновь надела чуни, уже поверх тряпок. Поднялась на ноги, потопала, проверяя обувку на прочность, обмотала юбку вокруг бедер, скрепила на боку маленькой железной фибулой. Оставалось разобраться с волосами.
Пока притка одевалась, Орм ушел. Оставшийся в одиночестве Харек сидел, привалясь спиной к стволу, и деловито обстругивал длинную рогатину. Время от времени закладывал проем рогатины себе под локоть, стучал концом о землю, проверяя на прочность, вытягивал ногу, примериваясь к длине.
— Харек, дай нож, — попросила Айша.
— Зачем? — не отрываясь от работы, поинтересовался Волк.
— Идти будем долго, — вспомнила она слова Орма. Харек засмеялся:
— И что тебе мешает долго идти? Или — кто?
— Волосы. — Айша присела подле урманина на корточки, перекинула через плечо еще влажную косу, обхватила ее ладонью у плеча: — Можешь отрезать? Вот тут?
Просьба была необычной, но если Харек и удивился, то виду не подал. Отложил костыль, пощупал волосы притки, покачал головой:
— Зачем тебе это? Короткие волосы — позор для девушки.
— Для девушки — позор, а для притки — обычное дело, — грустно улыбнулась Айша.
— Так можешь или нет? — она настойчиво толкнула Волка кулаком в плечо.
Урманин засопел, задумался.
— Это неправильно… — то ли спросил, то ли заявил он.
Чувствуя сомнение в его голосе, Айша поднажала:
— Я была в Агдире и много говорила с матерью вашего конунга. Она тоже растила сына не по-правильному. Она убила мужа, сама стала править Агдиром, сама ходила в походы и сама учила сына воинскому делу. Все это — неправильно. Но разве она вырастила плохого конунга?
— Это другое дело, — возразил Харек. Бессмысленный спор надоел Айше.
— Режь! — требовательно сказала она.
Волк хмыкнул, ткнул пальцем в косу у основания шеи, велел:
— Держи тут.
Сам натянул оставшийся конец косы, одним движением рубанул по волосам.
Айша взвизгнула — кожу с затылка будто срезали скальпелем, боль охватила всю черепушку. Часть волос посыпалась в мох, но упрямая коса все еще цеплялась тонкими волосяными нитями за свою хозяйку.
— Тьфу! — рассердился Харек, рубанул еще раз, победоносно махнул перед лицом Айши обрубком ее косы. Утерев проступившие слезы, притка свернула остатки косицы в клубок, собрала со мха рассыпавшиеся волосья, стараясь не оставить ни единого волоска.
— Ты очень помог мне, Харек.
— Самому понравилось, — фыркнул Волк и принялся обстругивать толстый конец рогатины.
Уходя, Айша поймала его косой заинтересованный взгляд.
В ельнике, в том самом, где еще недавно лила слезы, притка отыскала ровную кочку, соскоблила пальцами мох, выкопала в сухой земле неглубокую ямку, уложила в нее остриженные волосы, попросила:
— Шишок под кустовник, возьми мой подарок, а с ним забери все печали-горести, что меня тревожили. Из подарка моего свей себе колыбелю, чтоб удобно спать, а печали-горести передай Ветряннику, чтоб раз нес-развеял за морем, за светом, за тридевятью землями…
Теперь она могла быть спокойна — хозяйственный нрав Шишков был всем известен. Полученным добром они дорожили — прятали в самые потаенные уголки своего жилища и никому не отдавали ни за плату, ни в дар. И на худое дело подарки не растрачивали.
Вздохнув, Айша притоптала мох ногой, тряхнула головой, ощущая непривычную легкость, словно впрямь вместе с волосами сбросила с себя все тягостные думы, печали, сомнения. Оставалось одно — довериться своей доле да продолжать путь, пока не попадется тот, назначенный, ..
В лагере ее не ждали — Орм собрал всех воинов в круг, определялся с десятками — кого над кем ставить головой. Айша услышала несколько знакомых имен — Слатич, Тортлав, Ньерт. С Белоголовым никто не спорил, названные послушно отходили в сторонку, вокруг них собирались те, кем отныне им придется править.
— Пойдем в старую усадьбу Юхо, — напоследок сообщил Орм. — Идем вместе. Десятки не распадаются, если отстает один — отстают все десять. Потом ищут дорогу сами…
Ярлу кивали, переговаривались вполголоса меж собой, одобряли. Орм предлагал верное решение — по пути отряд мог развалиться, но в каждой десятке был кто-то, кто знал здешние места и мог бы отвести отставших сотоварищей в указанное место.
Загибая пальцы, Айша посчитала собравшихся подле Орма людей. Вместе с Хареком их было ровно девять. Вокруг Слатича также оказалось девять его спутников.
Подождав, когда ярл оказался один, Айша осторожно подошла к нему, потянула за рукав:
— А с кем пойду я?
Орм выпрямился, жестко сжал губы. Серые глаза урманина обожгли Айшу холодом.
— Я спрашивал у людей из Альдоги, что значит «притка». Это означает — «ничья, прилепившаяся, приткнувшаяся к кому-то». Я хотел взять тебя, но ты сказала — нет. Значит, сама ищи — кто тебе нужен. — И, отворачиваясь от растерявшейся девки, выплюнул, словно ругательство, презрительно и зло: — Притка…
На третий день пути, ближе к ночи, когда вечерние сумерки привычно озолотили вершины елей и окрасили чернотой пеструю листву ясеней да кленов, посланные вперед разведчики доложили об усадьбе старого Юхо. Усадьба была рядом — Белоголовый даже передумал останавливаться на ночлег.
— Старик Юхо умер прошлой зимой, теперь там заправляет его дочка Скъяльв, — рассказывал Орму разведчик — тщедушный, вертлявый, похожий на змейку-веретенницу арох.
— Скъяльв? — Орм улыбнулся, пересиливая боль. В последние дни его трясла лихорадка — понемногу вытягивала из ярла силы, скручивала болью раненое плечо.
Его улыбка почему-то отозвалась в Айшиной груди резким уколом.
— Я помню, она была красива, — устало заметил ярл.
— И нынче красива, — согласился разведчик. — Она будет ждать нас. Сказала, что приготовит хорошую еду и питье и отворит большую избу Юхо, чтоб мы могли там отдохнуть с дороги. Только… — Разведчик замялся, потом потянулся к уху ярла, громко зашептал, стреляя на окружающих быстрыми круглыми глазками: — У нее в усадьбе всего два раба… Я говорил с одним, Сингом из гаутов. Он сказал, что его хозяйка — колдунья. Сказал, чтоб не верили ей, что она кладет в еду и питье травы, которые обращают людей в скот… Я видел у нее в хлеву трех поросей, двух коров и трех лошадей…
— И что? — отмахнулся Белоголовый.
— Она одна, я два ее раба никак не могут прокормить столько скотины, — пояснил разведчик, Услышал в толпе подошедших воинов обеспокоенные шепотки, радостно закивал. Более не переходя на шепот, громко заявил: — Великая Фрея да будет видоком моих слов — никак не прокормить!
Орму ни его речи, ни шепот окружающих не понравились. Насупился, повысил голос, обращаясь к
Хареку:
— Волк, ты помнишь маленькую Скъяльв?
— Да, ярл, — опираясь на рогатину, Харек приковылял к своему хевдингу, встал рядом. — У Юхо была красивая дочка.
— Ты — зверь Одина, у тебя нюх на колдунов. Скъяльв — колдунья?
Харек засмеялся, сузил желтые глаза:
— Нет, ярл. — Похлопал по плечу тщедушного разведчика-ароха: — Тисе, тебя недаром называют Заяц.
Послышалось несколько смешков, но многие еще сомневались. Будь Орм хоть немного настойчивее или сильнее, он бы справился с людьми, но он устал, а болезнь ослабила его. Айша знала, что из всего отряда Орм спал меньше прочих — каждый вечер, когда останавливались лагерем, он обходил все десятки, сам проверял раненых, опрашивал разведчиков, делил скудную еду, улаживал ссоры. А днем упорно тащил измученных долгой дорогой людей через лес, к этой проклятой усадьбе.
За три дня он осунулся, скулы проступили резче, под глазами залегла синева, от крыльев носа к губам протянулись глубокие складки. Он не желал лечить рану на плече, поэтому она воспалилась, от зарастающего коркой шрама на руку и грудь расползлась яркая красная опухоль. Несмотря на его резкие слова и равнодушие, Айша оставалась при нем и ночью как ни в чем не бывало ложилась спать где-нибудь рядом, слушая его тяжелое дыхание и понимая — то, что видно снаружи, всего лишь малая толика того, что происходит у ярла внутри. Однажды она отважилась дотронуться до его лба и отдернула руку: он весь пылал. Раньше от такого прикосновения Орм вскочил бы и приставил к горлу разбудившего оружие, но той ночью он даже не почувствовал ее руки. Зато Харек с удивительной легкостью шел на поправку. Даже длительные переходы не мешали его ране благополучно срастаться. «Заживает, как на собаке, потому что волк — та же собака, только вольная», — со смехом говорил он о себе. И опасливо косился на Орма, который день ото дня становился слабее и тише…
Из толпы урман выступил Слатич, повел аршинными плечами, кхекнул. Начал:
— Я верю Тиссу. Он видел усадьбу, и ежели он сказывает правду, то ни одна баба не справится с таким хозяйством без ворожбы. Нынче нам нельзя торопиться. Не знаю, как тут, а у нас в Гарде все мигом станет ясно, ежели внести в ведьмин дом змеиный топор — тот, которым убили змею. От такого топора все ведьмы обращаются в пепел. Вот переночуем тут, а поутру сыщем змею, зарубим, подложим такой топор в усадьбу к Скъяльв да поглядим день-другой — ведьма она или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Сильные пальцы Орма взяли ее за подбородок, повернули голову так, чтобы увидеть ее лицо. Айша не отворачивалась, Смотрела в серые глаза ярла, глотала слезы, понимая, что теперь ничего не изменишь, и предсказание деда сбудется, и ей не суждено узнать любви, а суждено только узнать того, чью Белую она отгонит прочь, не позволив перевести его через кромку. А затем она сама займет ее место, став невидимой и самой нежеланной его спутницей…
«Будет он старый или молодой, добрый или жестокий, красивый или урод — не в твоей воле решать. Твое назначение — найти его. Для этого ты оставишь нас, для этого уйдешь… » — звенели над ухом слова деда.
Жесткий голос Орма перебил их, смыл речной волной:
— Ты говоришь о Бьерне?
— Не знаю, — притка всхлипнула, не опуская головы, вытерла ладошкой ползущую по щеке слезу.
Пальцы Белоголового впились в ее плечи, словно вороньи когти, стиснули, причиняя боль.
— Врешь!
Ей казалось, что он кричит, поэтому в ответ она тоже закричала, продолжая беззвучно плакать:
— Нет! Я не знаю! Ничего не знаю! Не знаю, кто он, и не знаю, кто я! Мне сказали, что я… Что я…
Этих страшных слов, отбрасывающих ее обратно, в оставленный в прошлом холодный мрак, она не могла повторить. Чувствовала — скажет, и все сбудется, подтвердится, станет правдой, от которой она уже не сумеет убежать или прикрыться…
— Я ничего не знаю! Но это — не ты… Не ты… — Ее голос стал слабеть. Вздрагивая и прерывисто всхлипывая, она уткнулась носом в грудь урманина, прильнула к нему, ощутила жар, ползущий от его раны, выдохнула: — Я знаю, что теряю тебя… Но ты — не он, ..
И, оттолкнув ярла, бросилась прочь.
Оставив Орма у лагуны подле седого валуна, Айша забилась в молодой ельник и долго плакала, размазывая слезы по щекам и пачкая ладони в осыпавшейся порыжелой хвое. Когда солнце поднялось выше и стало пролезать сквозь густые еловые ветки, Айша вытерла слезы. Пальцами коснулась тянущейся к ее лицу пушистой веточки, прошептала:
— Ничего. Во всем надо искать хорошее. Даже в самом плохом.
Так учила мать. Айша не помнила матери — пред глазами не вставало ее узнаваемое, родное лицо и не звучал в ушах мягкий, любимый голос. Она не знала — была мать строгой или доброй, красивой или безобразной. Всю жизнь, с того мига, как Айша научилась понимать мир вокруг себя, притка жила с дедом. Но почему-то ей казалось, что эти слова — про «хорошее» — принадлежали именно ее матери. А может быть, ей просто хотелось так думать. Как хотелось думать, что она бродит по чужой земле с чужими людьми волей случая, без всякой цели, и, рано или поздно, жизнь вознаградит ее за случайные лишения, подарив свой дом, любимого мужа, детей, достаток. Она даже осмеливалась мечтать о Бьерне, о том, что когда-нибудь он вновь заметит ее, поймет, что она…
Но нынче она знала — ничего такого с ней не случится. Это было больно, зато разговор с Ормом подтолкнул ее, направил, заставил вспомнить, зачем она ушла из родной Затони, зачем бродила по земле, кого искала. Того самого, назначенного, которого должна была отнять у Белой…
Когда она вернулась в лагерь, там уже шли сборы. Орм вернулся с реки и теперь стоял возле Харека, о чем-то толковал с ним, нетерпеливо оглядывая свой отряд. Заметив Айшу, бросил к ее ногам тряпичный куль, который держал в руке. Коснувшись земли, куль рассыпался, вывалив в мох забытую приткой высохшую юбку и чьи-то мятые меховые чуни:
— На. Идти будем долго.
Не спрашивая, где он раздобыл такой роскошный подарок, Айша уселась на землю, натянула чуни, полюбовалась. Серый волчий мех облегал ее икры и лишь на пятках истерся до белесой кожицы. Чуни были великоваты, даже очень велики, но в них все-таки идти было удобнее, чем в изодранных лаптях. Подумав, Айша сняла их, намотала на ноги тряпки и вновь надела чуни, уже поверх тряпок. Поднялась на ноги, потопала, проверяя обувку на прочность, обмотала юбку вокруг бедер, скрепила на боку маленькой железной фибулой. Оставалось разобраться с волосами.
Пока притка одевалась, Орм ушел. Оставшийся в одиночестве Харек сидел, привалясь спиной к стволу, и деловито обстругивал длинную рогатину. Время от времени закладывал проем рогатины себе под локоть, стучал концом о землю, проверяя на прочность, вытягивал ногу, примериваясь к длине.
— Харек, дай нож, — попросила Айша.
— Зачем? — не отрываясь от работы, поинтересовался Волк.
— Идти будем долго, — вспомнила она слова Орма. Харек засмеялся:
— И что тебе мешает долго идти? Или — кто?
— Волосы. — Айша присела подле урманина на корточки, перекинула через плечо еще влажную косу, обхватила ее ладонью у плеча: — Можешь отрезать? Вот тут?
Просьба была необычной, но если Харек и удивился, то виду не подал. Отложил костыль, пощупал волосы притки, покачал головой:
— Зачем тебе это? Короткие волосы — позор для девушки.
— Для девушки — позор, а для притки — обычное дело, — грустно улыбнулась Айша.
— Так можешь или нет? — она настойчиво толкнула Волка кулаком в плечо.
Урманин засопел, задумался.
— Это неправильно… — то ли спросил, то ли заявил он.
Чувствуя сомнение в его голосе, Айша поднажала:
— Я была в Агдире и много говорила с матерью вашего конунга. Она тоже растила сына не по-правильному. Она убила мужа, сама стала править Агдиром, сама ходила в походы и сама учила сына воинскому делу. Все это — неправильно. Но разве она вырастила плохого конунга?
— Это другое дело, — возразил Харек. Бессмысленный спор надоел Айше.
— Режь! — требовательно сказала она.
Волк хмыкнул, ткнул пальцем в косу у основания шеи, велел:
— Держи тут.
Сам натянул оставшийся конец косы, одним движением рубанул по волосам.
Айша взвизгнула — кожу с затылка будто срезали скальпелем, боль охватила всю черепушку. Часть волос посыпалась в мох, но упрямая коса все еще цеплялась тонкими волосяными нитями за свою хозяйку.
— Тьфу! — рассердился Харек, рубанул еще раз, победоносно махнул перед лицом Айши обрубком ее косы. Утерев проступившие слезы, притка свернула остатки косицы в клубок, собрала со мха рассыпавшиеся волосья, стараясь не оставить ни единого волоска.
— Ты очень помог мне, Харек.
— Самому понравилось, — фыркнул Волк и принялся обстругивать толстый конец рогатины.
Уходя, Айша поймала его косой заинтересованный взгляд.
В ельнике, в том самом, где еще недавно лила слезы, притка отыскала ровную кочку, соскоблила пальцами мох, выкопала в сухой земле неглубокую ямку, уложила в нее остриженные волосы, попросила:
— Шишок под кустовник, возьми мой подарок, а с ним забери все печали-горести, что меня тревожили. Из подарка моего свей себе колыбелю, чтоб удобно спать, а печали-горести передай Ветряннику, чтоб раз нес-развеял за морем, за светом, за тридевятью землями…
Теперь она могла быть спокойна — хозяйственный нрав Шишков был всем известен. Полученным добром они дорожили — прятали в самые потаенные уголки своего жилища и никому не отдавали ни за плату, ни в дар. И на худое дело подарки не растрачивали.
Вздохнув, Айша притоптала мох ногой, тряхнула головой, ощущая непривычную легкость, словно впрямь вместе с волосами сбросила с себя все тягостные думы, печали, сомнения. Оставалось одно — довериться своей доле да продолжать путь, пока не попадется тот, назначенный, ..
В лагере ее не ждали — Орм собрал всех воинов в круг, определялся с десятками — кого над кем ставить головой. Айша услышала несколько знакомых имен — Слатич, Тортлав, Ньерт. С Белоголовым никто не спорил, названные послушно отходили в сторонку, вокруг них собирались те, кем отныне им придется править.
— Пойдем в старую усадьбу Юхо, — напоследок сообщил Орм. — Идем вместе. Десятки не распадаются, если отстает один — отстают все десять. Потом ищут дорогу сами…
Ярлу кивали, переговаривались вполголоса меж собой, одобряли. Орм предлагал верное решение — по пути отряд мог развалиться, но в каждой десятке был кто-то, кто знал здешние места и мог бы отвести отставших сотоварищей в указанное место.
Загибая пальцы, Айша посчитала собравшихся подле Орма людей. Вместе с Хареком их было ровно девять. Вокруг Слатича также оказалось девять его спутников.
Подождав, когда ярл оказался один, Айша осторожно подошла к нему, потянула за рукав:
— А с кем пойду я?
Орм выпрямился, жестко сжал губы. Серые глаза урманина обожгли Айшу холодом.
— Я спрашивал у людей из Альдоги, что значит «притка». Это означает — «ничья, прилепившаяся, приткнувшаяся к кому-то». Я хотел взять тебя, но ты сказала — нет. Значит, сама ищи — кто тебе нужен. — И, отворачиваясь от растерявшейся девки, выплюнул, словно ругательство, презрительно и зло: — Притка…
На третий день пути, ближе к ночи, когда вечерние сумерки привычно озолотили вершины елей и окрасили чернотой пеструю листву ясеней да кленов, посланные вперед разведчики доложили об усадьбе старого Юхо. Усадьба была рядом — Белоголовый даже передумал останавливаться на ночлег.
— Старик Юхо умер прошлой зимой, теперь там заправляет его дочка Скъяльв, — рассказывал Орму разведчик — тщедушный, вертлявый, похожий на змейку-веретенницу арох.
— Скъяльв? — Орм улыбнулся, пересиливая боль. В последние дни его трясла лихорадка — понемногу вытягивала из ярла силы, скручивала болью раненое плечо.
Его улыбка почему-то отозвалась в Айшиной груди резким уколом.
— Я помню, она была красива, — устало заметил ярл.
— И нынче красива, — согласился разведчик. — Она будет ждать нас. Сказала, что приготовит хорошую еду и питье и отворит большую избу Юхо, чтоб мы могли там отдохнуть с дороги. Только… — Разведчик замялся, потом потянулся к уху ярла, громко зашептал, стреляя на окружающих быстрыми круглыми глазками: — У нее в усадьбе всего два раба… Я говорил с одним, Сингом из гаутов. Он сказал, что его хозяйка — колдунья. Сказал, чтоб не верили ей, что она кладет в еду и питье травы, которые обращают людей в скот… Я видел у нее в хлеву трех поросей, двух коров и трех лошадей…
— И что? — отмахнулся Белоголовый.
— Она одна, я два ее раба никак не могут прокормить столько скотины, — пояснил разведчик, Услышал в толпе подошедших воинов обеспокоенные шепотки, радостно закивал. Более не переходя на шепот, громко заявил: — Великая Фрея да будет видоком моих слов — никак не прокормить!
Орму ни его речи, ни шепот окружающих не понравились. Насупился, повысил голос, обращаясь к
Хареку:
— Волк, ты помнишь маленькую Скъяльв?
— Да, ярл, — опираясь на рогатину, Харек приковылял к своему хевдингу, встал рядом. — У Юхо была красивая дочка.
— Ты — зверь Одина, у тебя нюх на колдунов. Скъяльв — колдунья?
Харек засмеялся, сузил желтые глаза:
— Нет, ярл. — Похлопал по плечу тщедушного разведчика-ароха: — Тисе, тебя недаром называют Заяц.
Послышалось несколько смешков, но многие еще сомневались. Будь Орм хоть немного настойчивее или сильнее, он бы справился с людьми, но он устал, а болезнь ослабила его. Айша знала, что из всего отряда Орм спал меньше прочих — каждый вечер, когда останавливались лагерем, он обходил все десятки, сам проверял раненых, опрашивал разведчиков, делил скудную еду, улаживал ссоры. А днем упорно тащил измученных долгой дорогой людей через лес, к этой проклятой усадьбе.
За три дня он осунулся, скулы проступили резче, под глазами залегла синева, от крыльев носа к губам протянулись глубокие складки. Он не желал лечить рану на плече, поэтому она воспалилась, от зарастающего коркой шрама на руку и грудь расползлась яркая красная опухоль. Несмотря на его резкие слова и равнодушие, Айша оставалась при нем и ночью как ни в чем не бывало ложилась спать где-нибудь рядом, слушая его тяжелое дыхание и понимая — то, что видно снаружи, всего лишь малая толика того, что происходит у ярла внутри. Однажды она отважилась дотронуться до его лба и отдернула руку: он весь пылал. Раньше от такого прикосновения Орм вскочил бы и приставил к горлу разбудившего оружие, но той ночью он даже не почувствовал ее руки. Зато Харек с удивительной легкостью шел на поправку. Даже длительные переходы не мешали его ране благополучно срастаться. «Заживает, как на собаке, потому что волк — та же собака, только вольная», — со смехом говорил он о себе. И опасливо косился на Орма, который день ото дня становился слабее и тише…
Из толпы урман выступил Слатич, повел аршинными плечами, кхекнул. Начал:
— Я верю Тиссу. Он видел усадьбу, и ежели он сказывает правду, то ни одна баба не справится с таким хозяйством без ворожбы. Нынче нам нельзя торопиться. Не знаю, как тут, а у нас в Гарде все мигом станет ясно, ежели внести в ведьмин дом змеиный топор — тот, которым убили змею. От такого топора все ведьмы обращаются в пепел. Вот переночуем тут, а поутру сыщем змею, зарубим, подложим такой топор в усадьбу к Скъяльв да поглядим день-другой — ведьма она или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47