Еще более простым был способ ее решения.
Все дороги в районе исчезновения были блокированы за четверть часа. Все дома в близлежащих населенных пунктах перевернуты вверх дном. Каждый амбар, гараж, торфяной сарай, огород и рига отмечены к пяти вечера на огромной карте. Но к десяти часам в распоряжении полиции не было даже намека на то, что же все-таки стряслось с премьер-министром.
— Но она же где-то здесь!
Инспектор, который по прибытии в Бат умудрился найти время вкусить прелести местных серных источников и римских бань, проявлял теперь необычайное служебное рвение.
— Каким образом, дьявол их забери, умудрились они проворонить премьер-министра в двух милях от английского курортного города? Мы же обшарили все — подвалы, сараи, амбары. Она исчезла, клянусь копытом нечистого! — В гневе инспектор выражался весьма цветисто. — Я уверен, они убьют ее.
— Почему вы так уверены? — поинтересовался министр обороны.
— Потому что требования абсолютно кретинские. Они заявляют, что премьер умрет, если мы не выведем войска из Ирландии. Слыхали?
— Не такие уж и кретинские, — заметил министр. — По-моему, здесь происходят странные вещи. Уверен, что похищение было рассчитано именно на то, что кабинет в конце концов согласится с их требованиями.
— То есть уступит этим уголовникам?
— А вы знаете, что сейчас происходит в Белфасте, инспектор?
— Что бы там ни происходило — это не значит, что мы собираемся оттуда уйти.
— Очень даже значит, принимая во внимание тот факт, что решительное «нет» не отважится сказать никто, кроме нашей железной леди. В Белфасте закончились уличные стычки, там идет настоящая война. Кто-то собрал все силы ИРА под единым командованием, ведет с британской армией открытый бой, и успех пока на их стороне, инспектор.
— ИРА? Это невозможно. Они же полсотни людей не могут собрать без того, чтобы вдрызг не переругаться друг с другом.
— Смогли, как видите. И я думаю, что похищение Терстон тоже их рук дело. Они обставили нас здесь, в Бате, и побеждают в Белфасте.
— А мы, значит, собираемся уступить?
— Может быть, уже уступили, если только не обнаружим все же главу нашего правительства.
— Ее нет поблизости. Мы обыскали все, — беспомощно развел руками инспектор.
— А я думаю, что кое-где вы все-таки не смотрели. И в любом случае выход только один: обратиться за помощью к американцам, может быть, они что-нибудь придумают.
— Уж лучше уступить, — мотнул головой инспектор.
— Я тоже такого мнения. Но это, увы, невозможно.
— Да? Почему?
— Государственная политика. Таков мой ультиматум. Если к полуночи вы не найдете премьера, американская помощь будет здесь к утру.
Возвращение Пу и Римо в Синанджу после медового месяца было поистине триумфальным.
Пу взахлеб рассказывала подругам и родственникам об отелях и магазинах Иерусалима — большого, как казалось ей, западного города, — о странном экзотическом кушанье хлебе, сделанном из пшеницы, с твердой коричневой корочкой и снежно-белым нутром; напитке под названием «кока-кола»; салатах из сырой зелени, которую тоже едят.
О том, что кровати там застилают полотном, называемым простыни, о звонке, в который стоит лишь позвонить — и в любое время дня можешь съесть все, что захочешь.
О том, что в магазинах продают разные украшения. И есть специальные комнаты для еды, куда приезжают есть люди со всего света.
Дороги там не такие хорошие, как те, что ведут из Синанджу в Пхеньян, но машин там гораздо больше.
Когда же ее спросили об их первой брачной ночи, она лишь загадочно улыбнулась и не сказала ничего, предоставив подробности воображению слушателей. Однако матери ей пришлось рассказать все как есть. А рассказывать было нечего. Потомства пока не будет.
— Он даже до меня не дотронулся, — лила слезы Пу. — Не дотронулся, не поцеловал... ничего такого.
— Совсем ничего? — встревоженно переспросила ее мать.
— Я же сказала — ничего такого.
— Но не забыла ли ты те средства, о которых я говорила тебе?
— Я все попробовала, кроме стальных наконечников.
— Так попробуй и их.
— Он же Мастер Синанджу. К нему и близко не подойдешь, если он не захочет этого. А он не хочет. Слышишь, мама, он не хочет меня!
— Но ему придется тебя захотеть. Он твой муж!
И взволнованная жена пекаря передала мужу рассказ безутешной дочери. Пекарь, в ушах которого еще звенел гневный голос супруги, подробнейшим образом объяснившей ему, что он, отец, должен делать, в великом страхе побрел к деревянному дому на склоне большого холма — тысячелетней обители Мастеров Синанджу.
— И запомни, — послышалось сзади, — не давай ему увильнуть!
Увильнуть? Пекарь совсем растерялся. Мастер Чиун, способный расколоть вражий череп, как ребенок — сухой земляной орех. За такие слова он убьет меня не задумываясь. По крайней мере, одно хорошо — я умру от руки Мастера Синанджу. Он это сделает быстро и наверняка не мучительно.
Смяв в руках соломенную шляпу и беспрестанно кланяясь, пекарь взошел на стертые от времени камни лестницы, ведущей в пристанище Мастеров. Посланцы каких только владык не поднимались по этим ступеням... Жители деревни были здесь нечастыми гостями, разве что приходили, оказавшись в крайней нужде, с просьбой о деньгах или восстановлении справедливости.
У двери, согласно обычаю, пекарь снял деревянные сандалии, нагнувшись, поцеловал пороги, плотно прижав губы к дверной щели, возопил показавшимся странным ему самому голосом:
— О великий Мастер Синанджу, я, Байя Каянг, отец Пу, смиренно прошу приблизить ко мне твое сияющее могущество!
— Входи, Байя Каянг, отец Пу, жены моего сына Римо, — послышался голос Чиуна из-за дощатой двери. — Входи и возрадуйся, ибо скоро дочь твоя подарит тебе внука!
Деревня между тем переживала потрясающие новости. Жена пекаря со всей серьезностью заявила односельчанам, что Римо не выполнил свои супружеские обязанности. Они и согласились взять этого белого в мужья Пу лишь потому, что были уверены — всякий, носящий звание Мастера, в какой бы цвет ни была окрашена его кожа, на славу справится с этим делом. Короче, семью пекаря обманули и Чиуну следует заявить об этом во всеуслышание. Либо этот его сын исполнит свой долг супруга, либо Пу вернется в отцовский дом. Выкуп, само собой, остается за ними.
Правда, на улицах Синанджу это звучало куда убедительнее, чем в деревянном доме на холме. Ну как сказать Мастеру, что тот белый, которого он любил больше, чем родное дитя, в разговоре о котором не позволял собеседнику и тени неуважения, — не мужчина?
Если сказавший такое сразу умрет — можно считать, он легко отделался.
Но пекарь Байя Каянг знал, что и дома его ожидает не лучший прием: ревущая Пу и жена, страшная в своем гневе. Так что выбор был небольшой — ужасный конец или бесконечный ужас. И Байя Каянг, отведав риса, предложенного Мастером, и поговорив с ним о видах на урожай, наконец с мужеством отчаяния приступил к делу.
— Для нас большая честь быть родителями Пу, той, которую выбрал Мастер.
— Это мы удостоились оказанной вами чести.
Для убедительности Чиун слегка потряс бородой. Семья Каянг не особенно ему нравилась — ленивые и к тому же жадюги. Но, по крайней мере, они уроженцы Синанджу, а при одной мысли о белых ведьмах, за которыми волочился в разное время его сын, Пу казалась Чиуну сущим ангелом.
— Как и вы, мы с нетерпением ожидаем внука, — осторожно продолжал Каянг.
Он даже отважился пододвинуть Мастеру свою чашку. Чиун налил Каянгу еще вина — гостям он в этом напитке никогда не отказывал, но считал всех, кто употребляет его, потерянными для мира. Сам он, как и Римо, не терпел алкоголя. Под его влиянием их нервная система приходила в расстройство, а постоянные тренировки требовали как раз обратного.
— Никто не ожидает рождения внука с большим нетерпением, чем я.
Чиун высокомерно поджал губы. Чего этот тупоумный Каянг хочет от него? Золота у них уже и так достаточно, чтобы до конца жизни объедаться свининой. Они даже пекарню могли бы закрыть, если бы Чиун не требовал по утрам свежей порции рисовых лепешек.
— Есть обычай... который нужно соблюсти, чтобы Пу наконец забеременела.
— А, вот в чем дело, — поморщился Чиун. — Для этого ей всего-навсего нужно лечь на спину. Но ты не можешь и вообразить, Байя, мою радость при мысли о том, что Римо перестал увиваться за белыми.
— А я слышал, что белые женщины сходят с ума по корейским мужчинам. Говорят, те проделывают с их телами разные странности.
Уж это точно, подумал Чиун, вспоминая о годах своего супружества. Дело женщины — рожать детей, готовить еду и держать рот закрытым. А Римо эти белые вертихвостки совсем замутили голову.
— Красота твоей драгоценной дочери убережет Римо от козней белых дьяволиц. Еще раз благодарю тебя, Байя.
— Я слышал, они носят особую одежду и издают особые запахи, — поделился своей осведомленностью пекарь.
— Но оставим пороки белых, восславим лучше добродетели твоей дочери.
— О великий Чиун! — без перехода срывающимся голосом завыл Байя. — Дочь моя осталась по сию пору нетронутой — такой же нетронутой, как в тот день, когда они начинали свой медовый месяц!
— Не понимаю тебя!
— Говорю тебе, о великий Чиун, ни один из нас не дождется внука!
— Что же случилось с твоей дочерью Пу?
— С ней — ничего. Но Римо не выполнил своих обязанностей.
В ожидании гибели Байя крепко зажмурил глаза. Затем медленно открыл их. Может быть, с закрытыми глазами Чиун не хочет его убивать. Но увидел он лишь вздрагивающие седые пряди Мастера Синанджу, энергично кивавшего в знак признания правоты Байи Каянга, деревенского пекаря, сообразившего, что он, похоже, доживет до следующего утра.
Повисла томительная пауза.
— Римо! — позвал Чиун.
— Ну чего?
Голос шел из самой глубины дома, отдаваясь эхом в углах комнаты — совершенно пустой, ибо великие сокровища, которые еще недавно хранила она, исчезли.
— Я хочу, чтобы ты подошел ко мне. — Голос Чиуна звучал сурово.
— Я занят.
— У него до сих пор дурные манеры американца, — пожаловался Чиун. — Но пусть это остается тайной нашей семьи. — И позвал чуть громче: — Только на минуточку!
— Как будто от него убудет — уделить нам минуту. — Чиун, взглянув на Каянга, обиженно сморщился. — Прямо не знаю, что делать с ним. Отдал этому мальчишке лучшие годы жизни... Но ничего, мы разрешим все трудности, как и подобает корейцам. И увидишь — не пройдет и недели, как малыш уже будет в животе Пу!
Римо появился на пороге, держа в руках развернутый свиток пергамента. Байя узнал строчки корейских иероглифов, но на свитке были и другие буквы, странные, похожие на язык западных людей. Таких он раньше никогда не видел, а он держал в руках даже американские газеты, которые время от времени присылал в Синанджу Чиун для пополнения архива ассасинов.
— Слушай, папочка, — с порога начал Римо, — я перечитал этот свиток десять раз и не нашел ни слова о мистере Эрисоне. Греки дерутся с персами, греки дерутся друг с другом, священные обряды, Олимпийские игры, стихи, трагедии, описание попойки в честь божества по имени Дионис, ну и, конечно, списки гонораров ассасинам. Для чего ты мне дал его, скажи пожалуйста?
— Ты не видишь дальше своего носа, Римо, — даже такого белого и длинного, как твой.
— О'кей, у меня длинный белый нос. Теперь давай выкладывай, что случилось.
— Не случилось — это ты хотел сказать.
Римо наконец заметил отца супруги. Тот кивнул здороваясь.
— Отец Пу утверждает, что она осталась нетронутой, — напирал Чиун.
Байя кивал с нарастающим энтузиазмом.
Римо пожал плечами.
— И он утверждает, что сын еще не зачат.
Римо снова пожал плечами.
— Отец Пу по доброте сердца согласился скрыть этот позор от нашей деревни. Но правды не скроешь — ты, Римо, обманул нас.
Римо зашуршал свитком, вновь его разворачивая.
— Так что мне здесь искать? — спросил он.
— Моего внука.
— Нет, папочка, я ищу мистера Эрисона. Потому что при следующей встрече я намерен взять над ним верх. Или таким примитивным способом ты хотел просто заставить меня еще раз прочесть свитки?
— Все, что тебе нужно, здесь, в них. А найдешь сокровища Синанджу — и недалек будет день, когда мы расправимся с твоим Эрисоном.
— Понятно, значит, ты решил меня охмурить. Ты же эти сокровища уже не первый год ищешь!
— Без них нам никогда не разгадать твоего врага, Римо.
— Мне не нужно его разгадывать — я желаю убить его.
— Увидеть его мертвым не удавалось еще никому, — покачал головой Чиун.
— То есть как это? Что это значит?
— Почему ты не сделал с Пу то, что положено?
— Да сделаю, сделаю. Не волнуйся. Но к чему мне вся эта греческая ахинея про службу тирану Фив и так далее?
— Прочти еще раз, — посоветовал Чиун.
— Да я читал, говорю тебе, уже раз десять. Там одно перечисление гонорара занимает половину написанного.
— Ну и?..
— Ну и я не понимаю.
— Тогда взгляни на эти пустые комнаты. Если бы они не были пусты, ты наверняка бы все понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29