– А тех что, – вдруг сказал он, – не надо больше? Отбой?
– Ну а я знаю? – вопросом на вопрос ответил Перец. – Надо бы, наверное, да руки коротки. Слиняли! Теперь ищи-свищи…
Бош качнул головой.
– Н-да… Скажи мне кто, что какой-то лох Стингера с одной пули завалит… разве поверил бы?
– Ну, он не лох, – с глубоким убеждением возразил Перец и снял очки. Глаза у него были поразительно светлые, почти белые, рыбьи какие-то. – Не лох… Два жмурика в секунду – это тебе не палец обоссать… А Максу он видал, как влепил? Какой монокль вместо глаза сделал?.. То-то.
– Да уж. – Боша аж передернуло от воспоминаний. – Выходное у Макса в башке как вспомню… Никогда такого не видал. Все мозги вынесло.
– Вот и я о том же, – сказал Перец угрюмо и замолчал.
– Легко мы отделались, – буркнул Бош.
– Реакция. – Перец шумно зевнул во весь рот. – Тренировка…
– Да я не о том. – Бош поморщился. – Вообще легко. Как мы оттуда сорвались, не помнишь, что ли? Два трупа… машина вся в кровище… и выкрутились, шито-крыто.
– Ну, не говори гоп, пока не перепрыгнул. – И Перец опять зевнул. – Что за хрен, раззевался?.. Не говори. А нам с тобой еще прыгать и прыгать. Что впереди ждет?..
Задав себе такой философический вопрос, Перец значительно приподнял брови и полез за сигаретой. Бош, конечно, тоже отвечать не стал. Перец дал сигарету и ему, он взял, прикурил. Глубоко затянулся, выпустил ноздрями дым. И спросил неожиданно:
– Слушай… А Макса как звали?
– Зачем тебе? – Перец нахмурился.
– Да так… Не знаю даже. Он нормальный пацан был.
– Тебе-то что от того?
– Да ничего, говорю! Просто…
– Ну а раз просто, то и знать не надо.
Бош пожал плечами, хмыкнул. Какое-то время мчались молча. Потом Перец кашлянул и поинтересовался:
– А почему ты про Макса только спросил? А про Стингера – нет.
Бош зло скривил рот:
– Ну, Стингер-то вообще не человек был. Так… живность.
Перец бросил налево мгновенный, но внимательный взгляд. Ничего не сказал, затянулся сигаретой. Затем сказал:
– Ясно, – сказал ровно, бесцветно.
Бош не заметил этого взгляда напарника. Он гнал машину, обходя всех то справа, то слева, подрезая и нарушая. Перец покосился вправо, на густую стену леса. Это был лесопарк, служащий как бы естественной границей между северной и южной частями города. Перец выдохнул дым в окно.
– За этим парком, что ли? – рассеянно спросил он.
– Да, – ответил Бош. – Через мост и направо.
Проспект, вместе с трамвайными путями, взлетал на мост над железной дорогой, а за ним разбегался надвое: прямо, с трамваем, и вправо, дорога поуже, куда и надо было убийцам.
Бош выругался: громоздкий троллейбус неспешно катился впереди, загораживая путь. Левее шел плотный поток машин, тогда Бош резко дал по газам, крутанул руль вправо и пронесся, чиркнув правым колесом по бордюру. Машину кинуло перед самым носом троллейбуса, но Бош выправил ее. Они взлетели на мост.
– Когда мы будем… – заговорил Перец… И не закончил фразу. Переднее колесо лопнуло, как выстрелило.
– С-сука! – вскрикнул Бош.
Их швырнуло вправо, Бош судорожно крутил баранку, но это было уже ни к чему.
Радиатор “восьмерки” разнес чугунную ограду моста так, точно она была фанерная.
Машина вспорхнула в воздух легко, как с трамплина, описала дугу и стала падать. С треском лопнули высоковольтные провода, взорвавшись фейерверком искр.
Машина грохнулась на рельсы. Левая дверь от удара распахнулась.
– Андрюха! Андрюха-а! – завизжал в смертельном ужасе Перец, впервые назвав своего тбварища по имени.
Но тот, видимо, в своей жизни грешил меньше, чем Перец. Удар о землю перебил ему шейные позвонки и избавил от кошмара видеть, как летит к тебе твоя смерть, принявшая обличье огромного электровоза.
ГЛАВА 6
– …вот и все думы, – закончил Палыч. – Ехать в этот институт, искать Огаркова. Чем скорее, тем лучше.
– Ехать надо, – кивнул Игорь. – Как?
– Это я на себя беру, – вмешался Федор Матвеевич. – У меня такая штука есть – лучше не придумаешь. “Москвич”-фургон, грузопассажирский, будка с окошком. Специально для хозяйства купил. Вот вы в будке и покатаетесь, никто вас не увидит.
– Так, – одобрил Палыч. – А как вы сторожку-то вашу оставите?
Федор Матвеевич успокоительно повел рукой.
– Вопрос отработан. Тут рядом лесничество, так там один мужик, Кузьмич. Ему на бутылку – и он хоть сутки будет сторожить…
На том и порешили. Федор Матвеевич сходил в лесничество, и Кузьмич охотно явился. Аванса ему, правда, не дали, сказали, что весь расчет потом. Он сглотнул голодную слюну, но делать было нечего. Согласился.
Через пятнадцать минут “нелегалы” уже тряслись в будке. Федор Матвеевич, после того как Палыч начал объяснять маршрут, сообразил, где этот институт находится, и сказал, что можно ехать. И поехали.
Палыч с интересом поглядывал в оконце: в таком транспорте он катил впервые. Игорь же по сторонам не глазел, он сидел спиной к боковой стенке фургона, и лицо его было задумчиво, немного печально.
Кореньков заметил это. “Вот холера, – озабоченно подумал он. – Нет, надо его расшевелить!”
– Эй, Игорек, – окликнул он. – Ты что это так по-смурнел?
Игорь улыбнулся одними глазами.
– Думаю, – ответил он.
– Много думать вредно. – Палыч подмигнул. – Не боись, судьба сама вывезет.
– Так я как раз о том и думаю. О судьбе.
– То есть?
– То есть я вспоминаю, как я приехал сюда на теткины похороны. Когда ехал, и мысли не было, что не вернусь обратно в часть. А вот приехал, побыл дома… и понял: все, не поеду. Почему?.. Убей, не объясню. А вот теперь доходит: потому, что я должен был вместе с тобой… и со всеми другими угораздить в эту историю и пройти ее всю, чем бы она ни закончилась.
– Хорошо, хорошо закончится, – поспешил утешить его Кореньков.
В этот раз Игорь улыбнулся по-настоящему.
– Твоими устами, Палыч, только мед пить.
– Выпьем, выпьем мы с тобой, Игорек, меду… – пообещал Палыч и выглянул в окошко. – О! Почти приехали. Почти, почти… Ух ты! – вдруг вскрикнул он. – Что такое… Черт, посмотри, Игорь, какая там кувырк-коллегия на мосту!
Игорь тоже сунулся к стеклу, увидел на дороге к мосту длиннющую автомобильную пробку, неспокойную и раздраженно гудящую клаксонами, причем некоторые машины, разворачиваясь в несколько приемов, спешили выкарабкаться из нее и сворачивали влево, подскакивая на трамвайных рельсах. А на самом мосту была тревожная суета, вспыхивали красные и синие маячки машин милиции и “скорой помощи”.
– Что за притча, – пробормотал Палыч, – авария, что ли?.. Похоже, так.
– Похоже… – протянул Игорь, всматриваясь, – похоже, похоже. Похоже, дело совсем скверное! – Он резко сдвинул стекло в кабину. – Федор Матвеевич! Что там за беда?
– Да вроде как с моста кто-то нырнул, – донеслось из кабины. – Парапет вдребезги, видите?.. И поезд на путях стоит, товарняк.
– Точно, смотри! – Палыч возбужденно схватил Игоря за руку. – Ч-черт, никогда не видел такого. Федор Матвеич! Вы видели…
Он как-то оборвался и замолк. Но Федор Матвеевич этого не засек и отозвался:
– Нет, не видел.
Палыч похлопал глазами. Вид у него был растерянный. Игорь повернулся к нему и сразу увидел это.
– Э, Палыч, ты что?
Тот моргнул и очнулся.
– Да знаешь… – осторожно промолвил он. – Опять близко…
Выразился Палыч, конечно, туманно, но Игорь понял.
– А! Озарило?
– Не совсем, но почти. – Кореньков пришел в себя, потер лицо ладонью.
– Что именно?
– Да не понял. – Палыч вздохнул. – Ясно, что оттуда, а что именно…
– Подъезжаем, – сказал Федор Матвеевич. – Вон аллея.
– Ага… хорошо.
– Я чуть в уголке встану, чтоб не видно было, как вы из будки вылезаете.
– Ну, Федор Матвеевич, вы сами психолог еще тот Палыч, ты ступай один, вдвоем нам там светить не следует.
– Ладно.
Федор Матвеевич действительно скромно пристроился в сторонке, и Палыч выпрыгнул из фургона, пригладил волосы, прихорошился, крякнул и с солидным видом попер к главному входу.
В вестибюле было совершенно пусто, если не считать вахтера – мордастой тетки, почему-то в берете. Она флегматично жевала бутерброд с сыром, запивая чаем из термосной крышки.
Палыч поздоровался и деловито осведомился:
– Огаркова Льва Евгеньевича могу видеть?
– Не можете, – прохладно ответила страж.
– Вот как! Почему?
– Обед, – еще короче объяснила вахтерша.
– M-м… – Палыч огляделся зачем-то с досадой. – До скольки?
– До двух.
Палыч поглядел на круглые стенные часы, присвистнул от огорчения: десять минут второго. От огорчения же он прошелся по фойе туда-сюда. Делать было нечего; назад в будку и ждать до двух.
– Ну что же, в два так в два. Пойду прогуляюсь, сообщил он тетке, которой до лампочки было, куда он пойдет, но она, к изумлению, разродилась необыкновенно длинной и вежливой фразой:
– Да пожалуйста, пожалуйста… Вот, в аллее можете погулять, там хорошо, свежо так, ветерок.
– В аллее, ладно. – Палыч кивнул. И только он сказал так, как глаза теткины выкатились, и она едва не поперхнулась бутербродом.
– А на ловца и зверь бежит! Вот он, Огарков. Уже тут!
Палыч оборотился и увидел, как в дверь входит невысокий, бледный и неприметный человек. От неожиданного внимания он вздрогнул, и, казалось, побледнел еще более, уставясь на Коренькова.
А тот твердо шагнул навстречу.
– Лев Евгеньевич?..
ГЛАВА 7
Побледнел и Смолянинов, когда трубка сотового телефона бесстрастным голосом Богачева доложила ему об ужасной смерти душегубов. Усилием воли совладал с собой, чтобы не послать по матери весь этот мир, и параллельные миры, и Богачева в том числе. Он только помолчал секунд десять и ответил так, словно услыхал о том, что в овощной магазин завезли картошку:
– Понял. Ладно, отбой по этому вопросу. До связи.
Потом он долго сидел на диване, прикусив верхнюю губу, и смотрел в окно. Глаза его были невидящие.
Думал Богачев головой или не думал, это неизвестно, а информацию он получал точно, качественно, а главное – феноменально быстро. Может, и правда, для этого нужно особое умение не думать?..
Смолянинов медленно покивал в такт своим мыслям.
– Я ведь знал это… – вымолвил он сгоряча. – Я так и знал…
Знал, что ситуация раскручивалась опасно, выходила из-под контроля. Знал, но не хотел поверить в это…
– Не хотел! Скажи – боялся. Клал в штаны! – беспощадно припечатал он и встал.
Опять смертельно разбирало напиться. И опять не позволил он себе. Глотнул виски прямо из бутылки и сильно вытер губы рукой.
Надо было идти туда, в подвал. И снова не хотелось признать себе, как это страшно. Но надо, надо, черт возьми, надо идти! Теперь уже вовсе делать нечего, тянуть нельзя.
Он поспешно, как в воду бросаясь, ринулся в кабинет, нажал секретную кнопку. Так же плавно отошел книжный шкаф, так же открылась дверь. Так же Смолянинов облачился в бархатный свой балахон…
Он старался не суетиться, делать все размеренно, спокойно. Но было, было чувство, и не мог его он выгнать – было подспудное чувство, что все зря, уже непоправимо что-то сломалось в ходе времени, и теперь время это бежит, бежит, ускоряясь, подчиняясь кому-то другому – он суетится, а впустую эта суета.
Действительно, дурная суета. Он стал искать спички: нет нигде. Куда сунул?., а хрен его знает. Так и не нашел. Пришлось возвращаться в гостиную. Взял спички там, пришел обратно…
Он спускался уже со свечой в подвал, молча, как и полагается, но сумбур и страх были в его душе, и он никак не мог с ними справиться. От этого ругал себя в душе последними словами, спохватился, запрещал себе ругаться, и сразу же вновь ругал…
И когда он предстал перед своим черным алтарем, в нем был полный раздор. “Ни черта не выйдет”, – мелькнуло в голове, но он тут же опять выругал себя и постарался отогнать подобные мысли подальше.
Руки дрожали. Он встряхнул, закрыл глаза, сосредоточился.
Нормально. Можно приступать. Точно так же он достал свечи, сосуд с фосфоресцирующей краской, кисть. Зажег свечи, и тот же призрачный и чудный свет залил пространство. И так же осторожно он обошелся с черепом, установил его на камне.
Он успокоился, даже повеселел. Уверенно взял кисть и пошел писать свои гаснущие письмена на правой стене.
Это было другое действо. Голубой свет должен сгуститься, превратиться в фиолетовый, а после в темно-фиолетовый – так проявляется суперпространство. Сначала-то пламя свечей должно дрогнуть…
Он начертил требуемые формулы, но ничего не дрогнуло. Дрогнул он сам. Начало скверное! Он сжал зубы, стал чертить энергичнее, кисть стала брызгать, светящиеся капли шлепнулись на пол.
Ну, ну! Уж это заклинание способно разверзнуть пропасти, сдвинуть с места горы, сомкнуть разные края мира!.. Способно! Сдвинет!.. Ничего не сдвинулось. Его прошиб пот. Нет, этого не может быть! А все-таки было. Было то, что ничего не было. Не изменялось. Свечи горели, чуть потрескивали, в черепных глазницах стояла неизменная мерцающая мгла, ровно сиял голубоватый свет. Ничего не менялось, ничего! Как будто он играл в глупую детскую игру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31