Когда же она настолько окрепла, что могла ходить, ей было разрешено гулять в саду, пользоваться библиотекой и расположенной рядом с ней лабораторией.
Каждый день приносил ей новый сюрприз, явно обличающий заботливость и нежность к ней Макса Куинслея. Он прислал ей целый набор платьев и белья. Он не забыл подарить ей все, в чем она нуждалась, он снабжал ее интересными, весьма искусно подобранными романами, которые заставляли ее отвлекаться от тяжелого одиночества, прислал все необходимое для занятий живописью. Анжелика устроила себе мастерскую в пустой лаборатории. Вообще весь небольшой флигель здания был пустынен, и мадам Гаро чувствовала бы себя совершенно свободной, если бы не постоянное присутствие стража в передней и часового в саду, под окном. Между первым и вторым завтраком она рисовала, затем гуляла часа два-три в саду и на площадке между скал, потом отдыхала до обеда; вечером долго читала книги и, наконец, ложилась спать. Жизнь однообразная, но мадам Гаро не тосковала, пребывала в хорошем, ровном расположении духа, которого давно уже не испытывала.
Однажды, оторвавшись от картины, которую она писала, она стала прохаживаться по лаборатории. Почему-то ее заинтересовали предметы, висящие на стенах и поставленные на длинных деревянных полках. Она с любопытством рассматривала их.
«Наверное, бедный Леон жил в этом флигеле и работал? Не может быть, чтобы в такой маленькой стране было две тюрьмы! Для какой цели была построена здесь лаборатория?» – думала она. Ей показалось очень странным, что ранее ее не занимал этот вопрос. Да, под каким сильным влиянием внушителей она находится: прежнее уплывает от нее, она видит прошлое, как в тумане!
Большой термостат привлек ее внимание. Дверца открылась с трудом. Там был свален всякий хлам. Лишь в глубине торчали папки с таблицами да какие-то бумаги.
«Боже мой! Это почерк Леона! « – воскликнула она, всмотревшись, и трепетными руками извлекла тетрадь, исписанную острым, энергичным, но неровным почерком.
Это было похоже на дневник. Соображения об опытах, цифры, вычисления, заметки, показывающие, какая масса идей волновала гениальную голову ученого. Немного о текущей жизни, упреки Куинслею. Короткие строки о страстном желании возвратиться во Францию, воспоминания о родине, о Париже, о политической и общественной деятельности. И ни одного упоминания о ней, о покинутой одинокой женщине, которая десять лет ждала бесследно исчезнувшего мужа!
Задыхаясь от волнения, она пробежала всю тетрадь, от начала до конца, и уже потом, боясь что-нибудь пропустить, внимательно прочла снова. Нет, Леон не думал о ней. Ему была дорога Франция, ему было дорого все, к чему он привык, но ее он забыл! Он не думал о ней. А она принесла ему в жертву свою молодость! В то время, как он этого совершенно не заслуживал! Прав Куинслей: нельзя создавать себе мираж и ради него губить жизнь.
Волнение, вызванное чтением дневника, улеглось. Вечером, читая занимательный французский роман, она испытывала острое желание вознаградить себя за напрасно проведенные в ожидании возвращения Леона годы.
Ей казалось, что каждый день уносит у нее то, чего она не сможет никогда вернуть. А внушители втолковывали ей: «Не отталкивай счастья, которое тебе предназначено. Макс Куинслей – замечательный человек, такого не знала земля. Он завоюет весь мир. Ты одна можешь ему помочь в этом. Он, сильный, нуждается в тебе, слабой. Все лавры, всю свою славу он сложит к твоим ногам. Ты увидишь то, чего не видела ни одна из смертных женщин! «
Мадам Гаро закрыла глаза, и ей представилась пестрая картина: цветы, краски, движения, трубные звуки, что-то не вполне оформленное, но захватывающее, призывное, непреоборимое.
Пушистый снег шел все утро, а затем горячее солнце быстро растопило белый покров, шумливые ручейки побежали по небольшому плато, чтобы соединиться в один мощный поток, уносящийся вдоль дороги, по ущелью, в Главную долину.
Мадам Гаро стояла у ограды из колючей проволоки и смотрела вдаль. Там, на фоне осенних лугов, неясно вырисовывались поселки, тонкая линия железнодорожной насыпи. Воздух был так чист, что различалось то, что обыкновенно терялось в тумане. На душе было празднично, весело. В ушах слегка шумело, перед глазами плыли какие-то прозрачные, блестящие шарики, как будто воздух сделался доступен зрению. Где-то звенел электрический звонок; ясный звук автомобильного рожка прозвучал в ущелье, будя многоголосое эхо.
«Какое странное ощущение! Мне кажется, что я когда-то уже была в этом месте, стояла у этой изгороди; точно так же звенел звонок, и ему вторил звук рожка… Как жаль, что нельзя пробраться на край скалы; оттуда, наверно, открывается роскошный вид».
Воспоминание о гибели ее мужа, судя по описанию в газете, прыгнувшего со скалы в пропасть, на мгновенье затемнило радужные мысли. Но солнце, воздух и внутренний подъем быстро вернули ей веселое настроение. Она никогда не бросилась бы со скалы! Она хочет жить. Каждая минута жизни приносит блаженство. Это солнце, этот ласкающий ветерок, эти звуки, эти непонятные, тончайшие ароматы, исходящие от земли – все это волнует, захватывает, зовет. Жизнь прекрасна, какая бы она ни была. Не зря врачи стараются продлить жизнь, хотя бы даже на несколько минут.
Мадам Гаро шла по тропинке между скал.
Она имела прекрасный, здоровый вид. Взор ее с любопытством останавливался на каждой мелочи, все казалось ей интересным и занимательным. Каждая песчинка, камушек, мох на скале, куча опавших листьев – все представлялось ей необычайным, достойным внимания.
Вдруг из узкого прохода между последней постройкой и обрывом навстречу ей вышел Макс Куинслей. Он почтительно снял шляпу и, оставаясь с непокрытой головой, нагнулся, чтобы поцеловать протянутую ему руку.
– Мадам Гаро, я вижу, вы наслаждаетесь природой? Замечательный день, а здесь, в горах, воздух так упоителен…
– Я каждый день совершаю прогулки, – сказала она и отвернулась, чувствуя, что краска заливает лицо.
– Если позволите, я охотно пройдусь с вами.
Несколько минут они шли молча.
– Я видел ваши работы в студии… Это замечательно. Мне кажется, вы сделали большие успехи.
– Да, последний этюд мне удался.
– Очень рад. Ваши силы вполне восстановились, вы выглядите хорошо. Здешний санаторный образ жизни идет вам на пользу.
– Санаторий в тюрьме, – засмеялась она.
– О, мадам, не вините меня. Мои чувства к вам постоянны… Но такое ужасное стечение обстоятельств… У меня не было другого выхода…
– …как запрятать меня в тюрьму?
– Не заставляйте меня снова переживать то, что я испытал при виде вас в камере. Верьте, все это случилось по недоразумению.
– Скажите, – перебила она, – мой покойный муж был заточен в этой тюрьме?
Ее глаза встретились с глазами Куинслея, и он прочел в них все, что угодно, кроме печали.
– Да, Леон Гаро отбывал наказание здесь. Внезапное душевное расстройство, которого никто не мог предвидеть, послужило причиной его смерти.
– Сделайте распоряжение, мистер Куинслей, чтобы меня пропускали за колючую изгородь, я хочу гулять на более широком пространстве.
– Если угодно, пожалуйста, – Макс рукою потер лоб. «Дневник Леона Гаро оказал, пожалуй, лучшее действие, чем все внушители», – подумал он. По его губам скользнула ядовитая усмешка. – Я не умею отказывать вам, мадам, хотя ваше отношение ко мне было не всегда лояльно.
Анжелика повернулась к нему и впервые заинтересованно посмотрела на него. Ей бросились в глаза его необычайная бледность, худоба.
– Вы нездоровы?
– Здоров ли я? Что могу вам на это ответить? Постоянная работа, постоянное нервное возбуждение… Я даже не успеваю подумать о своем здоровье.
– Что именно занимает вас больше всего теперь?
Они стояли на небольшом возвышении, под их ногами расстилался хаос скал.
– Я думаю о переустройстве нашего мира, – сказал Куинслей с жаром. Будущее требует новых людей, и я дам их. Они будут приспособлены для новых условий жизни, будут обладать здоровьем, выносливостью, трудоспособностью и будут послушны.
– Послушны вам?
– Послушны таким же людям, как они, но стоящим над ними, управляющим ими – людям с особо развитым мозгом, с железной волей, бесстрастным вождям, ведущим человечество вперед. – Глаза Куинслея горели энтузиазмом. Он распростер руки по направлению к Главной Долине. – Эта страна первой увидит нового, дифференцированного человека. Вы, мадам Гаро, должны считать себя счастливой – вы будете свидетелем великого переворота!
Она с изумлением смотрела на Макса. Он казался ей величественным, гениальным. К нему нельзя применять обычных мерок. Может быть, его поступки должны трактоваться совсем иначе, чем она думала раньше?
Проницательность ее собеседника была велика. Он нежно взял ее за руку.
– Вы должны простить мне многие мои поступки. Когда я стремлюсь к чему-нибудь высокому, я могу делать и мелкие ошибки. Вы, мадам, вы для меня тоже нечто высокое, недосягаемое.
Анжелика содрогнулась.
В это время зазвонил звонок, звук этот заставил ее опомниться; она снова почувствовала себя заключенной и увидела в Куинслее своего заточителя. Она отодвинулась от него на шаг и проговорила другим тоном:
– Я должна идти, иначе я пропущу завтрак.
Макс вежливо приподнял шляпу.
Визит Куинслея разбудил в ней желание говорить с людьми, обмениваться мнениями, знать интересные новости. Может быть, в ней стали просыпаться еще какие-то чувства, но в этом мадам Гаро не хотела сознаться даже себе. А внушитель неустанно работал, навевая ей интерес к Максу и к его исполинской деятельности.
Вечером небо покрылось бесчисленными звездами, оно как будто горело звездным огнем.
Анжелика долго не могла оторваться от этого чудного зрелища. Но темная тень на мгновенье закрыла небо, что-то черное опустилось на площадку за садом. Огненный глаз прожектора повернулся к дому, свет проник через окно, ярко осветил темную комнату.
«Аэроплан. Кто это может быть так поздно?» – Сердце женщины дрогнуло. А в коридоре уже слышался стук шагов; вот кто-то остановился у дверей…
– Мадам, могу я войти? – прозвучал голос Макса.
– Войдите. – Анжелика поторопилась включить свет, поправить платье и прическу и напудриться и села на диван, приняв свою обычную позу, с книгой в руке.
Куинслей вошел. Здороваясь с хозяйкой и целуя ей руку, он говорил:
– У меня появился свободный час, и я прилетел, чтобы побыть с вами, если вы ничего не имеете против.
– Я очень рада, – это она сказала искренне, с удовольствием.
– Ехать на автомобиле – долго, на аэроплане скорее, но спуск опасен. Однако, чтобы побыть с вами минуту, я готов на любой риск, – говорил Куинслей, и его слова не раздражали ее, как прежде, в душе не поднималось возмущение; она смотрела на гостя своими, большими блестящими глазами…
– Вы, кажется, говорите мне комплименты?
– Мои слова, мадам, не могут выразить то, что я чувствую.
– У нас было уже достаточно недоразумений; лучше их не повторять…
Макс Куинслей не дал ей договорить.
– Клянусь, мадам, я не позволю себе переступить черту самых строгих приличий. Но не запрещайте мне говорить вам то, что уже многие месяцы рвется из моей груди. Вы, верно, удивляетесь, что я, ученый, правитель страны, серьезный и пожилой человек, говорю с вами, как обыкновенный влюбленный. Но такова судьба всех людей, унаследовавших страсти от своих родителей. Во мне течет горячая кровь Куинслеев, я не могу охладить ее многолетним трудом и борьбой. Может быть, я кажусь вам смешным, ну что же, смейтесь, но выслушайте меня до конца.
– Если от этого вам может быть легче… Я слушаю…
– Я встретил вас более двух лет тому назад… И я сразу понял, что вы та женщина, которую я искал всю жизнь. Меня поразила ваша фигура, ваша красота, ваш голос… Но не это привязало меня к вам, что – я не знаю. Разве может понять мужчина, что привлекает его к определенной женщине? Это всегда остается неясным. Вот прошли годы, а чувство мое не ослабело, оно усилилось, оно захватывает меня целиком. Если я могу работать и творить, то только потому, что не теряю надежды покорить ваше сердце моей любовью, – говорил Куинслей.
Она слушала его, а в это время нежная музыка звучала в ее ушах, будила картины далекой юности. Аккорды становились громче, настойчивее; внушитель нашептывал дерзкие мысли, подымал со дна души сокровенные желания.
– Анжелика! – воскликнул Куинслей и, опустившись на колени, протянул к ней свои длинные руки. – Анжелика, не отвергайте меня! Забудьте все, что стояло между нами, отнеситесь ко мне снисходительно! Анжелика, Анжелика! он поймал ее руки, осыпал их поцелуями.
В это мгновенье произошло нечто необъяснимое: в головах этих двух людей, готовых к нежностям, уступающих разгорающейся страсти, возникло что-то отвратительное, возмущающее, отталкивающее; казалось, они увидели друг на друге гноящиеся язвы. Все, что может отдалить одного человека от другого, встало сейчас между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67