И всякий раз, немного успокоившись после очередной неудачи, Филипп
делал один и тот же вывод: "Видно, я не люблю ее как женщину... Но что же
это такое - любовь?"
3. НАСЛЕДСТВО
По мере того, как взрослели сыновья герцога, в среде гасконского и
каталонского дворянства зрело недовольство двумя старшими, в особенности
Гийомом, который был наследником родового майората - Аквитании, Беарна,
графств Испанской Марки* и Балеарских островов. Ранее мы уже упоминали о
некоторых дурных наклонностях Гийома - а с годами они лишь усугублялись и
приумножались, что не шутку тревожило здравомыслящих и рассудительных
вельмож, коих среди подданных герцога было немало. Их отталкивали не
только и даже не столько его многочисленные пороки, как сочетавшаяся с
ними умственная недоразвитость, граничащая с дебилизмом. Полная
неспособность Гийома справляться с государственными делами была очевидна;
то же самое относилось и к Роберту, который был не намного лучше старшего
брата, а при своей бесхарактерности и склонности поддаваться дурному
влиянию со стороны - пожалуй, еще хуже.
Разумеется, многие бароны были бы не прочь воспользоваться грядущей
слабостью княжеской власти для укрепления собственного могущества, поэтому
здоровые силы общества стали искать альтернативу неизбежным в таком случае
смутам и междоусобицам. Трудно сказать, когда и кому впервые пришла в
голову мысль, что наследником Гаскони и Каталонии должен стать Филипп, -
но это, в конечном итоге, не так уж важно. Главное было то, что к тому
времени, когда Филиппу исполнилось тринадцать лет, большинство гасконских
и каталонских землевладельцев - кто сознательно, а кто по наитию, - видели
в нем своего будущего государя. Это относилось не только к подданным
герцога, но и к его соседям. Так, к примеру, король Хайме III Арагонский,
учуяв, откуда ветер дует (он всегда отличался необычайно острым чутьем),
предложил герцогу обручить Филиппа со своей дочерью Изабеллой Юлией,*
однако получил категорический отказ. И, по всеобщему убеждению, причиной
отказа было вовсе не то, что арагонская принцесса была старше Филиппа на
два с половиной года. Скорее, герцог опасался, что в таком случае его
младший сын (ненавистный сын!), и без того весьма значительная персона,
благодаря своему положению первого принца Галлии и гранда Кастилии, станет
слишком опасным претендентом на родовой майорат.
В начале лета 1444 года группа молодых вельмож, друзей и
родственников Филиппа, собралась обсудить сложившуюся ситуацию вокруг
проблемы наследования. Инициаторами этого тайного собрания были Гастон
Альбре и Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, - два самых близких друга
Филиппа, а Шатофьер, к тому же, был его сверстником. Он очень рано потерял
родителей и находился под опекой родственников, но с малых лет проявил
такой решительный характер, незаурядный ум и немалые организаторские
способности, что самостоятельно справлялся с хозяйственными делами, не
нуждаясь ни в каком надзоре, и постепенно опека над ним со стороны его
дяди превратилась в чистую формальность. По мужской линии род Шатофьеров
происходил из Франции. От их прежнего родового гнезда, замка Шато-Фьер,
остались одни лишь развалины где-то на востоке Шампани; в память о них
прапрадед Эрнана, первый граф Капсирский из Шатофьеров, построил в
Пиренеях новый замок, который по его замыслу должен был стать возрожденным
Шато-Фьером и который его потомки не замедлили переименовать на галльский
лад - Кастель-Фьеро, сохранив, тем не менее, в неизменности свое родовое
имя.*
Вот в этом самом замке, что в двух часах езды от Тараскона, и держали
свой тайный совет заговорщики. По их единодушному мнению, пассивно
дожидаться смерти герцога, не предпринимая никаких решительных шагов, было
бы крайне неосмотрительно, и чтобы избежать в будущем затяжной борьбы за
наследство, необходимо начать действовать прямо сейчас.
Приняв такое решение, молодые люди затем разошлись во мнениях, с чего
же именно следует начинать. Горячие головы предлагали радикальное средство
решения всех проблем - организовать убийство Гийома и Робера, и делу
конец, однако большинство заговорщиков с этим не согласилось. Не отрицая,
что старшие сыновья герцога вполне заслуживают смерти, и в предложениях об
их немедленном физическом устранении есть свой резон, они все же отдавали
себе отчет в том, что на этом этапе предпочтительнее дипломатические
средства, а излишняя горячность может лишь навредить. Бурные дискуссии
продолжались целый день, только к вечеру заговорщики пришли к согласию по
всем принципиальным моментам и разработали план дальнейших действий. Они
выбрали из своего числа десятерых предводителей, среди которых
естественным образом оказались Гастон Альбре и Эрнан де Шатофьер, и
возложили на них руководство заговором.
На следующий день все десять предводителей отправились в Тараскон.
Накануне с подачи Эрнана было решено поставить Филиппа в известность о
существовании заговора и о его общих целях, не раскрывая, впрочем, всех
своих карт. Осведомленность Филиппа, пусть и ограниченная, позволяла
заговорщикам в случае необходимости выступать от его имени, что,
естественно, придавало заговору больший вес и даже некоторую
официальность.
Филипп выслушал их, внешне сохраняя спокойствие и невозмутимость. За
все время, пока Эрнан и Гастон попеременно говорили, излагая соображения
заговорщиков, он ни взглядом, ни выражением лица не выдал своего
внутреннего торжества: наконец-то случилось то, о чем он так мечтал на
протяжении нескольких последних лет, пряча эту самую сокровенную мечту
глубоко в себе, не поверяя ее никому на свете - даже Богу...
Когда Эрнан и Гастон закончили, Филипп смерил всех собравшихся
приветливым и вместе с тем горделивым взглядом и сказал:
- Друзья мои, я свято чту кровные узы, законы и обычаи наших предков,
и считаю, что лишь исключительные обстоятельства могут оправдать их
нарушение. К сожалению, сейчас в наличии эти самые исключительные
обстоятельства. И если я окажусь перед выбором - мир, покой и
справедливость на землях, вверенных моему роду Богом, или слепое
следование устоявшимся нормам, - тут в его голосе явственно проступили
металлические нотки, - то будьте уверены: я не колеблясь выберу первое.
Думаю, и Бог, и люди поймут и одобрят мое решение.
Таким ответом он расставил все по своим местам. И если кто-нибудь из
предводителей, направляясь к Филиппу, воображал, что оказывает ему большую
честь, предлагая то, что по праву принадлежит его старшему брату, то он со
всей определенностью дал им понять, что МИЛОСТИВО соглашается принять
отцовское наследство - единственно ради их же блага и только потому, что
Гийом оказался недостойным высокого положения, доставшегося ему по
рождению. Эти слова лишний раз убедили молодых людей, что они не ошиблись
в выборе своего будущего государя.
Когда все предводители, кроме Шатофьера и Альбре, ушли, Филипп
покачал головой и задумчиво произнес:
- Ошибаются те, кто отказывает Гийому и Роберу в каких-либо талантах.
В некотором смысле они даже гении. Ведь это еще надо суметь пасть так
низко, чтобы настроить против себя решительно всех.
- Да уж, гении, - ухмыльнулся Гастон. - Но я предпочел бы не иметь
подобных гениев среди своих родственников. Стыдно как-то...
Эрнан молча смотрел на друзей и думал о том, что воистину
неисповедимы пути Господни, если от единого отца рождаются такие разные
дети, как Филипп и Гийом...
Упомянутая нами в предыдущей главе ссора между герцогом и Гастоном
Альбре имели самое непосредственное отношение к вышеизложенному. Гастон
однажды попытался прозондировать почву и намекнул герцогу, что, возможно,
его подданные хотят видеть наследником Гаскони и Каталонии не Гийома и не
Робера, а Филиппа. Герцог тотчас пришел в неописуемую ярость и наговорил
племяннику многих обидных слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого
ему не оставалось ничего иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей
и уехать из Тараскона. Позже, задумываясь над столь странным поведением
герцога, Гастон находил только одно объяснение происшедшему: он явно был
не первый, кто намекал ему на такую возможность.
А между тем Гийом и Робер, будто нарочно, делали все, чтобы облегчить
труды заговорщиков. Они собрали в своем окружении самые отборные отбросы
общества, что уже само по себе вызывало негодование респектабельных
вельмож, и бесчинствовали в округе, наводя ужас на местных крестьян. Среди
множества гнусных развлечений братьев было одно, было одно производившее
на Филиппа особо гнетущее впечатление. Со своим романтическим отношением к
женщинам он всей душой ненавидел насильников - а Гийом и Робер были самыми
что ни на есть настоящими насильниками...
4. СМЕРТЬ
Это случилось 2 мая 1445 года.
Утро было прекрасное, но чувствовал себя Филипп не под стать погоде
прескверно. Он разгуливал в одиночестве по дворцовому парку, проветривая
тяжелую с похмелья голову. Вчера он впервые в своей жизни по настоящему
напился и теперь горько жалел об этом и клятвенно обещал себе, что впредь
подобное не повторится.
Поначалу Филипп не собирался напиваться, но вчерашняя пирушка
получилась не очень веселая, скорее даже тоскливая. Эрнан де Шатофьер
уехал в Беарн и должен был возвратиться лишь через несколько дней,
прихватив с собой Гастона Альбре и Амелину, благо герцог уже перестал
сердиться на своего племянника. По той или иной причине отсутствовали и
другие близкие друзья и подруги Филиппа; так что ему было немного грустно,
и он выпил больше обычного. Затем в голову ему пришла мысль, что если он
как следует напьется, то, глядишь, наберется смелости переспать с
какой-нибудь из присутствовавших девушек. Мысль эта была не слишком умная,
здравой частью рассудка он это понимал и тем не менее с достойным лучшего
применения усердием налег на вино, стремительно пьянея от непривычки.
После изрядного количества выпитого зелья его воспоминания о вчерашнем
вечере внезапно оборвались.
Проснулся Филипп сам, однако не был уверен, провел ли он всю ночь
один, или нет, и эта неизвестность мучила его больше, чем головная боль.
Было бы обидно, до слез обидно потерять свою невинность в беспамятстве...
Филипп вздрогнул от неожиданности, услышав вежливое приветствие. Он
поднял задумчивый взгляд и увидел рядом с собой Этьена де Монтини -
симпатичного паренька девяти лет, служившего у него пажом.
- А-а, привет, дружище, - рассеянно ответил Филипп и тут же
сообразил, что может расспросить его о минувшем вечере; в отличие от слуг
и других пажей, Монтини умел при необходимости держать язык за зубами. -
Послушай... мм... только строго между нами. Что я вчера вытворял?
Этьен недоуменно взглянул на него своими красивыми черными глазами,
затем понимающе улыбнулся.
- Вы ничего не вытворяли, монсеньор. Все было в полном порядке.
- Когда я ушел?.. И с кем?
- В одиннадцатом часу. Вы пожелали всем доброй ночи и ушли.
- Один?
- Один.
- Точно?
- Точно, монсеньор. Я еще удивился: обычно вы исчезаете незаметно, и
вместе с вами недосчитываются одной из барышень. Но вчера все барышни были
на месте - я это специально проверял.
Филипп облегченно вздохнул.
- Вот и хорошо... - Он внимательнее присмотрелся к Монтини и спросил:
- Ты чем-то взволнован? Что произошло?
- В замок привезли девушку, - ответил Этьен. - Мертвую.
- Мертвую?
- Да, монсеньор. На рассвете она бросилась со скалы в реку. Двое
крестьян, которые видели это, поспешили вытянуть ее из воды, но уже ничем
помочь ей не смогли.
- Она была мертва?
- Мертвее быть не могла. Она упала на мель, ударилась головой и,
наверное, тотчас умерла.
Филипп содрогнулся. Его нельзя было назвать слишком набожным и
богобоязненным человеком, порой он позволял себе подвергать сомнению
некоторые положения официальной церковной доктрины, одним словом, он не
был слепо верующим во все, что проповедовали святые отцы, - но к
самоубийству относился однозначно отрицательно. Сама мысль о том, что
кто-то может сознательно лишить себя жизни, заставляла его сердце
болезненно ныть, а по спине пробегал неприятный холодок.
С трудом подавив тяжелый вздох, Филипп спросил:
- А кто она такая, эта девушка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39