Итак, решено - Маргарита Наваррская.
- Да, отец. Я женюсь на ней.
- Гм... Только не обольщайся раньше времени. Она девица очень
вздорная и вполне способна отказать тебе. С нее станется.
- Даже несмотря на галльскую корону, которую я предложу ей вкупе со
своей рукой и сердцем?
- Даже так, - подтвердил герцог. - Маргарита властна и честолюбива,
этих качеств ей не занимать. Но, насколько мне известно, ее честолюбие не
безгранично, как у тебя, оно довольствуется существующими пределами
маленькой Наварры. Год назад Хайме Арагонский просил руки Маргариты для
своего сына (думаю, ты знаешь, что представляет собой принц Педро -
взрослое дитя), но она наотрез отказалась от перспективы когда-нибудь
стать единовластной правительницей Арагона.
- И каков ваш план? - спросил Филипп. - Ведь у вас есть план, не так
ли?
- Да, есть. Я напишу ее отцу, королю Александру, конфиденциальное
письмо, получу от него предварительное согласие, в чем я не сомневаюсь, и
мы втайне от принцессы приступим к составлению брачного контракта - три
месяца, полагаю, будет достаточно. А в сентябре, на празднествах по случаю
дня рождения Маргариты, начнешь действовать ты. Постарайся очаровать ее,
вскружи ей голову, влюби ее в себя. Ведь ты у меня опытный сердцеед,
многие женщины говорят, что ты просто неотразим, тут-то тебе и карты в
руки. Будем надеяться, что ты не оплошаешь.
- Будем надеяться, отец, - улыбнулся Филипп той особенной улыбкой,
какой он улыбался, предвкушая очередное любовное приключение. Но эта его
улыбка предназначалась вовсе не далекой Маргарите, а близкой и родной
Амелине...

14. АМЕЛИНА
Пир по случаю коронации Филиппа (как, собственно, и все пиры) начался
в торжественной и приподнятой обстановке, с напыщенными речами и
изысканными здравицами в адрес нового принца Беарнского и его отца,
герцога, а закончился грандиознейшей попойкой. Даже большинство женщин и
почти все достопочтенные прелаты, кроме разве что архиепископа Марка и
падре Антонио, были изрядно пьяны, не говоря уж о светских вельможах
мужеска пола, которые, за редкостным исключением, вроде Филиппа или
герцога, давно потеряли счет кубкам выпитого вина. Всех их в определенной
степени подзадоривал Эрнан де Шатофьер. Он и прежде не отличался
умеренностью в еде и выпивке; еще будучи тринадцатилетним подростком мог
заткнуть за пояс любого взрослого выпивоху, а по возвращении из Святой
Земли и вовсе не знал себе равных за столом и в частности за выпивкой.
Именно по его инициативе, когда веселье было в самом разгаре, речь зашла о
любовных похождениях Филиппа в Кастилии. Подавляющему большинству
присутствующих эта тема пришлась по вкусу; юные (и не очень юные) дамы
строили обескураженному Филиппу глазки, а молодые (и не только молодые)
господа наперебой рассказывали пикантные историйки с выдуманными и,
разумеется, особо интригующими подробностями, то и дело бросавшими Филиппа
в краску.
В конце концов Филипп решил не обращать внимания на эту болтовню, тем
более что ему было не привыкать к подобным сплетням, и в ответ, с такой же
наглой откровенностью, с какой смотрели на него некоторые дамы, принялся
глазеть на Амелину, не скрывая своего восхищения. Какая она все-таки
красавица, его кузина! Какая у нее приятная молочно-белая кожа, какие
роскошные золотистые волосы, какие прекрасные голубые глаза - будто чистые
лесные озера в погожий летний день... Филипп вспомнил их встречу в парке,
нежные объятия, жаркие поцелуи - и его вновь охватила такая пьянящая
истома, что он даже пошатнулся и чуть было не опрокинул свой кубок с
вином.
- Ты будто бы и немного выпил, сынок, - удивленно прошептал герцог,
сидевший рядом с ним во главе стола. - С чего бы... - Тут он осекся,
увидев томную поволоку в глазах Амелины, и только грустно усмехнулся,
вспоминая свою бурную молодость.
А Симон де Бигор, что поначалу знай одергивал жену, наконец понял всю
тщетность своих потуг и стал искать отраду в вине, благо Амелина не
забывала следить за тем, чтобы его кубок не пустовал. Симон и был первым,
кто напился до беспамятства. Пьянствовал он молча, лишь под конец,
заплетаясь языком, грозно предупредил Амелину:
- Ты-ы... это... смо... смотри м-мне-э... бе...бе...бес-с-сты-ыжая...
- И, как подкошенный, бухнулся ей на руки.
Двое слуг подхватили бесчувственного Симона и вынесли его из
банкетного зала. Вместе с ним покинула зал и Амелина, и после ее ухода
Филипп откровенно заскучал. Он чувствовал себя вконец уставшим и
опустошенным и с большим нетерпением ожидал окончания пира. Однако
значительная часть гостей, по всей видимости, собиралась развлекаться до
самого рассвета, так что Филиппу, как хозяину и виновнику торжества,
пришлось оставаться в зале до тех пор, пока все более или менее трезвые из
присутствующих не разошлись спать. Только тогда, в сопровождении Габриеля
де Шеверни, он направился в свои покои, подчистую проигнорировав весьма
прозрачные намеки некоторых дам, что были не прочь очутиться в его постели
или же завлечь его в свою спальню. Филиппу совсем не улыбалось провести
ночь с пьяной в стельку женщиной, к тому же сейчас все его помыслы
занимала Амелина, и он мог думать только о ней...
Войдя в свою спальню, Филипп с разбегу плюхнулся в кресло и вытянул
ноги.
- Ч-черт! Как я устал!..
Габриель опустился перед ним на корточки и снял с его ног башмаки.
- Пожалуй, я пойду ночевать к себе, - полувопросительно,
полуутвердительно произнес он. - Сегодня мое присутствие в ваших покоях
было бы нежелательным.
- А? - лениво зевнул Филипп. - Уже подцепил себе барышню?
- Нет, монсеньор, никого я не подцепил. Напротив... Ну-ка,
отклонитесь немного. - Он отстегнул золотую пряжку на правом плече
Филиппа, скреплявшую его пурпурного цвета плащ.
- Ба! Как это понимать? Напротив - это значит, тебя кто-то подцепил?
А какая, собственно, разница, кто первый проявил инициативу - мужчина или
женщина? По мне, все едино.
Габриель отрицательно покачал головой.
- Быть может, я неправильно выразился, монсеньор...
- Сукин ты сын! - раздраженно ругнулся Филипп. - Да что ты заладил в
самом деле: монсеньор, монсеньор! Сейчас мы наедине, так что потрудись
обращаться ко мне по имени. Ты не просто мой дворянин, ты мой друг - такой
же, как Эрнан, Гастон и Симон. Даже если на поверку ты окажешься педиком,
я все равно буду считать тебя своим другом, ибо ты брат Луизы... Гм.
Похоже, я шокировал тебя?
Габриель молча кивнул, расстегивая камзол Филиппа.
- Ну что ж, прошу прощения. Это мне так, к слову пришлось. Понимаешь,
я терпеть не могу мужеложцев... - Он передернул плечами. - Брр... Какая
мерзость! Мужчина, который пренебрегает женщинами, потому что ему больше
по вкусу мужчины - ну, разве может быть что-то противоестественнее,
отвратительнее, чем это?.. Другое дело женщины, что любят женщин. Я их не
одобряю, но и не склонен сурово осуждать. В конце концов, их можно понять:
ведь так трудно не любить женщин, особенно красивых женщин. - Филипп
весело взглянул не сконфуженного Габриеля. - Впрочем, ладно. Оставим эту
тему, чтобы случаем не пострадала твоя добродетель. Объясни-ка лучше, что
означает твое "напротив".
- Она касается вас, - ответил Габриель.
Филипп встрепенулся, мигом позабыв об усталости.
- Меня?! Ты думаешь, Амелина придет?
- Уверен.
- Она тебе что-то сказала?
- Нет. Но она так смотрела на вас...
- Я видел, как она смотрела. - Филипп с вожделением облизнулся. - Но
с чего ты взял, что она придет?
- Догадался. Она с таким рвением опаивала господина де Бигора, что на
сей счет у меня не осталось ни малейших сомнений.
- Гм, похоже, ты прав, - сказал Филипп, затем, после короткой паузы,
виновато произнес: - Бедный Симон!..
- Да, бедный, - согласился Габриель.
- Ты осуждаешь меня? - спросил Филипп. - Только откровенно.
Габриель помолчал, глядя на него, потом ответил:
- Не знаю. Мне не хотелось бы судить вас по моим меркам. А что
касается госпожи Альбре де Бигор, то... В общем, я думаю, что господин де
Бигор сам виноват.
- В чем же?
- В том, что женился на девушке, которая не любила его. Вот я возьму
себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить меня.
Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в
следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной; на его щеках
заиграл лихорадочный румянец нетерпения. С помощью Габриеля он быстренько
разделся, и вскоре на нем осталось лишь нижнее белье из тонкого батиста, а
вся прочая одежда была аккуратно сложена на низком столике рядом с широкой
кроватью.
Габриель протянул было руку, чтобы откинуть полог, но тут же убрал
ее, едва лишь коснувшись пальцами шелковой ткани. Лицо его мгновенно
покраснело до самых мочек ушей.
- Вам больше ничего не нужно? - спросил он.
- Нет , братишка, ступай, - ответил Филипп. - А впрочем, погоди!
- Да?
- Все-таки загляни к Амелине, и если она не спит, передай ей... Скажи
ей, что я сам...
Габриель нервно усмехнулся, еще пуще покраснев.
- Это излишне. Она вот-вот должна прийти.
- И потому ты так смущаешься?
- Ну... Полагаю, госпожа Амелия не хотела бы, чтобы кто-нибудь увидел
ее ночью в ваших покоях.
- Твоя правда, - согласился Филипп. - В таком случае проверь, не
вздумал ли какой-нибудь усердный служака встать на страже возле самого
входа, а если да, то прогони его в конец коридора. За Гоше можно не
беспокоиться - он вышколенный слуга, даже мне не признается, что видел у
меня женщину... Пожалуй, это все. Будь здоров, братишка.
- Доброй вам ночи, - кивнул Габриель и торопливо покинул комнату.
С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и
гадал, как долго ему придется ждать, пока не явится Амелина, и явится ли
она вообще. Вдруг за его спиной послышался весьма подозрительный шорох. Он
вздрогнул и резко обернулся - из-за полога кровати выглядывала хорошенькая
девичья головка в обрамлении ясно-золотых волос. Ее большие синие глаза
встретились с его глазами.
- Ну! - нетерпеливо отозвалась она.
- Амелина... - пораженно прошептал Филипп. Теперь он понял, почему
так смущался Габриель - в комнате пахло женскими духами!
Амелина соскочила с кровати на устланный мягким ковром пол, подошла к
обалдевшему Филиппу и взяла его за руки. У него томно заныло сердце.
- Габриель угадал...
- Я все слышала. Он будет молчать?
- Будет, не сомневайся. - Филипп смерил ее изящную фигурку быстрым
взглядом: одета она была лишь в кружевную ночную рубашку, доходившую ей до
лодыжек. - Ты что, вот так и пришла?
Амелина тихо рассмеялась.
- Конечно, нет, милый. Хоть я и сумасшедшая, но не до такой же
степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью.
- Боже мой!.. Ты...
- Да, - сказала она, страстно глядя ему в глаза. - Я уже все решила.
Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И когда мы
получили известие о твоем возвращении, я чуть не потеряла голову от
счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы увидеть тебя,
чтобы... чтобы быть с тобой здесь, в твоей спальне, чтобы принадлежать
тебе... Ну почему ты не целуешь меня, Филипп? Дорогой мой, любимый...
Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем
опустился на колени и обнял ее ноги.
- Амелинка, родная моя сестричка...
- Нет, Филипп, - твердо произнесла Амелина. - Я больше не хочу быть
твоей сестричкой - ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой.
Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он
чувствовал тепло живого тела - такого соблазнительного и желанного.
Амелина ерошила его волосы; ему было немного больно и невыразимо приятно,
и он постанывал от наслаждения.
- А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было.
Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат
долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть
было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил
свое решение.
- Бедный лекарь, - с улыбкой произнес Филипп. - За правду пострадал.
- А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня
женщиной.
Филипп все еще стоял на коленях и жался к ее ногам.
- У вас есть сын, Амелинка.
- Да, есть. Жаль, что не ты его отец.
- Симон мой друг, - в отчаянии прошептал Филипп.
- А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В
детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы
поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39