Он вызвал гравиплан, помог выйти из ресторана и сесть на сиденье. Не помню, как мы летели. Наверное, уже засыпая, я смог сбросить адрес на его устройство связи. Смутно помню, как он довел меня до квартиры.
Я упал на кровать и не помню, как он вышел. После этого я проспал пятнадцать часов.
Перед пробуждением мне снилась смерть теоса в доме Алисии Штефански. Он повернул голову, и я увидел, что это Анатоль ван Линнер.
Меня разбудил настойчивый сигнал устройства связи: кто-то упорно вызывал меня.
Леонид Аркадьевич Хазаровский
До приговора они ничего не могли сделать, кроме этого. На запястьях широкие браслеты из молочно-белого пластика, соединительного шнура нет, руки свободны, но это только иллюзия свободы. Сигнал биомодераторов заблокирован, а значит, я беспомощнее ребенка, не могу даже связаться с родственниками и вынужден набивать письма на клавиатуре и передавать тюремщикам. Зато сами браслеты постоянно посылают в Сеть сигнал, по которому меня можно мгновенно найти хоть на другой планете.
Теперь приговор произнесен, и, значит, они могут все. У нас можно и за ерундовое преступление сделать человека другим, был бы повод.
Сегодня мне предстоит перевод из камеры предварительного заключения в Психологический центр. Напротив меня на стуле сидит мой адвокат Жанна Камилла де Вилетт, готовясь присутствовать при этом вселенском событии и проследить, чтобы мои права ни в чем не были ущемлены. Она расстроена, темные глаза смотрят виновато и в сторону. Еще бы! Это ее единственный проигранный процесс за последние десять лет. Правда, девять лет назад, когда она защищала Анри Вальдо, приговор был произнесен и содержал ужасные слова «должен быть подвергнут эвтаназии». Но потом, ее же стараниями, была получена отсрочка, что, учитывая послужной список тессианского террориста, можно считать не поражением, а чистой и безусловной победой.
Как-то Жанна пришла ко мне в расстроенных чувствах. Обыскали ее офис, конфисковали документы.
– Ну, что тут сказать? – усмехнулась она. – Вот достойные наследники инквизиторов. Только инквизиция возбуждала дела в отношении адвокатов еретиков и судила их за пособничество ереси. Так что жертвы инквизиции никто не решался защищать, дабы не взойти на костер вместе с подзащитным. Это вообще незаконно обыскивать адвоката в связи с делом его клиента, я тебе статью назвать могу!
– Да плевали они на все статьи, – сказал я. – Они хотят меня.
– Ты не беспокойся, Лео, я подстраховалась. Давно понятно, что за морда у этой власти. Все документы, которые могли тебе повредить, сложила кучкой на кухне на тарелочке и подпалила. Весело горело!
– Да они и из оправдательных документов способны состряпать приговор, – заметил я. – Но все равно спасибо.
– Лео, куда же мы катимся? Куда катится Кратос!
Вопрос был риторический, зато мое предсказание исполнилось в точности, именно так приговор и состряпали.
– Ты здесь ни при чем, Жанна, – говорю я. – Дело было безнадежным.
Мы давно на ты, поскольку наши отношения как-то сразу вышли далеко за рамки деловых. Это не является нарушением профессиональной этики. Она не прокурор и не судья. А защищать не возбраняется даже родственников.
Она вздыхает.
– Я говорила с Ройтманом. Он не отступился. Уже все согласовано с руководством Центра, вести тебя будет он. Это просто отлично. Я боялась, что нам и здесь поставят препоны. Если вмешательства в психику избежать не удалось – пусть это сделает хороший специалист.
Этот самый Ройтман уже навещал меня полгода назад, сразу после ареста, и предлагал свои услуги.
– Леонид Аркадьевич, вероятность вашего осуждения очень велика, – сказал он. – Биопрограммер здесь есть. Если мы начнем курс лечения прямо сейчас, вы только сэкономите время. До суда пройдет минимум полгода, а лечение займет два-три месяца. Я думаю, у вас есть куда более интересные занятия, чем сидеть взаперти. К тому же это произведет приятное впечатление на суд. Но пока нет приговора, мне нужно ваше добровольное согласие.
– Простите, это вы вели Анри Вальдо? – спросил я.
– Да, Леонид Аркадьевич.
– И решили сменить специализацию? Вы же работали со смертниками.
– Решил отдохнуть душой с человеком с менее отягощенной совестью, – улыбнулся он. – Смертник, кстати, был один. Ныне жив, здоров и на свободе. До него у меня были подопечные из менее тяжелых групп. Сначала С и D, это убийства и убийства при отягчающих обстоятельствах. Потом В – воры, разбойники, грабители.
– Я знаю эту классификацию, – заметил я.
– Очень хорошо. Потом несколько лет я работал по группе А. Это достаточно сложная группа, несмотря на небольшую общественную опасность. Но не сложнее, чем группа F. Так что специализации я не меняю. У меня опыт работы более тридцати лет. Так что бывших подопечных много. Все живы, на свободе и у всех все в порядке. В Центр никто не вернулся.
– Нет, – сказал я. – Думаю, я не нуждаюсь в ваших услугах.
Тогда же я рассказал Жанне об этой встрече. Она чуть не схватилась за голову.
– Евгений Львович Ройтман – лучший психолог Центра!
– Что, надо было соглашаться?
– Безусловно!
– Ты тоже считаешь, что вероятность осуждения очень велика? – спросил я.
– Девяносто пять процентов, – безжалостно сказала она. – Если бы я исходила из материалов дела, а не политической конъюнктуры, я бы сказала, что девяносто пять процентов – вероятность оправдания, и только полный идиот-судья здесь может вынести обвинительный приговор. Дело сфабриковано, шито белыми нитками, полно противоречий и просто безграмотно. И любой судья это поймет не хуже нас с тобой. И так же просто поймет, по чьему приказу сфабриковано и чего от него хотят. К сожалению! Единственный наш шанс – это найти судью настолько честного и храброго, чтобы он действовал, не оглядываясь на власть, и добиться, чтобы дело вел он. Вероятность успеха процентов пять.
– Уж не сменить ли мне адвоката, – задумчиво проговорил я.
– Ну, давай! – взвилась она. – Найди себе зеленого мальчишку, который наговорит тебе успокоительных слов и ничем не поможет реально! Когда я вела дело Анри Вальдо, я ему сразу честно сказала, что смертного приговора нам не избежать – это нереально. Главное, чтобы он не был исполнен. И он не исполнен.
– Опять месье Вальдо, – заметил я. – Положительно наши судьбы связаны.
– Дело того же масштаба, поэтому и занимаются те же люди.
– Я никого не убивал, – сказал я.
– Я в курсе. Но постановка вопроса почти такая же. Приговора мы избежим вряд ли, хотя, конечно, поборемся. Поэтому наша задача добиться минимального срока при максимальной защищенности в Центре. То есть найти честного психолога для нас почти так же хорошо, как найти честного судью. Евгений Львович – идеальная кандидатура. Я с ним работала – знаю. Анри мы спасали вместе. Так что давай я с ним поговорю, может быть, он еще согласится. Ты хоть вежливо отказал?
– За кого ты меня принимаешь? Я послал его в высшей степени куртуазно. Не думаю, что он обижен. Но согласие на лечение до приговора означает признание вины. Для меня это неприемлемо. Так что пока никакой психологии. Потом – ладно. Пусть будет Ройтман.
Она вздохнула.
– Понимаю, договорились.
И вот теперь я сижу и жду предстоящего свидания с Евгением Львовичем.
Лететь недалеко. Полчаса от Кириополя.
Дверь открывается, нас вызывают в коридор, где уже ждут двое тюремщиков. Если свести мне руки за спиной так, чтобы браслеты соприкоснулись, между ними протянется короткий полупрозрачный шнур, который не в состоянии разорвать ни один человек на свете. Знания об этом у меня теоретические, меня не считают опасным, так что руки свободны.
– Пойдемте, Леонид Аркадьевич, – говорит один из караульных.
Мы поднимаемся наверх, на крышу тюрьмы, двери тают перед нами по сигналу с перстня связи одного из охранников. И мы с Жанной и тюремщиками входим в шлюз. Двери за нашими спинами появляются вновь, и только тогда исчезает дверь перед нами, и мы выходим на посадочную площадку, обнесенную по периметру вогнутым стеклянным забором – высота метров пять. Хрупкость этого сооружения обманчива не менее чем свобода моих рук: стекло бронированное.
Нас уже ждет гравиплан.
– Добро пожаловать, Леонид Аркадьевич, – приглашает тюремщик.
Я заставляю себя не реагировать на издевательский тон. За полгода в заключении я привык упражняться в смирении.
Оказываюсь на сиденье между двумя охранниками, впереди, рядом с пилотом, садится Жанна.
Под нами проплывают красные крыши пригородов Кириополя, шумит лес, накрапывает первый осенний дождь. У меня захватывает дух, и голова кружится, как от отравления кислородом. Полгода я не видел такого простора, такого неба, такого солнца над головой.
Эта радость мне на полчаса. Говорят, в Центре легче, чем в тюрьме. Просторнее, камеры не запираются, можно свободно общаться и ходить без конвоя в пределах блока.
Мы снижаемся к белому прямоугольнику Центра. Ни одного окна наружу, все – во внутренний двор. Он довольно большой и разделен на несколько секторов. Ветер шевелит листву деревьев, умытую дождем.
Мне бы только дожить до весны, думаю я. Только вдохнуть запах земли, воскресшей после зимних холодов и ненастья. Только дожить…
Садимся на крышу Центра, и мне приказывают выйти.
Нас уже ждут.
Меня передают охране Центра. Сцена напоминает обмен военнопленными на государственной границе в каком-нибудь старинном фильме.
– Встаньте сюда, Леонид Аркадьевич, руки в стороны, – приказывает толстый охранник с бульдожьим лицом.
Я встаю в позу распятого Христа, и он проводит мне по бокам пластиной детектора.
– Повернитесь!
Поворачиваюсь, и процедура повторяется.
То, же самое проделывают с Жанной, она улыбается, кивает мне: «Все в порядке».
Проходим через шлюз.
Спускаемся вниз в длинный коридор.
Еще один шлюз с обыском.
– Три линии обороны! Мышь не проскочит.
– Вы собираетесь бежать? – строго спрашивает Жанна.
– А что, это выход, – усмехаюсь я.
Плохой, конечно, выход. Скрываться от властей и полностью потерять надежду на возвращение имущества, положения в обществе и доброго имени. Но все же это шанс остаться собой. После первого же сеанса биопрограммирования мне не захочется отсюда уходить.
– Это не выход, – четко разделяя слова, говорит Жанна.
У выхода из шлюза нас ждет Евгений Львович Ройтман.
– Доброе утро, Леонид Аркадьевич! Доброе утро, мадемуазель де Вилетт!
У него характерный тессианский выговор. Насчет доброты утра можно поспорить.
Кивает охранникам.
Мы поворачиваем направо, идем по коридору мимо разноцветных металлических дверей с различными буквами. Останавливаемся возле белой с литерой А. Она тает перед нами, и мы попадаем в очередной шлюз. Их количество начинает меня смешить. За шлюзом еще один коридор.
– Леонид Аркадьевич, вам сюда, – говорит Ройтман.
Открывает дверь в комнату, напоминающую медицинскую лабораторию.
– Заходите!
Светло-бежевый пластик на стенах, в центре – нечто похожее на операционный стол. В груди холодеет. Камера для биопрограммирования.
Он касается рукой стола.
– Камзол снимайте и ложитесь!
Я медлю. Меня охватывает паника. Кричать? Умолять не делать этого? Пытаться вырваться? Глупо и бесполезно.
Ройтман выжидающе смотрит на меня, наконец строго спрашивает:
– Мне вызвать охрану?
Охрана осталась за дверью.
– Лео, это штатная процедура, – говорит Жанна.
Я скидываю камзол, вешаю на стул у стены.
– Ну, слава богу! – говорит Ройтман. – Вы же взрослый, разумный человек, а ведете себя, как нашкодивший подросток. Сюда!
Он помогает мне лечь.
– Руки вдоль тела. Вот так.
Браслеты касаются таких же молочно-белых квадратов на столе и прирастают к ним.
Я понял, что мне это напоминает: холодный расплавленный воск, способный мгновенно застывать по приказу тюремщиков.
Ройтман надевает мне на палец кольцо, похожее на допросное, а потом что-то делают с браслетами, так, что я чувствую, что сигнал от биомодераторов проходит, контакт есть, и даже ощущаю далекое присутствие Сети.
– Это контактное кольцо, – говорит он. – Для связи с биомодераторами.
– Я понял.
Сверху надвигают блок излучателей, похожий на бестеневые лампы. Тот самый легендарный стационарный биопрограммер. Мощность огромная, продолжительность работы – несколько часов.
Тихое жужжание. Не чувствую я абсолютно ничего, так что моя попытка сопротивления теперь кажется воистину абсурдной.
Продолжается это секунд пять.
– Все, – говорит психолог. – Вставайте.
– Что это было? – спрашиваю я, поднимаясь.
– Гормональная регуляция, – говорит он. – Слабенькая. Думаю, у нас и так не будет проблем. Берите камзол, пойдемте.
От этого разъяснения мне становится не по себе. Но это чувство быстро проходит, воли к сопротивлению нет ни в малейшей степени.
За дверьми он кивает охране.
– Идите, ребята. Все в порядке.
Дальнейший путь мы проделываем втроем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49