Вы это знаете. Совершаете ли вы грех, если в этой земле станете есть говядину?
– Нет.
– Но ведь для данной местности это грех. Вы это знаете, следовательно, вы поступаете с полным осознанием незаконности поступка. Разве это не соответствует вашему определению греха?
– Да, но здешний закон ко мне неприменим.
– Вот как? Значит, вы оказались выше закона? Почему он к вам неприменим?
– Потому что это закон для народов Арана, – нахмурился Урия. – Для них поступок плох, а не для меня.
Лицо Кидда стало строгим.
– Выходит, грех зависит от ситуации? Значит, нет абсолютного понятия, что грешно, а что нет?
– Зло грешно. Грешно совершать злые поступки.
– Тогда определите понятие зла.
– Не слишком ли мы удалились от моего исходного вопроса?
– Вы пошли в атаку, теперь разбирайтесь с копьями, кадет.
Зрелище копья с насаженной на него головой Кидда мелькнуло перед внутренним взором Урии.
– Зло – антоним любви.
– А что есть любовь? Урия внутренне зарычал:
– Самая большая любовь, какую человек может проявить к другому, выражается в том, чтобы отдать жизнь за другое лицо.
– Прекрасная цитата из поучений Айлифа его ученикам, хотя вы могли бы сказать и лучше. – Кидд вздохнул и покачал головой. – Но пока сойдет. Итак, вы говорите, что любовь есть альтруизм, свободная отдача части самого себя?
– Да, – кивнул Урия.
– Ладно. А что на другом полюсе? В чем суть семи смертных грехов?
Молодой человек почесал голову:
– Праздность, ненасытность, корысть, алчность, похоть, зависть и гордость. Суть их – личный интерес.
– Значит, зло – это крайнее выражение эгоцентризма?
– Полагаю, что так.
– Не уверены?
– Как сказать…
– Итак, эгоизм – зло. Но почему?
– Это самоочевидно.
– Если бы это было вам очевидно, кадет, ваш ответ был бы исчерпывающим. Но, полагаю, для этого необходимо большее напряжение умственных способностей. Больше преданности и меньше себялюбия, если хотите.
– Эту задачу пытались разрешить философы и теологи. Где уж мне, плохо обученному кадету… – Урия свирепо смотрел на собеседника, огорчившись, что его так легко раскусили. – Прошу вас, сэр, просветите меня.
– Не уверен, смогу ли даже я, но про зло объясню. – Кидд закрыл глаза. – Эгоцентризм отделяет человека от Бога. Человек ставит себя в центр жизни, заменяет собой Бога, и тогда поступками человека управляет сам дьявол. И тут нельзя ошибиться, потому что отделивший себя от Бога никогда не познает вечной жизни, но будет подвергаться вечным мукам.
Спокойная манера говорить, свойственная Кидду, удивила Урию. По спине у него пробежал холодок.
– Благодарю вас, сэр.
– Вы и сами без особых усилий пришли бы к этому, кадет Смит, если бы потрудились задуматься. Вы умны, но для вас личный комфорт – прежде всего, и вы хотите, чтобы мир соответствовал вашим стандартам. Такая позиция опасна и чревата неприятностями.
– Обобщаете собственный опыт, полковник? Выражение лица Кидда стало высокомерным, и
Урия понял, что его слова глубоко задели полковника. В ответ Кидд медленно проговорил, понизив голос:
– Я никогда не считал себя совершенством, кадет. И я стал жертвой греха гордости – позволил себе считать, что могу помогать другим, но так не всегда получается. Вот в чем между нами разница: я заглянул в свою душу и понял свои слабости, вы же этого еще не сделали. Если вы не опоздаете с самоанализом, то сумеете достичь многого. Если же опоздаете, боюсь, вы ничем не будете отличаться от капитана Айронса, постаревшего и ожесточенного, и это была бы потеря для общества. – Кидд поднял руку, предупреждая ответ Урии. – Однако сейчас мы можем сколько угодно говорить на эту тему и ни до чего не договоримся; ваш первоначальный вопрос совсем о другом. Итак, скажите мне, грешник Оллис или нет?
Урия с трудом подавил гнев. «Какая наглость так со мной разговаривать!» Урию затрясло от гнева, но где-то в глубине души он чувствовал, что в словах Кидда есть истина, и ему стало немного страшно. Урия помнил, как еще в детстве, вырастая среди ненавистных братьев, упорно отстаивал свое право быть самим собой. Эта непохожесть на них придавала ему чувство собственного достоинства, и в результате своей борьбы он обрел склонность и способность к критиканству. С аналогичной целью он и задал свой вопрос, с которого началась дискуссия, а именно – поставить Оллиса на ступень ниже себя, облить его заслуженным презрением. И вдруг в голове у него мелькнуло: «бессмысленная была затея».
«Какая разница, кто и что есть Оллис. Главное – он оказал нам не одну услугу, и по-айлифайэнистски положено бы чувствовать к нему благодарность и вспоминать его добрым словом».
Обидно было слышать предположение Кидда, что он, Урия, может превратиться в подобие капитана Айронса, но он чувствовал, что этот финал – лучший выход для него, если он не спохватится вовремя и не исправится.
«У Кидда есть цель в жизни – он пытается понять, какой план предназначил для него Господь, и осуществить этот план. А я до сих пор только и стараюсь доказать, насколько я лучше других. Я служу не кому-то, а только себе, значит, я закоснел во зле».
Не желая признаться, что испугался открытий в своей душе, Урия решил принять выход, подсказанный жрецом Волка.
– Оллис знает, что контрабанда противозаконна, и занимается ею осознанно, причем для личной выгоды, значит, несомненный эгоист, и я с полным основанием утверждаю: капитан Оллис грешник.
– Не забывайте, он родом из Рокстера, он потерял сына на илбирийском военном корабле. Оправдана ли его позиция, когда он доказывает, что действует против незаконного правительства, которое захватило власть в его стране и угнетает его народ?
– Да пусть говорит в свое оправдание что угодно, сэр, но ведь по сути это не так? Рокстер – регион Илбирии. Оллис, как и всякий другой житель страны, имеет право добиваться изменений в правительстве.
– Допустим, король-Волк выпустит декрет, предписывающий нам в каждый церковный праздник наносить удар кулаком каждой встречной старухе. Вы на это согласились бы?
– Нет, потому что такой закон, ясно, был бы неправильным.
– Даже если бы король заявил, что необходимость этого Господь ему объяснил?
– Господь не сделал бы этого.
– Возможно, по мнению рокстерцев, таможенные акты для них так же необязательны, как для вас – запрет богини Лаамти на мясоедение?
– Вы хотите сказать, что он не грешник? Кидд медленно улыбнулся:
– Ваш исходный постулат был верным, кадет: капитан Оллис все-таки грешник.
– Зачем тогда было кругами ходить?
– Спор тренирует ум, кадет, но зло чувствуешь сердцем. – Кидд постучал пальцем себя по груди. – Грех живет в сердце, и о людях должно судить по тому, что у них в сердце, а не в голове. Умом можно принять, что цель оправдывает средства, но сердцем – никогда.
Немного подумав, Урия согласился:
– Значит, Оллис и Фернанди различаются только внешне?
– Да вряд ли. Оллис – такой же, как мы все. Его грехи простительны, он убежден и в уме, и немного в душе, что они не серьезны. Он не будет навечно проклят, как Фернанди, если умрет без исповеди. И вот главное, о чем забывают слишком многие: грехи – все грехи – можно простить, если раскаиваешься искренне, открытым и любящим сердцем. Грех – это вина, осознанная нами изнутри, несовершенство, отделяющее нас от Господа.
– Значит, полковник, по вашим словам, Фернанди никогда не будет прощен?
– Фернанди, кадет Смит, никогда и не попросит о прощении.
– Но тот, кто просит, он будет прощен?
– Любому человеку любой грех, – согласился Кидд.
Урия поднял взгляд на самую высокую горную вершину:
– Однажды вы мне говорили, что Господь иногда наказывает людей еще при жизни. Он может наслать на такого человека несчастье или болезнь в наказание за грех. Как же Фернанди избежал такого Божественного возмездия, когда его грехи столь велики, а другие страдают за значительно меньшие проступки?
Кидд пожал плечами, и усталость проступила на лице.
– Ответа у меня нет, кадет. Мне… возмездие…
– Нет, что вы, сэр, я не хотел сказать…
– Мне дано возмездие – как напоминание от Господа, это стимул к действию. Последнее, что я видел до того, как лишился зрения, было видение, смысл которого начал понимать спустя многие годы. При вас Господь напомнил мне о нем, и вы видели то же, что и я, на шахматной доске. Оно и подвигнуло нас на это путешествие.
– Значит, если вы спасете Доста, Господь вернет вам зрение?
– Не знаю. Не знаю, возможно, я недостоин снова обрести зрение. Ведь я позволял себе совершать грехи в своей гордыне, потому что мне было видение, и я занимался его расшифровкой.
– О каких грехах вы говорите?
– Вот вам один пример: я вызывал страх у любого ученика, который представлял проект усовершенствованной тактики. После того, как потерял зрение, стал избегать друзей, вообще стал эгоистом, и это из-за того, что чувствовал боль и злость и цеплялся за то видение, будто мое единственное спасение в нем. Долгое время прошло, пока я понял, насколько неправ, а когда наконец осознал, Господь снова послал мне видение, и я понял, что опять на верном пути. – Кидд опять стукнул себя в грудь кулаком. – Я в глубине души знаю, что это правильно, но помню, что мне еще искупать грехи. Если Господь в своей мудрости даст мне отпущение грехов и каким-то чудом вернет зрение, я буду бесконечно счастлив. Если нет, я приложу все усилия, чтобы приблизиться к богу, чтобы в следующем воплощении получить то, чего был лишен при этой жизни.
– Думаю, я больше разозлился бы на Господа, чем вы, – качал головой Урия.
– Да, какое-то время и я таким был, пока не понял, что хуже слепоты – только одно: быть слепым и глупым. – Кидд криво улыбнулся Урии. – Самая большая глупость, в моем понимании, – это злиться на того, кто может простить тебе любой проступок.
– Вот уж это мне никогда в голову не приходило.
– Да, кадет, этот урок не многие усваивают. – Кидд в раздумьи наклонил голову. – Фернанди сказал мне как-то, что он разрешил бы себе веру в Господа только в том случае, если бы мог его ненавидеть. Я ему ответил – а если он неправ и Господь все-таки есть? Тогда он, Фернанди, будет гореть в аду. А Фернанди возразил, что если я прав, то нам хотя бы будет тепло и у нас в распоряжении будет целая вечность, чтобы посмеяться над тем, насколько мы оба оказались неправы. И вот я здесь и свидетельствую, что его предсказание не сбылось, потому что, честно говоря, я никогда так не мерз, как сегодня, а беседовать с Фернанди в течении целой вечности – это само по себе достаточный ад.
Глава 33
Усадьба Гонтлан, Дилика, Пьюсаран, Аран, 20 темпеста 1687
Выходя из экипажа перед огромным домом Гримшо, Робин Друри поймал себя на мысли: лучше бы я снова спрыгнул в гущу решительного сражения с «Сант-Майкла». Ему было неуютно в приличном вечернем наряде. Таково было одно из последних наставлений Денниса Чилтона: для обеда в усадьбе Гримшо положено иметь набор приличных костюмов. Конечно, лучше бы парадный мундир, но портной, рекомендованный Чилтоном, убедил его, что джентльмену так не положено.
«Вот и надо было ему сразу объяснить, что я не джентльмен. – Робин заставлял себя улыбаться, идя по дорожке, усыпанной белым щебнем, к парадному входу в дом. – Был бы я джентльменом, не чувствовал бы себя так некомфортно. Я жрец Волка. У меня более высокое предназначение».
Робин все еще сохранял на лице улыбку.
«Да, мне неуютно среди богачей, – что в этом плохого?»
Он общался с дворянами и знал, как они относятся к тем, кого считали ниже себя, когда работал на каретном заводе Лейкворта. У него до сих пор в памяти остался неприятный привкус. Конечно, есть отдельно взятые личности, вроде Денниса Чилтона и Аманды Гримшо, они просто умеют не кичиться своим происхожденем, но основная масса, по мнению Робина, раздута от гордости и не видит реальной жизни.
«Другие для них – пешки в шахматной игре, и эта пропасть ужасна».
Даже в сумерках, несмотря на тени, усадьба Гонтлан смотрелась прекрасно. Центральная часть здания была трехэтажной башней с остроконечной крутой крышей из красной черепицы. Остальная часть была одноэтажной и в плане составляла квадрат таких размеров, что в какую бы сторону башня ни рухнула, она упала бы на крышу здания Вокруг всего дома шла веранда под черепичной крышей.
«Даже наш завод в Илбирии меньше по размеру».
Робин поднялся по ступеням к двери. Большой медный дверной молоток, висевший на изящно выполненном изображении волчьей головы, сиял чистотой, несмотря на влажный воздух. Робин ударил молотком по пластине, прикрепленной под ним на стене.
Он обратил внимание, что если поднять молоток вверх со всего размаху, он заденет голову волка; видимо, многие часто так и поступали, потому что место соприкосновения было истертым. Этот жест выражал презрение к церкви; он вспомнил, что в детстве и сам так делал. И подумал: а ведь для этих людей такой жест, пожалуй, не столько детское озорство, сколько истинное презрение к королю и его длинной руке, достающей их тут, в Аране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Нет.
– Но ведь для данной местности это грех. Вы это знаете, следовательно, вы поступаете с полным осознанием незаконности поступка. Разве это не соответствует вашему определению греха?
– Да, но здешний закон ко мне неприменим.
– Вот как? Значит, вы оказались выше закона? Почему он к вам неприменим?
– Потому что это закон для народов Арана, – нахмурился Урия. – Для них поступок плох, а не для меня.
Лицо Кидда стало строгим.
– Выходит, грех зависит от ситуации? Значит, нет абсолютного понятия, что грешно, а что нет?
– Зло грешно. Грешно совершать злые поступки.
– Тогда определите понятие зла.
– Не слишком ли мы удалились от моего исходного вопроса?
– Вы пошли в атаку, теперь разбирайтесь с копьями, кадет.
Зрелище копья с насаженной на него головой Кидда мелькнуло перед внутренним взором Урии.
– Зло – антоним любви.
– А что есть любовь? Урия внутренне зарычал:
– Самая большая любовь, какую человек может проявить к другому, выражается в том, чтобы отдать жизнь за другое лицо.
– Прекрасная цитата из поучений Айлифа его ученикам, хотя вы могли бы сказать и лучше. – Кидд вздохнул и покачал головой. – Но пока сойдет. Итак, вы говорите, что любовь есть альтруизм, свободная отдача части самого себя?
– Да, – кивнул Урия.
– Ладно. А что на другом полюсе? В чем суть семи смертных грехов?
Молодой человек почесал голову:
– Праздность, ненасытность, корысть, алчность, похоть, зависть и гордость. Суть их – личный интерес.
– Значит, зло – это крайнее выражение эгоцентризма?
– Полагаю, что так.
– Не уверены?
– Как сказать…
– Итак, эгоизм – зло. Но почему?
– Это самоочевидно.
– Если бы это было вам очевидно, кадет, ваш ответ был бы исчерпывающим. Но, полагаю, для этого необходимо большее напряжение умственных способностей. Больше преданности и меньше себялюбия, если хотите.
– Эту задачу пытались разрешить философы и теологи. Где уж мне, плохо обученному кадету… – Урия свирепо смотрел на собеседника, огорчившись, что его так легко раскусили. – Прошу вас, сэр, просветите меня.
– Не уверен, смогу ли даже я, но про зло объясню. – Кидд закрыл глаза. – Эгоцентризм отделяет человека от Бога. Человек ставит себя в центр жизни, заменяет собой Бога, и тогда поступками человека управляет сам дьявол. И тут нельзя ошибиться, потому что отделивший себя от Бога никогда не познает вечной жизни, но будет подвергаться вечным мукам.
Спокойная манера говорить, свойственная Кидду, удивила Урию. По спине у него пробежал холодок.
– Благодарю вас, сэр.
– Вы и сами без особых усилий пришли бы к этому, кадет Смит, если бы потрудились задуматься. Вы умны, но для вас личный комфорт – прежде всего, и вы хотите, чтобы мир соответствовал вашим стандартам. Такая позиция опасна и чревата неприятностями.
– Обобщаете собственный опыт, полковник? Выражение лица Кидда стало высокомерным, и
Урия понял, что его слова глубоко задели полковника. В ответ Кидд медленно проговорил, понизив голос:
– Я никогда не считал себя совершенством, кадет. И я стал жертвой греха гордости – позволил себе считать, что могу помогать другим, но так не всегда получается. Вот в чем между нами разница: я заглянул в свою душу и понял свои слабости, вы же этого еще не сделали. Если вы не опоздаете с самоанализом, то сумеете достичь многого. Если же опоздаете, боюсь, вы ничем не будете отличаться от капитана Айронса, постаревшего и ожесточенного, и это была бы потеря для общества. – Кидд поднял руку, предупреждая ответ Урии. – Однако сейчас мы можем сколько угодно говорить на эту тему и ни до чего не договоримся; ваш первоначальный вопрос совсем о другом. Итак, скажите мне, грешник Оллис или нет?
Урия с трудом подавил гнев. «Какая наглость так со мной разговаривать!» Урию затрясло от гнева, но где-то в глубине души он чувствовал, что в словах Кидда есть истина, и ему стало немного страшно. Урия помнил, как еще в детстве, вырастая среди ненавистных братьев, упорно отстаивал свое право быть самим собой. Эта непохожесть на них придавала ему чувство собственного достоинства, и в результате своей борьбы он обрел склонность и способность к критиканству. С аналогичной целью он и задал свой вопрос, с которого началась дискуссия, а именно – поставить Оллиса на ступень ниже себя, облить его заслуженным презрением. И вдруг в голове у него мелькнуло: «бессмысленная была затея».
«Какая разница, кто и что есть Оллис. Главное – он оказал нам не одну услугу, и по-айлифайэнистски положено бы чувствовать к нему благодарность и вспоминать его добрым словом».
Обидно было слышать предположение Кидда, что он, Урия, может превратиться в подобие капитана Айронса, но он чувствовал, что этот финал – лучший выход для него, если он не спохватится вовремя и не исправится.
«У Кидда есть цель в жизни – он пытается понять, какой план предназначил для него Господь, и осуществить этот план. А я до сих пор только и стараюсь доказать, насколько я лучше других. Я служу не кому-то, а только себе, значит, я закоснел во зле».
Не желая признаться, что испугался открытий в своей душе, Урия решил принять выход, подсказанный жрецом Волка.
– Оллис знает, что контрабанда противозаконна, и занимается ею осознанно, причем для личной выгоды, значит, несомненный эгоист, и я с полным основанием утверждаю: капитан Оллис грешник.
– Не забывайте, он родом из Рокстера, он потерял сына на илбирийском военном корабле. Оправдана ли его позиция, когда он доказывает, что действует против незаконного правительства, которое захватило власть в его стране и угнетает его народ?
– Да пусть говорит в свое оправдание что угодно, сэр, но ведь по сути это не так? Рокстер – регион Илбирии. Оллис, как и всякий другой житель страны, имеет право добиваться изменений в правительстве.
– Допустим, король-Волк выпустит декрет, предписывающий нам в каждый церковный праздник наносить удар кулаком каждой встречной старухе. Вы на это согласились бы?
– Нет, потому что такой закон, ясно, был бы неправильным.
– Даже если бы король заявил, что необходимость этого Господь ему объяснил?
– Господь не сделал бы этого.
– Возможно, по мнению рокстерцев, таможенные акты для них так же необязательны, как для вас – запрет богини Лаамти на мясоедение?
– Вы хотите сказать, что он не грешник? Кидд медленно улыбнулся:
– Ваш исходный постулат был верным, кадет: капитан Оллис все-таки грешник.
– Зачем тогда было кругами ходить?
– Спор тренирует ум, кадет, но зло чувствуешь сердцем. – Кидд постучал пальцем себя по груди. – Грех живет в сердце, и о людях должно судить по тому, что у них в сердце, а не в голове. Умом можно принять, что цель оправдывает средства, но сердцем – никогда.
Немного подумав, Урия согласился:
– Значит, Оллис и Фернанди различаются только внешне?
– Да вряд ли. Оллис – такой же, как мы все. Его грехи простительны, он убежден и в уме, и немного в душе, что они не серьезны. Он не будет навечно проклят, как Фернанди, если умрет без исповеди. И вот главное, о чем забывают слишком многие: грехи – все грехи – можно простить, если раскаиваешься искренне, открытым и любящим сердцем. Грех – это вина, осознанная нами изнутри, несовершенство, отделяющее нас от Господа.
– Значит, полковник, по вашим словам, Фернанди никогда не будет прощен?
– Фернанди, кадет Смит, никогда и не попросит о прощении.
– Но тот, кто просит, он будет прощен?
– Любому человеку любой грех, – согласился Кидд.
Урия поднял взгляд на самую высокую горную вершину:
– Однажды вы мне говорили, что Господь иногда наказывает людей еще при жизни. Он может наслать на такого человека несчастье или болезнь в наказание за грех. Как же Фернанди избежал такого Божественного возмездия, когда его грехи столь велики, а другие страдают за значительно меньшие проступки?
Кидд пожал плечами, и усталость проступила на лице.
– Ответа у меня нет, кадет. Мне… возмездие…
– Нет, что вы, сэр, я не хотел сказать…
– Мне дано возмездие – как напоминание от Господа, это стимул к действию. Последнее, что я видел до того, как лишился зрения, было видение, смысл которого начал понимать спустя многие годы. При вас Господь напомнил мне о нем, и вы видели то же, что и я, на шахматной доске. Оно и подвигнуло нас на это путешествие.
– Значит, если вы спасете Доста, Господь вернет вам зрение?
– Не знаю. Не знаю, возможно, я недостоин снова обрести зрение. Ведь я позволял себе совершать грехи в своей гордыне, потому что мне было видение, и я занимался его расшифровкой.
– О каких грехах вы говорите?
– Вот вам один пример: я вызывал страх у любого ученика, который представлял проект усовершенствованной тактики. После того, как потерял зрение, стал избегать друзей, вообще стал эгоистом, и это из-за того, что чувствовал боль и злость и цеплялся за то видение, будто мое единственное спасение в нем. Долгое время прошло, пока я понял, насколько неправ, а когда наконец осознал, Господь снова послал мне видение, и я понял, что опять на верном пути. – Кидд опять стукнул себя в грудь кулаком. – Я в глубине души знаю, что это правильно, но помню, что мне еще искупать грехи. Если Господь в своей мудрости даст мне отпущение грехов и каким-то чудом вернет зрение, я буду бесконечно счастлив. Если нет, я приложу все усилия, чтобы приблизиться к богу, чтобы в следующем воплощении получить то, чего был лишен при этой жизни.
– Думаю, я больше разозлился бы на Господа, чем вы, – качал головой Урия.
– Да, какое-то время и я таким был, пока не понял, что хуже слепоты – только одно: быть слепым и глупым. – Кидд криво улыбнулся Урии. – Самая большая глупость, в моем понимании, – это злиться на того, кто может простить тебе любой проступок.
– Вот уж это мне никогда в голову не приходило.
– Да, кадет, этот урок не многие усваивают. – Кидд в раздумьи наклонил голову. – Фернанди сказал мне как-то, что он разрешил бы себе веру в Господа только в том случае, если бы мог его ненавидеть. Я ему ответил – а если он неправ и Господь все-таки есть? Тогда он, Фернанди, будет гореть в аду. А Фернанди возразил, что если я прав, то нам хотя бы будет тепло и у нас в распоряжении будет целая вечность, чтобы посмеяться над тем, насколько мы оба оказались неправы. И вот я здесь и свидетельствую, что его предсказание не сбылось, потому что, честно говоря, я никогда так не мерз, как сегодня, а беседовать с Фернанди в течении целой вечности – это само по себе достаточный ад.
Глава 33
Усадьба Гонтлан, Дилика, Пьюсаран, Аран, 20 темпеста 1687
Выходя из экипажа перед огромным домом Гримшо, Робин Друри поймал себя на мысли: лучше бы я снова спрыгнул в гущу решительного сражения с «Сант-Майкла». Ему было неуютно в приличном вечернем наряде. Таково было одно из последних наставлений Денниса Чилтона: для обеда в усадьбе Гримшо положено иметь набор приличных костюмов. Конечно, лучше бы парадный мундир, но портной, рекомендованный Чилтоном, убедил его, что джентльмену так не положено.
«Вот и надо было ему сразу объяснить, что я не джентльмен. – Робин заставлял себя улыбаться, идя по дорожке, усыпанной белым щебнем, к парадному входу в дом. – Был бы я джентльменом, не чувствовал бы себя так некомфортно. Я жрец Волка. У меня более высокое предназначение».
Робин все еще сохранял на лице улыбку.
«Да, мне неуютно среди богачей, – что в этом плохого?»
Он общался с дворянами и знал, как они относятся к тем, кого считали ниже себя, когда работал на каретном заводе Лейкворта. У него до сих пор в памяти остался неприятный привкус. Конечно, есть отдельно взятые личности, вроде Денниса Чилтона и Аманды Гримшо, они просто умеют не кичиться своим происхожденем, но основная масса, по мнению Робина, раздута от гордости и не видит реальной жизни.
«Другие для них – пешки в шахматной игре, и эта пропасть ужасна».
Даже в сумерках, несмотря на тени, усадьба Гонтлан смотрелась прекрасно. Центральная часть здания была трехэтажной башней с остроконечной крутой крышей из красной черепицы. Остальная часть была одноэтажной и в плане составляла квадрат таких размеров, что в какую бы сторону башня ни рухнула, она упала бы на крышу здания Вокруг всего дома шла веранда под черепичной крышей.
«Даже наш завод в Илбирии меньше по размеру».
Робин поднялся по ступеням к двери. Большой медный дверной молоток, висевший на изящно выполненном изображении волчьей головы, сиял чистотой, несмотря на влажный воздух. Робин ударил молотком по пластине, прикрепленной под ним на стене.
Он обратил внимание, что если поднять молоток вверх со всего размаху, он заденет голову волка; видимо, многие часто так и поступали, потому что место соприкосновения было истертым. Этот жест выражал презрение к церкви; он вспомнил, что в детстве и сам так делал. И подумал: а ведь для этих людей такой жест, пожалуй, не столько детское озорство, сколько истинное презрение к королю и его длинной руке, достающей их тут, в Аране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79