Ни под перевальным взлетом, ни на леднике они никого не нашли, и пошли вниз, осматривая ущелье. Когда в створе его, там, где оно выходило на плоский, подгрызенный сбоку рекой пятачок высокогорной степи, в вертолет попали две пущенные с земли ракеты. Первая – в мотор, вторая – метром ниже, пробив обшивку и разорвавшись внутри. Почти все майоровы люди погибли мгновенно. Сам он сидел рядом с пилотом и прожил на полминуты дольше – пока крошечные с высоты горбики торчащих из реки валунов не стали вдруг огромными и не смяли рухнувший на них вертолет.
Глава 20
Солнце плясало над водой. Вертолет перепрыгнул через седловину хребта, и вокруг внезапно стало ярко, ослепительно сине, будто летели сквозь языки голубого холодного пламени. Извилистой, втиснутой в осыпи лентой лежал под ногами Сарез – длинный, невероятно глубокий, чистый.
Столетие назад его родило землетрясение, столкнувшее в узкое ущелье целую гору. Километровая гора каменного крошева похоронила под собой кишлак Сарез и задержала воду Мургаба, собрав за годы миллионы тонн ее в огромной яме. Пока империя была сильной, на Сарезе держали метеостанцию. Следили за тем, не размывает ли вода завал. Начали следить еще во времена империи. Подавались даже проекты: взорвать его, спустить воду, пока она не прорвалась сама и не покатилась чудовищным селем вниз, сметая кишлаки и города на своем пути. Но с годами уровень воды стабилизировался, излишки фильтровались через завал, и километром ниже из-под камней выбились мощные ключи, сливавшиеся в полноводную реку. Тогда проекты со взрывами позабыли и принялись обдумывать, как, в случае надобности, завал укрепить. На станцию каждый год приезжали из обеих столиц геологи, климатологи и лимнологи, лазить, замерять и осматривать, даже бурить завал, изучая его структуру. С развалом империи ее наука села на голодный паек. У институтов не стало денег даже на горячую воду зимой, не то что на поддержание станций за пять тысяч километров, в чужом высокогорье. А местным властям было не до того. Слабы они были, и тлела вокруг война, угрожая в любой момент смести всякую видимость власти. Границу со страной вечной войны, с Афганистаном, по-прежнему держали имперские солдаты. Но их было немного, и они не любили оглядываться.
Высокогорные, разбросанные по всему Памиру станции и базы, уникальные, рассчитанные на десятимесячные зимы, укрытые от лавин и паводков, обустраивавшиеся полвека, запустели. Но иногда у них появлялись новые хозяева, безразличные к анемометрам и осциллоскопам. Желающие отсидеться в труднодоступных горных закутках. Прятать и прятаться. Ждать своего часа.
Люди хаджи Ибрагима пришли на Сарез давно, через пару лет после того, как станцию перестали снабжать, и даже техник, живший на станции все время и коротавший зимы у бочки со спиртом, сбежал вниз. Хаджи без труда добился у местных властей разрешения назначить на все станционные должности своих людей и даже поддерживал видимость научной работы. По-прежнему велись записи, и снимались показания, и приезжали пару раз, оплаченные хаджи, экспедиции из Петербурга и Новосибирска. А попутно люди хаджи облазили – и пристреляли – окрестности, оборудовали на завале, на склонах и под ними, несколько пулеметных гнезд и с немалым трудом, наняв у двести первой дивизии транспортный вертолет, притащили и установили дальнобойный зенитный «град». Закрытая озером, зажатая крутыми, труднопроходимыми склонами, метеостанция на Сарезе была крепостью.
Вертолет сел на крохотном пятачке за станцией, на выложенной валунами, усыпанной щебнем и песком площадке с выложенным ярко-белой мраморной крошкой крестом посередине. Рахимовы люди, толкаясь, выбрались из вертолета, побежали гуськом к домикам станции. Несмотря на яркое солнце, было очень холодно.
– Прилетели мы. Все, – сказал Рахим Юсу. – Можешь выходить.
Юс кивнул. Медленно, осторожно – будто разгибал проржавевший шарнир.
– Хочешь чаю? Есть хочешь? Пойдем.
Юс выбрался из вертолета следом за Рахимом. Спрыгнув на щебенку, чуть не упал, – онемевшие ноги не хотели держать. От ветра и солнца сразу начали слезиться глаза. Ветер свистел в камнях, трепал куртку, взбивал волну, плескал в борта лодок. Их три приткнулось к площадке, – тупоносые дюралевые корытца с деревянными сиденьями-шпангоутами. А одна – с подвесным мотором.
От станции ветер принес запас свежих лепешек. Юс вздрогнул – будто невидимым кнутом хлестнуло по лицу. По желудку. Зашевелилась колючая пустота внутри. Юс осмотрелся: камни. Уходящие вверх камни. И вода. Тупик. Глухой тупик, закрытый водой и небом. Юс пожал плечами. И направился к лодкам.
– Эй, Юс! Юзеф Казимирович! – крикнул Рахим. – Вы куда? Куда вы? ?
– Ну, ну, ну, – сказал хаджи Ибрагим в трубку телефона. – Не горячись, не горячись, Рахим. Неужели мне тебя успокаивать, как мальчишку? Все прекрасно, поверь мне, все замечательно. Так он сейчас в лодке? И много там бензина? На час или два? Замечательно. Что ж тут замечательного? А как ты думаешь, что он собирается делать с нашим сюрпризом? Да, и не скорее всего, а именно. Что же тут хорошего для нас? Рахим, ты разве думал, что я уподоблюсь тем глупцам, которые, заложив взрывчатку в автобус с детьми, на весь мир требуют выкупа? И чего же я этим добьюсь, а? Рахим, Рахим, неужели ты думаешь, что подобное простили бы мне и моей крови? Такое не прощают и не забывают. Мне об этом объявлять не нужно. За меня это сделают другие, и с куда большим успехом. Про то, что сюрприз в двадцать килотонн у нас в руках, уже знают. И как раз те, кому это нужно знать. Представь себе, в мой дом уже являлись гости. Да, очень, я бы сказал, невежливые гости. Искали меня. Хм. Но не нашли. И не найдут. Потому начнут торговаться. Сами отыщут тех, кто может связаться со мной, а не отыщут, мы им ненароком поможем, и предложат, не сомневайся. Они уже знают и про то, что сюрприз направился на Сарез. Нетрудно догадаться, зачем. Они очень боятся того, чего мы никогда не сделали бы, и не собирались делать. Ведь мою землю, вотчину моих отцов, это никак не затронет. Потому они придут, очень скоро придут. И многое предложат. А мы им ответим честно – у нас ничего нет. Конечно, они не поверят, – хаджи Ибрагим рассмеялся, – не поверят. И тут начнется настоящая игра. Рахим, ну конечно же, лучше. Ведь даже если они явятся на Сарез, они и там ничего не найдут. Разве это не прекрасно? Явиться на Сарез они вполне способны, ума у них хватит. А кто знает, что студент собрался сделать, кроме нас? Ведь не обязательно подрывать сам завал. Двадцать килотонн – это очень много. Более чем достаточно. Думаешь, если на завал выплеснется километр кипящей воды, он устоит? А где спрячется наш сюрприз, будет знать только наш студент. Выберется? Как? Через Маркансу? Без пищи и теплой одежды, без палатки? Пусть попробует. Мы не будем ему мешать. Говоришь, у него бензина на два часа? … Ну так дай ему эти два часа. Держи вертолет наготове. И не мешай ему, Рахим. Не мешай.
Рахим подождал еще немного. Положил трубку. Вышел из дома и сказал Каримжону, лежавшему на крыше со снайперской винтовкой в руках:
– Все, хватит. Отбой. Пошли пить чай.
– Уйдет он, – сказал Каримжон. – Спихнул уже. Мотор теперь заводит. Смотри.
– А куда ему деться? – Рахим пожал плечами. – Пошли.
Вода была невероятно прозрачной. Упавший вниз, сжавшийся, обжигающий холодом кусок неба. Там, далеко внизу, собиралась аквамариновая тень. Постепенно густела, растворяла взгляд. Чистая, холодная вода. Мертвая. В ней не живут даже водоросли.
Ветер стих. Устал добираться на середину. Вокруг так тихо. Ни голосов, ни птиц. Толкавший лодку дряхлый мотор заглох, и вода остановила ее, перестала плескать в борта. Хорошо.
Юс выпрямился. Посмотрел назад. Станция уже едва различалась. Рассыпанные по берегу камешки. Может, и вправду камешки. Солнце жжет щеки.
– Вот мы и прибыли, – прошептал Юс. – Слышишь, крылатый? Спасибо. Я и не думал, что доберусь. Спасибо.
Над ровным зеркалом воды плясали блики. Щурясь, Юс отвязал проволоку, обвивавшую его запястье. Раскрыл чемоданчик. Повернул тумблер, отжал тугую красную кнопку. Аккуратно уложил в выем свернутую проволоку. Закрыл крышку, защелкнул.
Чемодан долго уходил вниз. Ровно, не кувыркаясь, уменьшаясь постепенно, обволакиваясь аквамарином. Потом исчез.
Юс размял затекшие кисти. Потянул за шнур стартера. Мотор зачихал. Юс уселся рядом, прикрывая глаза рукой от жаркого синего блеска. И развернул нос лодки туда, где скалы растворялись в синем блеске, – на север.
Усталость навалилась внезапно – как просевший от ветхости потолок. И с ней – голод. Они будто отстали, не угнавшись за вертолетом, а теперь перевалили через хребет, нашли, углядели с высоты и побежали вниз, к нему. Юс сперва попробовал усидеть у мотора, опустившись на дно лодки, на измазанную маслом мокрую ветошь. Мотор тарахтел, чихал над ухом. Болели щеки и лоб. Юс потрогал их пальцем. Конечно. Солнце – и на перевале, и здесь. Облезет. Если успеет. Суставы ныли так, будто туда насыпали толченого стекла. Невозможно. Юс пошевелил доску сиденья. Снял, уложил на дно лодки. Лег на нее, закрыв лицо рукой.
Он не слышал, как закашлял и, выплюнув струю дыма, заглох мотор. Как прилетевший с востока ветер развернул лодку и медленно потащил, покачивая на мелкой волне. Как, мерно гудя, поднялся со станции и пошел над озером вертолет, как завис над лодкой. Как опасливо и медленно, озираясь, спустился по веревочному трапу пристегнутый к вертолету за обвязку Рахим и, спрыгнув в лодку, упал на колени. Встал, зашипев от боли, и, вытянув из кармана шприц-пистолет, прижал его к шее Юса.
В сумерках, когда брызги на камнях начали схватываться ледком, незваные гости явились и на базу. Сработали сразу три ловушки: две на нижней тропе, одна на западной перевальной. Сработали незаметно для гостей. Неслышимо и невидимо. Каримжон, усмехнувшись, вытянул из кармана приемник, посмотрел на серо-зеленый экранчик, послушал. Отдал своим людям пару коротких команд. А сам, допив чай, взял винтовку, стоявшую тут же прислоненной к столу. Расчехлил и свинтил оптический прицел. Нахлобучил поверх шапки, ругнувшись вполголоса, спецназовскую каску с прибором ночного видения, застегнул ремешок. Вылез на крышу. Ветер подхватил полы халата, затрепал. Каримжон, морщась и покряхтывая, улегся на расстеленный толь, уложил цевье на заранее припасенный, прикрученный толстой проволокой полешек.
Вскоре он их увидел – красные пятна, такие яркие на стремительно выстывавших камнях. Каримжон прицелился в третье. Медленно выдохнув, спустил курок. Ветер подхватил щелчок выстрела, закрутил, ударил о камни, раздробил, рассеял тысячью слабых отголосков. Проглотил.
Каримжон понаблюдал немного за третьим пятном. Потом прицелился в первое. Потом – во второе.
Каримжон был хороший охотник. Терпеливый, аккуратный. Флегматичный. Очень спокойный. И потому очень редко промахивающийся.
– Ешь, ешь, – сказал хаджи Ибрагим, – ешь, не бойся. Здесь еще много. Съешь – Юсуф еще принесет. Набирайся сил. Тебе они еще ой-ей-ей как понадобятся. Жить будешь, работать. Рисовать. А то – умирать собрался. Аллах знает, зачем. Зачем умирать? Ты же воин. Хороший воин. И художник. Мне показывали твои последние рисунки. Филигрань. Продашь, заработаешь деньги. Много денег, – хаджи Ибрагим рассмеялся дребезжащим, добродушным старческим смешком. – Но это если наберешься сил. А то ведь чуть не умер, какой холодный был, и глаза стеклянные. Сколько дней лежал. Думали, все уже, так тихо и остынешь совсем. А, вот видишь, проснулся все-таки… Ешь, мой личный повар готовил, и какой повар. В десятом колене повар, и внуки сейчас тоже учатся кашеварить. Едва уговорил его со мной ехать. Все хотел в доме остаться, говорил, где найду очаг такой, и огонь такой, и казан такой, где найду. Его прадеды ханам Коканда плов делали, ох, какой плов.
Юс с усилием приподнял отяжелевшую голову. Вокруг все немного плыло, будто глаза никак не могли сфокусироваться. Хотелось спать. Вернее, измученный, издерганный рассудок просил сна, а тело кричало: еще. И вот неслышно убрали опустевший ляган, и поставили второй, с шафранно-огненной рассыпчатой горою. Юс, покачнувшись, запустил в него ладонь.
– Молодец, молодец, – похвалил полузасыпанный подушками и подушечками хаджи, – как хорошо ешь, скоро сил наберешься.
– А потом? – выговорил Юс, прожевав.
– Потом… да, у нас большое «потом», вот увидишь. Очень большое.
– Вы меня отпустите?
– Могу и отпустить. Только куда? Наши судьбы, мой мальчик, теперь прочно переплелись. Ты нужен мне. А я – тебе. И кроме той жизни, которую могу дать тебе я, у тебя нет ничего. Твоя прежняя жизнь осталась там, – хаджи вяло махнул морщинистой рукой, – осталась вся, без остатка. В подвале. В машине. На вокзале Новосибирска даже, последними лоскутами. Все, что могло умереть в твоей прошлой жизни, умерло. Все, что могло жить, – выжило, и живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Глава 20
Солнце плясало над водой. Вертолет перепрыгнул через седловину хребта, и вокруг внезапно стало ярко, ослепительно сине, будто летели сквозь языки голубого холодного пламени. Извилистой, втиснутой в осыпи лентой лежал под ногами Сарез – длинный, невероятно глубокий, чистый.
Столетие назад его родило землетрясение, столкнувшее в узкое ущелье целую гору. Километровая гора каменного крошева похоронила под собой кишлак Сарез и задержала воду Мургаба, собрав за годы миллионы тонн ее в огромной яме. Пока империя была сильной, на Сарезе держали метеостанцию. Следили за тем, не размывает ли вода завал. Начали следить еще во времена империи. Подавались даже проекты: взорвать его, спустить воду, пока она не прорвалась сама и не покатилась чудовищным селем вниз, сметая кишлаки и города на своем пути. Но с годами уровень воды стабилизировался, излишки фильтровались через завал, и километром ниже из-под камней выбились мощные ключи, сливавшиеся в полноводную реку. Тогда проекты со взрывами позабыли и принялись обдумывать, как, в случае надобности, завал укрепить. На станцию каждый год приезжали из обеих столиц геологи, климатологи и лимнологи, лазить, замерять и осматривать, даже бурить завал, изучая его структуру. С развалом империи ее наука села на голодный паек. У институтов не стало денег даже на горячую воду зимой, не то что на поддержание станций за пять тысяч километров, в чужом высокогорье. А местным властям было не до того. Слабы они были, и тлела вокруг война, угрожая в любой момент смести всякую видимость власти. Границу со страной вечной войны, с Афганистаном, по-прежнему держали имперские солдаты. Но их было немного, и они не любили оглядываться.
Высокогорные, разбросанные по всему Памиру станции и базы, уникальные, рассчитанные на десятимесячные зимы, укрытые от лавин и паводков, обустраивавшиеся полвека, запустели. Но иногда у них появлялись новые хозяева, безразличные к анемометрам и осциллоскопам. Желающие отсидеться в труднодоступных горных закутках. Прятать и прятаться. Ждать своего часа.
Люди хаджи Ибрагима пришли на Сарез давно, через пару лет после того, как станцию перестали снабжать, и даже техник, живший на станции все время и коротавший зимы у бочки со спиртом, сбежал вниз. Хаджи без труда добился у местных властей разрешения назначить на все станционные должности своих людей и даже поддерживал видимость научной работы. По-прежнему велись записи, и снимались показания, и приезжали пару раз, оплаченные хаджи, экспедиции из Петербурга и Новосибирска. А попутно люди хаджи облазили – и пристреляли – окрестности, оборудовали на завале, на склонах и под ними, несколько пулеметных гнезд и с немалым трудом, наняв у двести первой дивизии транспортный вертолет, притащили и установили дальнобойный зенитный «град». Закрытая озером, зажатая крутыми, труднопроходимыми склонами, метеостанция на Сарезе была крепостью.
Вертолет сел на крохотном пятачке за станцией, на выложенной валунами, усыпанной щебнем и песком площадке с выложенным ярко-белой мраморной крошкой крестом посередине. Рахимовы люди, толкаясь, выбрались из вертолета, побежали гуськом к домикам станции. Несмотря на яркое солнце, было очень холодно.
– Прилетели мы. Все, – сказал Рахим Юсу. – Можешь выходить.
Юс кивнул. Медленно, осторожно – будто разгибал проржавевший шарнир.
– Хочешь чаю? Есть хочешь? Пойдем.
Юс выбрался из вертолета следом за Рахимом. Спрыгнув на щебенку, чуть не упал, – онемевшие ноги не хотели держать. От ветра и солнца сразу начали слезиться глаза. Ветер свистел в камнях, трепал куртку, взбивал волну, плескал в борта лодок. Их три приткнулось к площадке, – тупоносые дюралевые корытца с деревянными сиденьями-шпангоутами. А одна – с подвесным мотором.
От станции ветер принес запас свежих лепешек. Юс вздрогнул – будто невидимым кнутом хлестнуло по лицу. По желудку. Зашевелилась колючая пустота внутри. Юс осмотрелся: камни. Уходящие вверх камни. И вода. Тупик. Глухой тупик, закрытый водой и небом. Юс пожал плечами. И направился к лодкам.
– Эй, Юс! Юзеф Казимирович! – крикнул Рахим. – Вы куда? Куда вы? ?
– Ну, ну, ну, – сказал хаджи Ибрагим в трубку телефона. – Не горячись, не горячись, Рахим. Неужели мне тебя успокаивать, как мальчишку? Все прекрасно, поверь мне, все замечательно. Так он сейчас в лодке? И много там бензина? На час или два? Замечательно. Что ж тут замечательного? А как ты думаешь, что он собирается делать с нашим сюрпризом? Да, и не скорее всего, а именно. Что же тут хорошего для нас? Рахим, ты разве думал, что я уподоблюсь тем глупцам, которые, заложив взрывчатку в автобус с детьми, на весь мир требуют выкупа? И чего же я этим добьюсь, а? Рахим, Рахим, неужели ты думаешь, что подобное простили бы мне и моей крови? Такое не прощают и не забывают. Мне об этом объявлять не нужно. За меня это сделают другие, и с куда большим успехом. Про то, что сюрприз в двадцать килотонн у нас в руках, уже знают. И как раз те, кому это нужно знать. Представь себе, в мой дом уже являлись гости. Да, очень, я бы сказал, невежливые гости. Искали меня. Хм. Но не нашли. И не найдут. Потому начнут торговаться. Сами отыщут тех, кто может связаться со мной, а не отыщут, мы им ненароком поможем, и предложат, не сомневайся. Они уже знают и про то, что сюрприз направился на Сарез. Нетрудно догадаться, зачем. Они очень боятся того, чего мы никогда не сделали бы, и не собирались делать. Ведь мою землю, вотчину моих отцов, это никак не затронет. Потому они придут, очень скоро придут. И многое предложат. А мы им ответим честно – у нас ничего нет. Конечно, они не поверят, – хаджи Ибрагим рассмеялся, – не поверят. И тут начнется настоящая игра. Рахим, ну конечно же, лучше. Ведь даже если они явятся на Сарез, они и там ничего не найдут. Разве это не прекрасно? Явиться на Сарез они вполне способны, ума у них хватит. А кто знает, что студент собрался сделать, кроме нас? Ведь не обязательно подрывать сам завал. Двадцать килотонн – это очень много. Более чем достаточно. Думаешь, если на завал выплеснется километр кипящей воды, он устоит? А где спрячется наш сюрприз, будет знать только наш студент. Выберется? Как? Через Маркансу? Без пищи и теплой одежды, без палатки? Пусть попробует. Мы не будем ему мешать. Говоришь, у него бензина на два часа? … Ну так дай ему эти два часа. Держи вертолет наготове. И не мешай ему, Рахим. Не мешай.
Рахим подождал еще немного. Положил трубку. Вышел из дома и сказал Каримжону, лежавшему на крыше со снайперской винтовкой в руках:
– Все, хватит. Отбой. Пошли пить чай.
– Уйдет он, – сказал Каримжон. – Спихнул уже. Мотор теперь заводит. Смотри.
– А куда ему деться? – Рахим пожал плечами. – Пошли.
Вода была невероятно прозрачной. Упавший вниз, сжавшийся, обжигающий холодом кусок неба. Там, далеко внизу, собиралась аквамариновая тень. Постепенно густела, растворяла взгляд. Чистая, холодная вода. Мертвая. В ней не живут даже водоросли.
Ветер стих. Устал добираться на середину. Вокруг так тихо. Ни голосов, ни птиц. Толкавший лодку дряхлый мотор заглох, и вода остановила ее, перестала плескать в борта. Хорошо.
Юс выпрямился. Посмотрел назад. Станция уже едва различалась. Рассыпанные по берегу камешки. Может, и вправду камешки. Солнце жжет щеки.
– Вот мы и прибыли, – прошептал Юс. – Слышишь, крылатый? Спасибо. Я и не думал, что доберусь. Спасибо.
Над ровным зеркалом воды плясали блики. Щурясь, Юс отвязал проволоку, обвивавшую его запястье. Раскрыл чемоданчик. Повернул тумблер, отжал тугую красную кнопку. Аккуратно уложил в выем свернутую проволоку. Закрыл крышку, защелкнул.
Чемодан долго уходил вниз. Ровно, не кувыркаясь, уменьшаясь постепенно, обволакиваясь аквамарином. Потом исчез.
Юс размял затекшие кисти. Потянул за шнур стартера. Мотор зачихал. Юс уселся рядом, прикрывая глаза рукой от жаркого синего блеска. И развернул нос лодки туда, где скалы растворялись в синем блеске, – на север.
Усталость навалилась внезапно – как просевший от ветхости потолок. И с ней – голод. Они будто отстали, не угнавшись за вертолетом, а теперь перевалили через хребет, нашли, углядели с высоты и побежали вниз, к нему. Юс сперва попробовал усидеть у мотора, опустившись на дно лодки, на измазанную маслом мокрую ветошь. Мотор тарахтел, чихал над ухом. Болели щеки и лоб. Юс потрогал их пальцем. Конечно. Солнце – и на перевале, и здесь. Облезет. Если успеет. Суставы ныли так, будто туда насыпали толченого стекла. Невозможно. Юс пошевелил доску сиденья. Снял, уложил на дно лодки. Лег на нее, закрыв лицо рукой.
Он не слышал, как закашлял и, выплюнув струю дыма, заглох мотор. Как прилетевший с востока ветер развернул лодку и медленно потащил, покачивая на мелкой волне. Как, мерно гудя, поднялся со станции и пошел над озером вертолет, как завис над лодкой. Как опасливо и медленно, озираясь, спустился по веревочному трапу пристегнутый к вертолету за обвязку Рахим и, спрыгнув в лодку, упал на колени. Встал, зашипев от боли, и, вытянув из кармана шприц-пистолет, прижал его к шее Юса.
В сумерках, когда брызги на камнях начали схватываться ледком, незваные гости явились и на базу. Сработали сразу три ловушки: две на нижней тропе, одна на западной перевальной. Сработали незаметно для гостей. Неслышимо и невидимо. Каримжон, усмехнувшись, вытянул из кармана приемник, посмотрел на серо-зеленый экранчик, послушал. Отдал своим людям пару коротких команд. А сам, допив чай, взял винтовку, стоявшую тут же прислоненной к столу. Расчехлил и свинтил оптический прицел. Нахлобучил поверх шапки, ругнувшись вполголоса, спецназовскую каску с прибором ночного видения, застегнул ремешок. Вылез на крышу. Ветер подхватил полы халата, затрепал. Каримжон, морщась и покряхтывая, улегся на расстеленный толь, уложил цевье на заранее припасенный, прикрученный толстой проволокой полешек.
Вскоре он их увидел – красные пятна, такие яркие на стремительно выстывавших камнях. Каримжон прицелился в третье. Медленно выдохнув, спустил курок. Ветер подхватил щелчок выстрела, закрутил, ударил о камни, раздробил, рассеял тысячью слабых отголосков. Проглотил.
Каримжон понаблюдал немного за третьим пятном. Потом прицелился в первое. Потом – во второе.
Каримжон был хороший охотник. Терпеливый, аккуратный. Флегматичный. Очень спокойный. И потому очень редко промахивающийся.
– Ешь, ешь, – сказал хаджи Ибрагим, – ешь, не бойся. Здесь еще много. Съешь – Юсуф еще принесет. Набирайся сил. Тебе они еще ой-ей-ей как понадобятся. Жить будешь, работать. Рисовать. А то – умирать собрался. Аллах знает, зачем. Зачем умирать? Ты же воин. Хороший воин. И художник. Мне показывали твои последние рисунки. Филигрань. Продашь, заработаешь деньги. Много денег, – хаджи Ибрагим рассмеялся дребезжащим, добродушным старческим смешком. – Но это если наберешься сил. А то ведь чуть не умер, какой холодный был, и глаза стеклянные. Сколько дней лежал. Думали, все уже, так тихо и остынешь совсем. А, вот видишь, проснулся все-таки… Ешь, мой личный повар готовил, и какой повар. В десятом колене повар, и внуки сейчас тоже учатся кашеварить. Едва уговорил его со мной ехать. Все хотел в доме остаться, говорил, где найду очаг такой, и огонь такой, и казан такой, где найду. Его прадеды ханам Коканда плов делали, ох, какой плов.
Юс с усилием приподнял отяжелевшую голову. Вокруг все немного плыло, будто глаза никак не могли сфокусироваться. Хотелось спать. Вернее, измученный, издерганный рассудок просил сна, а тело кричало: еще. И вот неслышно убрали опустевший ляган, и поставили второй, с шафранно-огненной рассыпчатой горою. Юс, покачнувшись, запустил в него ладонь.
– Молодец, молодец, – похвалил полузасыпанный подушками и подушечками хаджи, – как хорошо ешь, скоро сил наберешься.
– А потом? – выговорил Юс, прожевав.
– Потом… да, у нас большое «потом», вот увидишь. Очень большое.
– Вы меня отпустите?
– Могу и отпустить. Только куда? Наши судьбы, мой мальчик, теперь прочно переплелись. Ты нужен мне. А я – тебе. И кроме той жизни, которую могу дать тебе я, у тебя нет ничего. Твоя прежняя жизнь осталась там, – хаджи вяло махнул морщинистой рукой, – осталась вся, без остатка. В подвале. В машине. На вокзале Новосибирска даже, последними лоскутами. Все, что могло умереть в твоей прошлой жизни, умерло. Все, что могло жить, – выжило, и живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45