Во время завтрака наша встреча в комнате Евы не упоминалась. Он не сделал ни малейшего намека на нее. Я, следуя его примеру, тоже.
Оттуда мы направились в конюшню. Консардайн взял сильную черную кобылу, которая заржала ему навстречу. Я поехал на стройном чалом жеребце. Легким галопом мы проехали вдоль беговых дорожек с препятствиями, которые вились в густом пролеске из сосны и дуба. Время от времени встречались охранники, которые вытягивались и приветствовали Консардайна. Ехали мы молча.
Неожиданно мы выехали из леса. Консардайн натянул узду. Мы находились на расчищенной вершине низкого холма. В ста ярдах под нами блестели воды залива.
Примерно в четверти мили от нас стояла красавица яхта двухсот футов длиной и не более тридцати в ширину. Приспособленная для океанских плаваний, прочная, скоростная. Ее окраска и медные украшения сверкали белизной и золотом.
– "Херувим", – сухо сказал Консардайн. – Принадлежит Сатане. Он назвал ее так, потому что она выглядит безупречной и невинной. Есть у нее и более точное название, но оно неприлично. Кстати, она делает тридцать узлов в час.
Я перевел взгляд от яхты на прочный причал, выдававшийся в море. Возле него располагался целый флот из катеров и быстроходных моторных лодок. Заметил я и по-старомодному разбросанный дом, скрывавшийся среди деревьев недалеко от берега.
Мой взгляд следовал за изгибом берега. В нескольких сотнях ярдов от причала находилась груда скал, больших булыжников, оставленных ледником, некогда покрывавшим остров. Я вздрогнул и всмотрелся внимательней.
На одном из них стоял Сатана, в черном плаще, сложив руки; он смотрел на сверкающую яхту. Я тронул руку Консардайна.
– Смотрите, – прошептал я, – Сата... – и замолчал. Скала была пуста. Я отвел взгляд на долю секунды. Однако за это время Сатана исчез.
– Что вы увидели? – спросил Консардайн.
– Сатану, – ответил я. – Он стоял на скале. Куда он делся?
– У него там проход, – равнодушно ответил Консардайн. – Туннель, идущий от большого дома к берегу.
Он повернул обратно в лес. Я последовал за ним. Мы проехали еще с четверть мили. И выехали на небольшую поляну, по которой протекал ручей. Консардайн спешился и бросил поводья на шею кобылы.
– Хочу поговорить с вами, – сказал он.
Я пустил жеребца пастись и сел рядом с Консардайном.
– Киркхем, из-за вас мир под моими ногами покачнулся, – отрывисто сказал он. – Вы заронили во мне черное сомнение. Одна из немногих вещей, за которые я готов был ручаться жизнью, та, что игра Сатаны в семь следов честная. А теперь – теперь я не поручусь.
– Значит, вы не принимаете свидетельства Баркера?
– Поговорим прямо, Киркхем, – холодно предупредил он. – Вы предположили, что Сатана управляет шаром с черного трона. Своими скрытыми руками. Если это правда, то у него хватит ума делать это так, что Баркер, разглядывая механизм, ничего не сможет увидеть. Вы это знаете. Говорите прямо, повторяю вам.
– Мысль, что Баркер может ошибиться, приходила мне в голову, – ответил я. – Но я предпочел, чтобы вы сами до нее додумались. Я сказал достаточно.
– Слишком много – или недостаточно. Вы зародили во мне сомнение. Значит, вы меня от него и избавите.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что вы должны установить правду. Верните мне веру в Сатану или превратите сомнения в уверенность.
– А если я сделаю второе... – оживленно начал я.
– Вы нанесете ему удар сильнее, чем пулей или кинжалом. Вы будете не один в вашей борьбе. Это я вам обещаю.
Голос его звучал хрипло, рукоять кнута внезапно с треском сломалась под нажимом сильной руки.
– Консардайн, – резко сказал я, – почему вас так сильно трогает возможность того, что Сатана играет нечестно? Я думаю, что здесь вы к нему ближе всех. Служба ему, как вы говорите, дает вам возможность осуществить все желания. И вы сказали, что он – щит между вами и законом. Какая разница для вас тогда, как он играет своими семью следами?
Он схватил меня за плечо, и я вздрогнул от боли.
– Потому что надо мной висит приговор Сатаны к смерти!
– Над вами?! – с недоверием воскликнул я.
– Восемь лет назад был произнесен этот приговор. Восемь лет он пытал меня, как подсказывали ему его капризы. Иногда намекал на возможность немедленного осуществления приговора. Иногда почти обещал отменить его. Иногда мог пообещать другую возможность подняться по ступеням. Киркхем, я не трус, но смерть наполняет меня ужасом. Если бы я знал, что она неизбежна, я смотрел бы ей в лицо спокойно. Но я считаю ее вечной тьмой, забвением, уничтожением. Что-то во мне отшатывается от этого, сжимается в ужасе, в отвращении. Киркхем, я люблю жизнь.
Если игра честная, он в своем праве. Но если она нечестная – значит, все эти восемь лет он играл со мной, насмехался надо мной, делал из меня посмешище. И, по-прежнему насмехаясь, смотрел бы, как я, не сопротивляясь, принимаю смерть, на которую он обрек меня, – ведь я верил, что связан своей клятвой.
Этого, Киркхем, простить нельзя. Я, во всяком случае, не прощу!
И это не все. Я видел множество мужчин и женщин, поднимавшихся по ступеням, рискуя всем по слову Сатаны. Я видел, как некоторые из них спокойно шли на смерть, как пошел бы и я. Но их честь, как и моя, оказывается, покоится на бесчестности. А другие уходили сломленные и плачущие. Как Картрайт. А Сатана смеялся. И есть много таких, которые, подобно мне, живут под отложенным приговором. И все это вызвано меченой картой? Если это так, говорю вам, Киркхем, такое не должно существовать! Не должно!
Он рванул воротник, будто тот душил его.
– Боже! – прошептал он. – Отплатить ему! Если это правда... Я с песней встречу смерть... Но я должен знать правду.
Я ждал, пока к нему вернется самообладание.
– Помогите мне узнать, правда ли это, – сказал я наконец. – Одному мне с этим, может, не справиться.
Он покачал головой.
– Вам поможет Баркер.
– Я не хочу подвергать его риску. – Я решил прикрывать маленького человека, сколько могу. – Нужно будет порыскать, Консардайн. И мы можем встретить кого-нибудь, не так настроенного, как вы. А втроем мы бы быстро кончили дело.
– Нет, – упрямо сказал он. – Почему я? Это ваше дело, Киркхем. Это вы заронили во мне сомнение. И вы должны его разрешить. Так или иначе. В конце концов, ваши подозрения не основаны ни на каких доказательствах. Тривиальность, два или даже три происшествия, вполне объяснимых. Вероятность того, что вы ошибаетесь, несравненно больше того, что вы правы. Почему я должен рисковать жизнью? Я и так зашел слишком далеко. Я обещал вам нейтралитет и кое-что большее. Дальше я не пойду. Используйте Баркера. Я пообещал ничего не видеть и не слышать, если встречу вас в ваших... розысках. Но сейчас я не буду обрекать себя на верную гибель, присоединяясь к вашим поискам. Я был относительно доволен жизнью. Если вы ошибаетесь, я сохраню это. Если вы правы... тогда, повторяю, вы больше не будете один.
А тем временем – Майкл Консардайн упорно держится за свое место под солнцем.
Он подозвал черную кобылу и сел на нее. Ясно, что не было смысла продолжать спор. Мы проехали через лес и спустя некоторое время повернули к замку.
Я оставил Консардайна в конюшне и пошел к себе переодеться. На моей подушке лежала записка. От Сатаны. Обычное послание. Он надеется, что я хорошо провожу время, как я того и заслужил, и хочет увидеться со мной сегодня вечером в девять.
Остальная часть дня прошла без происшествий. Чем более я раздумывал над разговором с Консардайном, тем более соглашался с его точкой зрения. И тем лучше становилось настроение. К обеду я явился в беззаботном состоянии духа.
Во главе стола, как и накануне, сидел Консардайн. Моим соседом был Кобхем. В дальнем конце я видел Еву. Она не обращала на меня внимания. Мне было очень трудно не смотреть на нее.
Кобхем много пил. Почему-то он чувствовал какую-то ответственность по отношению ко мне. Ни на кого другого не обращал внимания и мне не давал. Говорил он интересно, но чем дальше, тем все большее отвращение я к нему чувствовал. Кобхем излагал свою теорию жизни как простой электрохимической реакции. Он ясно дал понять, что ни индивидуум, ни массы для него ничего не значат в терминах того, что обычно называют человечностью. Он был потрясающе бесчеловечен.
Казалось, по отношению к людям он испытывает не больше чувств, чем по отношению к своим пробиркам. Скорее даже меньше. В сущности, для него люди – всего лишь одухотворенные пробирки, лишь слегка различающиеся содержимым. И он не видел причины, почему их нельзя разбивать, опустошать или изменять содержимое путем экспериментов. Он рассказал о нескольких ужасных опытах над рабами кефта. По крайней мере, надеюсь, что они были рабами. Он этого не говорил.
Слушая, я подумал, что из них двоих Сатана более человечен. Кобхем продолжал пить. Единственным результатом этого было то, что он становился все более холодно, бесчеловечно наукообразным.
– В ваших ферментах слишком много чувств, Киркхем, – сказал он. – Вы, вероятно, считаете жизнь священной, если использовать шаблонное выражение; думаете, что ее нельзя уничтожать без крайней необходимости. Вздор! Она не более священна, чем электрический ток, который я включаю и выключаю, чем содержимое моих пробирок, судьбу которого решаю я. Когда природа хоть полушку давала за индивида? Нейтрализуйте в себе ослабляющие элементы, Киркхем, и вы станете великим человеком. Я могу это для вас сделать, если хотите.
Я обещал подумать.
В 8.30 появился Сатана. Я гадал, где я его увижу. Консардайн уступил свое место, и Сатана пригласил меня сесть слева от него.
– За моего нового последователя Джеймса Киркхема, – поднял он свой стакан. – Я очень доволен им.
Все стоя выпили за меня. Я увидел, как Ева намеренно поставила свой стакан нетронутым. И так же, как будто она заставила его, поступил Сатана.
В 8.45, как по сигналу, компания начала рассеиваться. Через несколько минут остались только Сатана, Кобхем и я. Я удивился, заметив, что Консардайн тоже уходит. Слуги очистили стол и по кивку Сатаны удалились.
– Через три дня из Гавра отплывает корабль, – неожиданно начал Сатана. – «Астарта». Медленное судно. Везет несколько вещей исключительной красоты. Я считаю, что настало время мне предъявить требование на эти вещи. Среди них полотно сэра Джошуа Рейнолдса и другое – кисти Ромни. Там кувшин из горного хрусталя и двенадцать хрустальных чашек, покрытых чудесной гравировкой и усаженных большими неотделанными сапфирами и рубинами. Они изготовлены, возможно, в Древнем Крите для царицы Пасифаи. Во всяком случае они очень старые. Неизвестный мастер вложил в них весь свой гений. Они долго пролежали в Кремле. Коммунисты продали их. Там есть также ожерелье из изумрудов, на каждом из которых выгравирована одна глава из «Метаморфоз» Овидия. Ничего подобного нет в мире.
Он помолчал, потом наклонил голову ко мне.
– Я должен иметь их, Киркхем. Вы с Кобхемом доставите их.
Я поклонился, ожидая дальнейших разъяснений. Кобхем, как я заметил, с появлением Сатаны ничего больше не пил. Он вовсе не казался пьяным. Сидел молча, глядя на стакан, постукивая пальцами; на полных губах его играла еле заметная циничная усмешка. Но я чувствовал, что он украдкой следит за мной, как будто ждет чего-то. Что бы ни собирался сказать мне Сатана, похоже, он уже обговорил это с Кобхемом.
– Вас я назначаю руководителем, – продолжал Сатана, – не только потому, что задание потребует незаурядной находчивости, но из-за точного исполнения инструкций, которое бы продемонстрировали. Я передам вам задание в общих чертах, чтобы вы могли его обдумать. Более подробные инструкции получите перед отплытием.
Отплытие! Значит, придется оставить Еву! Я беспокойно шевельнулся. Вероятно, озабоченность проявилась на моем лице. Во всяком случае он ее почувствовал.
– Да, – сказал он, – переход ценностей должен осуществиться не на суше после прибытия «Астарты». Я предпочитаю совершить его в открытом море. Вам предстоит участвовать в том, что предрассудок именует пиратством, Джеймс Киркхем. Какое романтическое название! – В его сверкающем взгляде было чуть заметное злорадство. – У вас есть романтическая струнка. Я это признаю. Потому что у меня она тоже есть. Я вам даже несколько завидую.
– А я вам благодарен. – Я улыбкой встретил его пристальный взгляд. Но ладони рук у меня внезапно стали мокрыми.
– "Астарта" двинется по южному маршруту, – продолжал он. – В это время года и в этих широтах шторм маловероятен. В день ее отплытия вы с Кобхемом выйдете в море на моей яхте, которой, как я заметил, вы любовались сегодня. Кроме экипажа, на яхте будет десяток моих едоков кефта. Их можно использовать в случае неожиданных осложнений. Все будут думать, что «Херувим» – прекрасное имя, не правда ли? – что «Херувим» отправится в путешествие вдоль берега. В первый же день, вернее ночь, «Херувим» сбросит свою ангельскую внешность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Оттуда мы направились в конюшню. Консардайн взял сильную черную кобылу, которая заржала ему навстречу. Я поехал на стройном чалом жеребце. Легким галопом мы проехали вдоль беговых дорожек с препятствиями, которые вились в густом пролеске из сосны и дуба. Время от времени встречались охранники, которые вытягивались и приветствовали Консардайна. Ехали мы молча.
Неожиданно мы выехали из леса. Консардайн натянул узду. Мы находились на расчищенной вершине низкого холма. В ста ярдах под нами блестели воды залива.
Примерно в четверти мили от нас стояла красавица яхта двухсот футов длиной и не более тридцати в ширину. Приспособленная для океанских плаваний, прочная, скоростная. Ее окраска и медные украшения сверкали белизной и золотом.
– "Херувим", – сухо сказал Консардайн. – Принадлежит Сатане. Он назвал ее так, потому что она выглядит безупречной и невинной. Есть у нее и более точное название, но оно неприлично. Кстати, она делает тридцать узлов в час.
Я перевел взгляд от яхты на прочный причал, выдававшийся в море. Возле него располагался целый флот из катеров и быстроходных моторных лодок. Заметил я и по-старомодному разбросанный дом, скрывавшийся среди деревьев недалеко от берега.
Мой взгляд следовал за изгибом берега. В нескольких сотнях ярдов от причала находилась груда скал, больших булыжников, оставленных ледником, некогда покрывавшим остров. Я вздрогнул и всмотрелся внимательней.
На одном из них стоял Сатана, в черном плаще, сложив руки; он смотрел на сверкающую яхту. Я тронул руку Консардайна.
– Смотрите, – прошептал я, – Сата... – и замолчал. Скала была пуста. Я отвел взгляд на долю секунды. Однако за это время Сатана исчез.
– Что вы увидели? – спросил Консардайн.
– Сатану, – ответил я. – Он стоял на скале. Куда он делся?
– У него там проход, – равнодушно ответил Консардайн. – Туннель, идущий от большого дома к берегу.
Он повернул обратно в лес. Я последовал за ним. Мы проехали еще с четверть мили. И выехали на небольшую поляну, по которой протекал ручей. Консардайн спешился и бросил поводья на шею кобылы.
– Хочу поговорить с вами, – сказал он.
Я пустил жеребца пастись и сел рядом с Консардайном.
– Киркхем, из-за вас мир под моими ногами покачнулся, – отрывисто сказал он. – Вы заронили во мне черное сомнение. Одна из немногих вещей, за которые я готов был ручаться жизнью, та, что игра Сатаны в семь следов честная. А теперь – теперь я не поручусь.
– Значит, вы не принимаете свидетельства Баркера?
– Поговорим прямо, Киркхем, – холодно предупредил он. – Вы предположили, что Сатана управляет шаром с черного трона. Своими скрытыми руками. Если это правда, то у него хватит ума делать это так, что Баркер, разглядывая механизм, ничего не сможет увидеть. Вы это знаете. Говорите прямо, повторяю вам.
– Мысль, что Баркер может ошибиться, приходила мне в голову, – ответил я. – Но я предпочел, чтобы вы сами до нее додумались. Я сказал достаточно.
– Слишком много – или недостаточно. Вы зародили во мне сомнение. Значит, вы меня от него и избавите.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что вы должны установить правду. Верните мне веру в Сатану или превратите сомнения в уверенность.
– А если я сделаю второе... – оживленно начал я.
– Вы нанесете ему удар сильнее, чем пулей или кинжалом. Вы будете не один в вашей борьбе. Это я вам обещаю.
Голос его звучал хрипло, рукоять кнута внезапно с треском сломалась под нажимом сильной руки.
– Консардайн, – резко сказал я, – почему вас так сильно трогает возможность того, что Сатана играет нечестно? Я думаю, что здесь вы к нему ближе всех. Служба ему, как вы говорите, дает вам возможность осуществить все желания. И вы сказали, что он – щит между вами и законом. Какая разница для вас тогда, как он играет своими семью следами?
Он схватил меня за плечо, и я вздрогнул от боли.
– Потому что надо мной висит приговор Сатаны к смерти!
– Над вами?! – с недоверием воскликнул я.
– Восемь лет назад был произнесен этот приговор. Восемь лет он пытал меня, как подсказывали ему его капризы. Иногда намекал на возможность немедленного осуществления приговора. Иногда почти обещал отменить его. Иногда мог пообещать другую возможность подняться по ступеням. Киркхем, я не трус, но смерть наполняет меня ужасом. Если бы я знал, что она неизбежна, я смотрел бы ей в лицо спокойно. Но я считаю ее вечной тьмой, забвением, уничтожением. Что-то во мне отшатывается от этого, сжимается в ужасе, в отвращении. Киркхем, я люблю жизнь.
Если игра честная, он в своем праве. Но если она нечестная – значит, все эти восемь лет он играл со мной, насмехался надо мной, делал из меня посмешище. И, по-прежнему насмехаясь, смотрел бы, как я, не сопротивляясь, принимаю смерть, на которую он обрек меня, – ведь я верил, что связан своей клятвой.
Этого, Киркхем, простить нельзя. Я, во всяком случае, не прощу!
И это не все. Я видел множество мужчин и женщин, поднимавшихся по ступеням, рискуя всем по слову Сатаны. Я видел, как некоторые из них спокойно шли на смерть, как пошел бы и я. Но их честь, как и моя, оказывается, покоится на бесчестности. А другие уходили сломленные и плачущие. Как Картрайт. А Сатана смеялся. И есть много таких, которые, подобно мне, живут под отложенным приговором. И все это вызвано меченой картой? Если это так, говорю вам, Киркхем, такое не должно существовать! Не должно!
Он рванул воротник, будто тот душил его.
– Боже! – прошептал он. – Отплатить ему! Если это правда... Я с песней встречу смерть... Но я должен знать правду.
Я ждал, пока к нему вернется самообладание.
– Помогите мне узнать, правда ли это, – сказал я наконец. – Одному мне с этим, может, не справиться.
Он покачал головой.
– Вам поможет Баркер.
– Я не хочу подвергать его риску. – Я решил прикрывать маленького человека, сколько могу. – Нужно будет порыскать, Консардайн. И мы можем встретить кого-нибудь, не так настроенного, как вы. А втроем мы бы быстро кончили дело.
– Нет, – упрямо сказал он. – Почему я? Это ваше дело, Киркхем. Это вы заронили во мне сомнение. И вы должны его разрешить. Так или иначе. В конце концов, ваши подозрения не основаны ни на каких доказательствах. Тривиальность, два или даже три происшествия, вполне объяснимых. Вероятность того, что вы ошибаетесь, несравненно больше того, что вы правы. Почему я должен рисковать жизнью? Я и так зашел слишком далеко. Я обещал вам нейтралитет и кое-что большее. Дальше я не пойду. Используйте Баркера. Я пообещал ничего не видеть и не слышать, если встречу вас в ваших... розысках. Но сейчас я не буду обрекать себя на верную гибель, присоединяясь к вашим поискам. Я был относительно доволен жизнью. Если вы ошибаетесь, я сохраню это. Если вы правы... тогда, повторяю, вы больше не будете один.
А тем временем – Майкл Консардайн упорно держится за свое место под солнцем.
Он подозвал черную кобылу и сел на нее. Ясно, что не было смысла продолжать спор. Мы проехали через лес и спустя некоторое время повернули к замку.
Я оставил Консардайна в конюшне и пошел к себе переодеться. На моей подушке лежала записка. От Сатаны. Обычное послание. Он надеется, что я хорошо провожу время, как я того и заслужил, и хочет увидеться со мной сегодня вечером в девять.
Остальная часть дня прошла без происшествий. Чем более я раздумывал над разговором с Консардайном, тем более соглашался с его точкой зрения. И тем лучше становилось настроение. К обеду я явился в беззаботном состоянии духа.
Во главе стола, как и накануне, сидел Консардайн. Моим соседом был Кобхем. В дальнем конце я видел Еву. Она не обращала на меня внимания. Мне было очень трудно не смотреть на нее.
Кобхем много пил. Почему-то он чувствовал какую-то ответственность по отношению ко мне. Ни на кого другого не обращал внимания и мне не давал. Говорил он интересно, но чем дальше, тем все большее отвращение я к нему чувствовал. Кобхем излагал свою теорию жизни как простой электрохимической реакции. Он ясно дал понять, что ни индивидуум, ни массы для него ничего не значат в терминах того, что обычно называют человечностью. Он был потрясающе бесчеловечен.
Казалось, по отношению к людям он испытывает не больше чувств, чем по отношению к своим пробиркам. Скорее даже меньше. В сущности, для него люди – всего лишь одухотворенные пробирки, лишь слегка различающиеся содержимым. И он не видел причины, почему их нельзя разбивать, опустошать или изменять содержимое путем экспериментов. Он рассказал о нескольких ужасных опытах над рабами кефта. По крайней мере, надеюсь, что они были рабами. Он этого не говорил.
Слушая, я подумал, что из них двоих Сатана более человечен. Кобхем продолжал пить. Единственным результатом этого было то, что он становился все более холодно, бесчеловечно наукообразным.
– В ваших ферментах слишком много чувств, Киркхем, – сказал он. – Вы, вероятно, считаете жизнь священной, если использовать шаблонное выражение; думаете, что ее нельзя уничтожать без крайней необходимости. Вздор! Она не более священна, чем электрический ток, который я включаю и выключаю, чем содержимое моих пробирок, судьбу которого решаю я. Когда природа хоть полушку давала за индивида? Нейтрализуйте в себе ослабляющие элементы, Киркхем, и вы станете великим человеком. Я могу это для вас сделать, если хотите.
Я обещал подумать.
В 8.30 появился Сатана. Я гадал, где я его увижу. Консардайн уступил свое место, и Сатана пригласил меня сесть слева от него.
– За моего нового последователя Джеймса Киркхема, – поднял он свой стакан. – Я очень доволен им.
Все стоя выпили за меня. Я увидел, как Ева намеренно поставила свой стакан нетронутым. И так же, как будто она заставила его, поступил Сатана.
В 8.45, как по сигналу, компания начала рассеиваться. Через несколько минут остались только Сатана, Кобхем и я. Я удивился, заметив, что Консардайн тоже уходит. Слуги очистили стол и по кивку Сатаны удалились.
– Через три дня из Гавра отплывает корабль, – неожиданно начал Сатана. – «Астарта». Медленное судно. Везет несколько вещей исключительной красоты. Я считаю, что настало время мне предъявить требование на эти вещи. Среди них полотно сэра Джошуа Рейнолдса и другое – кисти Ромни. Там кувшин из горного хрусталя и двенадцать хрустальных чашек, покрытых чудесной гравировкой и усаженных большими неотделанными сапфирами и рубинами. Они изготовлены, возможно, в Древнем Крите для царицы Пасифаи. Во всяком случае они очень старые. Неизвестный мастер вложил в них весь свой гений. Они долго пролежали в Кремле. Коммунисты продали их. Там есть также ожерелье из изумрудов, на каждом из которых выгравирована одна глава из «Метаморфоз» Овидия. Ничего подобного нет в мире.
Он помолчал, потом наклонил голову ко мне.
– Я должен иметь их, Киркхем. Вы с Кобхемом доставите их.
Я поклонился, ожидая дальнейших разъяснений. Кобхем, как я заметил, с появлением Сатаны ничего больше не пил. Он вовсе не казался пьяным. Сидел молча, глядя на стакан, постукивая пальцами; на полных губах его играла еле заметная циничная усмешка. Но я чувствовал, что он украдкой следит за мной, как будто ждет чего-то. Что бы ни собирался сказать мне Сатана, похоже, он уже обговорил это с Кобхемом.
– Вас я назначаю руководителем, – продолжал Сатана, – не только потому, что задание потребует незаурядной находчивости, но из-за точного исполнения инструкций, которое бы продемонстрировали. Я передам вам задание в общих чертах, чтобы вы могли его обдумать. Более подробные инструкции получите перед отплытием.
Отплытие! Значит, придется оставить Еву! Я беспокойно шевельнулся. Вероятно, озабоченность проявилась на моем лице. Во всяком случае он ее почувствовал.
– Да, – сказал он, – переход ценностей должен осуществиться не на суше после прибытия «Астарты». Я предпочитаю совершить его в открытом море. Вам предстоит участвовать в том, что предрассудок именует пиратством, Джеймс Киркхем. Какое романтическое название! – В его сверкающем взгляде было чуть заметное злорадство. – У вас есть романтическая струнка. Я это признаю. Потому что у меня она тоже есть. Я вам даже несколько завидую.
– А я вам благодарен. – Я улыбкой встретил его пристальный взгляд. Но ладони рук у меня внезапно стали мокрыми.
– "Астарта" двинется по южному маршруту, – продолжал он. – В это время года и в этих широтах шторм маловероятен. В день ее отплытия вы с Кобхемом выйдете в море на моей яхте, которой, как я заметил, вы любовались сегодня. Кроме экипажа, на яхте будет десяток моих едоков кефта. Их можно использовать в случае неожиданных осложнений. Все будут думать, что «Херувим» – прекрасное имя, не правда ли? – что «Херувим» отправится в путешествие вдоль берега. В первый же день, вернее ночь, «Херувим» сбросит свою ангельскую внешность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28