Анданорский был красивым и певучим - это был НЕЗЕМНОЙ язык. Он не имел ничего общего с языком покорности, это была властная и нежная речь граждан великой Империи.
Внезапно Володя почувствовал, как обруч соскакивает с его головы. Это была Лея, милая, любимая, нежная Лея, его жена.
- Арта ан алорэ, - уверенно вымолвил Владимир ей в лицо чуть пьяным от действия таблетки голосом.
- Арта ан крон, - с грустной немного улыбкой ответила ему Лея. Это значило “Я тебя тоже”.
А Владимир, конечно же, сказал своей милой: “Я тебя люблю”.
Сейчас Владимиру было хорошо и беззаботно - от действия препарата у него в мозгу угасли, заснули, как головная боль от анальгина, все опасения и тревоги. Лишь растревоженный речевой центр рвался в бой, готовый воспринимать и воспроизводить новые, немереные кипы информации.
Лея протягивала ему еще одну таблетку, с улыбкой говоря:
“Сток орнадо ан одиносто ену кармадрэс”.
И Владимир, ликуя, отлично понял, что это означает: “Это поможет тебе вернуться к реальности”. Он даже не перевел в уме эти слова на русский - просто понял их, и все.
Новая таблетка была в несколько раз больше предыдущей и оказалась такой же на вкус. Володя решил сквозь наркотическую муть, что это он чувствует привкус не самой таблетки, а просто оболочки, которая у них, обеих, одинакова.
Лея опять сладко, долго, протяжно поцеловала Владимира и опустила забрало шлема обратно ему на глаза.
Владимир почувствовал, что, восприятие образов не потускнело - напротив, делалось с каждой минутой все пронзительнее и ярче, а материал становился все сложнее и насыщеннее, и Володя радостно ощущал, что его способность воспринимать не притупляется, а, наоборот, многократно возрастает, так, что он уже понимает сложные аспекты смысла диалогов, которые разыгрывались перед его глазами. Это уже было нечто наподобие фильма - интересно, документальный он или все-таки художественный, с актерами, подумалось Володе напоследок, и он полностью растворился, без мыслей и самоконтроля, в гибком, головокружительном смерче новых понятий и слов, бесконечной чередой смысловых оттенков, сменявших и взаимодополнявших друг друга.
Глава 31
УРОК АНДАНОРСКОГО
Владимир потерял счет времени, ему то казалось, что он провел в странном подпространстве, населенном анданорскими объектами, их качествами и действиями, немыслимую уйму времени, то представлялось, что он лишь в самом начале пути. Изредка Володю навещала мысль, что пора бы завершить этот изнурительный марафон; однако он отчего-то не мог вспомнить, как можно выйти из замкнутого, обрастающего все новыми и новыми подробностями и свойствами, настойчиво обучавшего его круга, если он находится внутри его. Владимир смутно вспоминал, что для того, чтобы завершить обучение, ему следовало совершить какое-то внешнее действие, повлиять на бесконечную череду навязчиво сменявших друг друга картин откуда-то снаружи; но где оно, это снаружи, как в него попасть, каким образом повлиять, он не мог ни придумать, ни вспомнить, и лодкой без весел и парусов продолжал плыть по течению без устали сменявших друг друга увлекательных уроков.
Володя изучал сейчас оттенки употребления на Анданоре времен глаголов - обнаженная красивая женщина лежала на синем мягком диване и уверяла мужчину, что он уже кушал сегодня жаркое из скримликов; мужчина же, сидевший на коленях перед диваном с красоткой, говорил ей, ласково гладя ее по голове, что он еще не съел свою порцию жаркого, и потому, хотя он его уже кушал сегодня, действие это не законченное, а порционно продолженное. Володя наблюдал за этим слегка эротическим стереодиалогом, направленным все на то же зазубривание разных глагольных форм, - авторы видеоучебника использовали все возможные способы привлечения максимально более длительного внимания ученика, активно эксплуатируя любовные темы, - и думал, как ему бесконечно надоели эти утомительные, тягостные сцены на природе, в ванной комнате, в бассейне, когда беседовавшие друг с другом пары анданорцев вели глупые, изнурительные споры, целью которых была демонстрация Володе всех возможных аспектов языка Анданора. Володя знал уже так много, что его мозг, казалось, просто разбух, и анданорские склонения, спряжения и словарные формы готовы были посыпаться из его головы через все имевшиеся в ней отверстия. Владимир ощутил приступ отвратительной похмельной тошноты и непроизвольно, не задумываясь, рванул с головы нечто, оказавшееся осточертевшим ему обучающим обручем.
И Владимир сразу же ошалело оказался совсем в иной реальности - тут никто не стоял над душой, не увлекал его обраставшими все новыми подробностями диалогами. Тут была кровать, на которой он сидел. Тут было такое сладостное, оказывается, безмолвие.
Володя несколько минут занимался тем, что наслаждался полной тишиной, отсутствие каких-либо звуков казалось ему сейчас таким целебным - его воспаленный от бесконечной серии уроков разум наконец обретал долгожданный покой. Владимиру казалось, что его голова просто перегрелась, и он, поняв, что нуждается в обилии свежего воздуха, поднялся и вышел за дверь.
Первое, что он увидел, была кулямба. Володя глядел на нее и просто не верил своим глазам: ее ветви были сплошь покрыты огромными, как на Силлуре, и изящными, будто земные лилии, РОЗОВЫМИ цветами! Лучи солнца были сейчас зелеными, и Володя, поняв, что уже наступило утро, бросился, припоминая по дороге некоторые детали вчерашнего дня, в комнату Леи.
Память, с трудом нашаривая что-либо, кроме прилипчивых и намертво вбитых в голову правил анданорской грамматики и орфографии, уже наткнулась на воспоминания о стингровой лихорадке. Поэтому Владимир в трепете переступил порог Леиной комнаты и увидел свою жену, которая, отчего-то одетая в черный комбинезон, как на Земле, лежала на своей постели.
- Лея, наша кулямба расцвела розовым, - выдохнул Володя, уже ощутивший, что с Леей что-то не в порядке, но просто не хотевший верить в это до последнего. Хрупкой надеждой крутилась мысль, что, быть может, это от вчерашних таблеток он воспринимает ее сейчас так противоестественно... Прежде всего, Лея отчего-то его не видела и смотрела как бы сквозь, будто зная, где Владимир должен был стоять теперь, но не имея возможности разглядеть его лица, словно слепая.
- Милый, - промолвила вдруг Лея так, будто вовсе не слышала радостной вести, сообщенной Владимиром, ее лицо осталось собранным и каменным, как маска, - не знаю, понял ты уже или нет, но то, что ты сейчас видишь, - стерееобраз, голограмма. Прости меня - я поступила подло по отношению к тебе. Я знала, что ты скорее убьешь меня или себя, чем отпустишь сделать то, что я должна сделать.
Владимир почувствовал вдруг, как жаркий, омерзительный пот покрыл его целиком, словно он перенесся вдруг из прохладных комнат в душную парилку. Его руки судорожно сжались в кулаки, а ноги подкошенно сдали так, что ему пришлось присесть на край той самой кровати, где сейчас возлежал стереоотпечаток Леи. Девушка была ненастоящей - Володя понял, что почувствовал это сразу, не разрешая сознаться в этом самому себе. В комнате не пахло Леей, ее слова не колыхали воздух, он не чувствовал ее тепла. Он был один. Если бы он сумел освободиться от лингвистического бреда немного раньше, то он застал бы ее, когда она записывала это послание, живая, настоящая, дышащая, теплая, способная слышать и воспринимать, Лея, которую он смог бы убедить не делать с собой того страшного, что она собиралась сделать или, быть может, уже сделала. Владимир почувствовал, что к его горлу подступил слепой ужас, что это предсмертная записка, а сама Лея, быть может, уже повесилась или отравилась, и ее холодное мертвое тело он теперь обнаружит где-нибудь в их доме.
Между тем призрак Леи продолжал свою речь, и на Владимира накатил приступ бессильной ярости от размеренной, спокойной речи голограммы - ведь если бы записка была оставлена на бумаге, он мог бы хоть заглянуть в конец, а так он должен был, как идиот, дослушать все до завершения, оставаясь в неведении. А вдруг она делает с собой что-нибудь именно в эту минуту?!
Владимир не сомневался уже, что все она сопоставила, все поняла, а его, как последнего дурачка, обвела вокруг пальца с этими таблетками. Вырубила его этим курсом, и все.
Лея говорила отчетливо и мерно, ведь она же не видела, что творилось с Володей от ее слов, иначе бы ее сердце не выдержало, она бы обняла его, заплакала у него на груди, они вместе нашли бы выход, не разлучавший их так жестоко.
Лея говорила:
- Володенька, помнишь, когда мы с тобой спасали Лайну, я сказала тебе, что ты мой должник. Я понимаю, конечно, что просьбы несоизмеримы, и потому я не прошу принять мой выбор или простить, - голографическая Лея нервно потерла губы ладонью, и Володя почувствовал, каких терзаний стоило ей это послание, - я прошу хотя бы попробовать когда-нибудь перестать ненавидеть меня за то, что я вынуждена буду сделать. Теперь я твоя должница, Володенька, ты молись обо мне, как умеешь, ведь это же не совсем самоубийство, когда я честно приду и расскажу, что это я виновата в болезни, которую привезла с Земли.
Владимир увидел, как по топографической щеке Леи скатилась бусинка почти настоящей слезинки. Володя сейчас был рад тому, как бешено, безудержно ухало в груди его сердце. Ему казалось, что он в самом страшном кошмаре - происходившее с ним было запредельно, недопустимо чудовищным. Этого уж точно нельзя было пережить - этой самой слезинки, которую он не мог вытереть с любимого лица. Однако Володя отчего-то жил. И слушал дальше.
- Милый мой, прости, что я решила обратиться к тебе таким тягостным для тебя способом, - продолжал образ девушки. - Сперва я думала написать тебе записку, но поняла, что хочу, чтобы ты видел меня сейчас. Видишь, какая я отвратительная эгоистка. А все потому, что я правда люблю тебя. Но ты постарайся понять, - говорила голограмма, и голос ее звонко дрожал на грани рыданий, - я просто не могла поступить иначе. Ты же ДОЛЖЕН БЫЛ спасти Лайну? А я ДОЛЖНА сейчас сдаться властям. Ничего не поделаешь, любимый мой, - уже спокойнее, с прежней замогильностью продолжала Лея свое прощальное послание, - прости меня, что я такая, какая я есть. Я не предам тебя, любимый, хотя знаю, что для тебя было бы лучше, если бы я убила тебя или заложила властям. Но я не могу. Если хочешь - может быть, тебе будет проще покончить с собой. Или тоже сдаться властям. Или обидеться на меня, улететь на Землю, Силлур или любой из других миров и найти там не такую эгоистичную идеалистку, как я. Милый, тебе этого, быть может, не понять, но за мною весь мой род, который как минимум последние четыреста лет верой и правдой служил Императору и Империи. Да, я поставила свои представления о чести - что если не сдамся властям, то буду страдать всю жизнь, - выше нашей любви. Поэтому забудь то, о чем я тебя просила раньше, - Лея сумела изобразить на лице отдаленное подобие улыбки, роняя одну за другой голографические слезы, - простить, понять, не помню, что я там наговорила.
Лея пару раз вздохнула, совладала с дыханием и продолжила:
- Так вот, все это забудь. О другом прошу, пожалуйста, попробуй почувствовать себя свободным от нашей любви, от всех детских клятв и взаимных обязательств. Твоя фашистка наплевала тебе в душу - пожалуйста, живи так, как нужно тебе. Если тебе лучше умереть - умри, жить - живи, но, прошу тебя, не привязывайся ко мне, меня нет и быть не может. Тому виной не ты, не я, даже не Зубцов - он молодец, на его месте я вряд ли сумела бы провернуть операцию лучше, профессиональнее, хотя старалась бы, поверь, старалась бы. И не Силлур виноват. Жизнь. Фатум. Судьба. Хочешь - молись, проси у своего бога, чтобы мы встретились ТАМ, но чем быстрее ты примешь, что меня нет, тем будет лучше для нас обоих. Увы, это так.
Лея помолчала немного, лицо ее было каменным и жестким, слезы, которые совершенная техника передавала даже в виде влажных дорожек на лице, были сейчас тут совсем чужими, будто из иной эпохи.
- Но я остаюсь твоим другом, насколько могу, Владимир. Спасибо тебе - мне было с тобой очень хорошо, правда, без натяжек. В стене, там, где лежал розовый обруч, обучивший тебя анданорскому, ты найдешь синий обруч, запертый паролем. Пароль 5-8-0-3 - ты уже знаешь наши символы. Рядом, в коробочке, таблетки, при помощи которых я сделала в отношении тебя эту подлость. Если захочешь улететь - выпей часовую, маленькую таблетку, активируй обруч, и ты будешь знать, как пользоваться космолетом. Если же ты захочешь совсем покинуть этот жестокий мир, где каждый по-своему прав и при этом все приносят друг другу лишь боль, выпей три большие, двенадцатичасовые таблетки, такие, что я дала тебе во второй раз. Смерть будет почти приятной и неотвратимой. Я сдамся властям сегодня вечером, вечером того дня, когда моя кулямба опять зацвела белыми - ты уже, наверное, и сам успел увидеть - цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67