Он понесся в этом направлении.
Когда он достиг двери, его изумила ее ветхость. Что-то сырое и липкое
прицепилось к его боку, и мускулы начали цепенеть. Ход мыслей его
замедлился, сами мысли стали неуклюжими. Он остановился и выглянул за
дверь.
Перед ним была улица, совершенно непохожая на Кэпитал Авеню. Это была
грязная улица с потрескавшейся мостовой. По обеим сторонам ее тянулись
дома, выстроенные из пластика лет сто или даже больше тому назад.
Сделанные из практически неразрушаемого материала, с вечной окраской,
такие же свежие и яркие на вид, как и в день постройки, они тем не менее
несли на себе отпечаток времени. Пыль и копоть, как пиявки, покрывали их
некогда респектабельную поверхность. Газоны вокруг домов были плохо
ухожены, всюду валялись груды всякого хлама.
Улица была, кажется, пустынной. Неясный шепот мыслей полз из этих
грязных зданий. Джомми был слишком усталым, чтобы удостоверяться, что
мысли исходят только из-за стен домов.
Джомми соскочил с края разгрузочной платформы на твердый бетон улицы.
Сильная боль охватила его бок, но тело не собиралось покоряться, хотя удар
был настолько силен, что пружинящее действие мышц обыкновенного человека
вряд ли предохранило бы от увечья. Однако, сотрясение было очень сильным,
и все кости мальчика вибрировали.
Мир потемнел, когда он перебегал улицу. Он потряс головой, чтобы
прояснить восприятие, но это ему не удалось. Он только смог стремглав
броситься в переулок между закопченным двухэтажным домом и небесно-голубым
кварталом из прямолинейных жилых домов-башен. Он не увидел женщину на
веранде под ним и не почувствовал ее, пока она не замахнулась на него
шваброй. Это импровизированное оружие прошло мимо, так как он уловил ее
тень и успел увернуться. - Десять тысяч долларов, - вскричала она
вдогонку. - Радио сказало - десять тысяч! И они мои, слышите! Пусть никто
не прикасается к нему! Он мой! Я увидела его первая!
Он смутно разобрал, что она кричит это другим женщинам,
повыскакивавшим из квартир. Слава богу, мужчины были на работе.
Ужас жадных умов цеплялся за него, пока он мчался, гонимый страхом,
по узкому тротуару перед жилым домом. Он весь съежился от отвратительных
мыслей и дрожал от самых ужасных звуков в мире: пронзительных криков людей
отчаянно бедных, доведенных до крайней степени отчаяния в своей
безнадежной гонке за богатством и до крайней степени жадности в своих
сокровенных мечтах.
Его охватил страх от того, что его могут забить всеми этими швабрами,
мотыгами, метлами и граблями, что ему разобьют голову, переломают кости,
истерзают плоть.
Извернувшись, он обогнул угол дома. Бурлящая толпа продолжала
преследовать его. Он чувствовал, как они нервничают, судя по потоку их
мыслей. Они наслышались рассказов о слэнах, и эти воспоминания даже в
некоторой степени затмевали жажду обладать десятью тысячами долларов. Но
то, что они были в толпе, придавало смелость каждому в отдельности. Толпа
напирала.
Он попал в крохотный задний дворик, с одной стороны которого были
навалены пустые ящики. Груда ящиков возвышалась над ним, темная масса,
которую было трудно рассмотреть, несмотря на яркий солнечный свет. В его
затуманенном усталостью сознании мелькнула мысль, и через мгновение он уже
взбирался на эту рукотворную гору.
Боль от напряжения была подобна боли от зубов хищника, впившегося в
его бок. Он рискнул пробежать немного по ящикам и затем быстро опустился в
пустое пространство между двумя старыми рамами для перевозки стекла. Места
вполне хватало, чтобы опуститься до самой земли. Почти в полной темноте
ему удалось различить еще большую черноту в пластиковой стене жилого дома.
Он вытянул руки и стал ощупывать края отверстия в совершенно гладкой
стене. Через мгновение он протиснулся через это отверстие и залег в
изнеможении на сырой земле внутри. Острые камни впились в тело, но в
течение некоторого времени он был настолько утомлен, что не был в
состоянии что-нибудь предпринимать, и просто лежал, едва дыша, пока толпа
неистовствовала снаружи, обезумев от безуспешных поисков.
Темнота успокаивала его, так же, как и слова матери, сказанные ею при
расставании.
Кто-то взбирался по ящикам как раз над ним, и это помогло ему понять,
где он очутился: в небольшой полости под черной лестницей. "Интересно, -
подумал он, - почему это прочный пластик был в этом месте разрушен?"
Лежа здесь, оцепенев от страха, он размышлял о своей матери - теперь
уже мертвой, как сообщило радио. Мертвая! Она, конечно, не боялась смерти.
Он давно знал, что она страстно желала дожить до того дня, когда она могла
бы воссоединиться со своим мертвым мужем в тишине могилы. "Но я должна
прежде всего вырастить тебя, Джомми. Отказаться от жизни так легко, так
приятно, но я обязана сохранить тебе жизнь до той поры, когда кончится
твое детство. Твой отец и я потратили все, что было у нас в жизни, на
работу над его великим изобретением, и все окажется истраченным впустую,
если ты не сможешь продолжать наше дело".
Он оттолкнул от себя это воспоминание, потому что от него у него в
горле встал комок. Теперь уже его сознание не было столь затуманенным.
Короткая передышка, должно быть, помогла ему. Но теперь он гораздо острее
чувствовал, как досаждают ему острые камни, на которых он лежал, и терпеть
боль стало гораздо труднее. Он попытался изменить положение тела, но место
было очень узким.
Машинально он стал щупать камни одной рукой и сделал открытие. Это
были пластиковые черепки, а не камни. Пластик, который упал внутрь, когда
ударили по небольшой секции стены, и образовалось отверстие, через которое
он и пролез. Было как-то странно размышлять об этом отверстии, сознавая,
что кто-то еще - кто-то там снаружи - думает об этом же отверстии. Шок от
этой неясной мысли, донесшейся снаружи, пламенем обжег всего Джомми.
Испугавшись, он стал пытаться изолировать эту мысль и разум, который
породил ее. Но вокруг было слишком много других разумов, слишком большое
волнение. Переулок кишел солдатами и полицейскими, которые обыскивали
каждый дом, каждый сарай, каждое строение. Из всего этого хаоса мыслей он
уловил отчетливую, хладнокровную мысль Джона Петти.
- Вы говорите, что именно здесь видели его в последний раз?
- Он свернул за угол, - сказала женщина, - и затем как в воду канул!
Трясущимися пальцами Джомми стал извлекать черепки из влажной земли.
Усилием воли он заставил успокоиться свои нервы и начал старательно и
быстро заполнять отверстие, используя влажную землю для того, чтобы
зацементировать ею куски пластика. Хотя он и понимал совершенно отчетливо,
что эта работа не выдержит тщательной проверки.
И все то время, в течение которого он работал, он ощущал чью-то мысль
снаружи, хитрую и проницательную мысль, которая безнадежно смешивалась с
диким потоком мыслей, бурлившим в его сознании. Кто-то там, снаружи, не
переставал думать об этом отверстии ни на секунду. Джомми никак не мог
разобрать, то ли это мужчина, то ли женщина. Но мысль присутствовала все
время, как дьявольская вибрация какого-то изощренного разума.
Когда стали оттаскивать ящики в сторону и заглядывать под них, мысль
эта все еще была здесь - и затем постепенно стала удаляться по мере того,
как затихали крики, и стал отодвигаться хаос мыслей преследователей. Его
искали повсюду. Еще долгое время Джомми мог слышать мысли охотников за
ним, но в конце концов все вокруг стало успокаиваться, и он понял, что
наступает вечер.
Однако, почему-то возбуждение, порожденное дневным происшествием,
никак не угасало. Из домов ползли приглушенные мысли - люди в своих
квартирах думали о том, что произошло, обсуждали это событие.
Наконец, он осмелился не ждать больше. Где-то там, снаружи, был ум,
который все время знал, где Джомми находится, но почему-то промолчал об
этом. Этот ум был злонамеренным, что наполняло мальчика дурным
предчувствием и побуждало поскорее убраться из этого опасного тайника.
Орудуя замлевшими пальцами, он разобрал отверстие, затем, все еще
одеревеневший от долгой неподвижности, он осторожно протиснулся наружу.
Каждое движение вызывало приступ боли в боку, и волна слабости
затуманивала сознание, однако, он осмелился не возвращаться. Постепенно он
подтянулся наверх ящиков, а затем уже снаружи их стал спускаться вниз. Его
ноги почти коснулись земли, когда он услышал быстрые шаги - и впервые
почувствовал личность того, кто так долго ждал его.
Тонкая рука схватила его за лодыжку и раздался торжествующий голос
старухи:
- Вот и хорошо! Спускайся-ка к Гренни. Гренни позаботится о тебе, да,
да. Она все время была уверена, что тебе осталось только залезть в эту
дырку, и что эти дураки не догадаются об этом. О, да, Гренни очень ловкая.
Она ушла, а затем вернулась, и, так как слэны могут читать мысли, она
держала свой мозг очень спокойным, думая только о кухонных делах. И это
сбило тебя с толку, не так ли? Гренни хорошо знает, что может сбить тебя с
толку. А сейчас пойдем. Гренни присмотрит за таким хорошеньким мальчиком,
ведь она так ненавидит полицию.
От страха у Джомми перехватило дыхание, но он все-таки узнал ум
жадной старухи, которая хотела схватить его, когда он убегал от автомобиля
Джона Петти. Тот мимолетный взгляд запечатлел образ злой старухи в его
сознании. И теперь от нее исходило такое дыхание ужаса, такими
омерзительными были ее намерения, что он взвизгнул и набросился на нее.
Тяжелая палка в свободной руке старухи опустилась на его голову
прежде, чем до него дошло, что у нее есть такое оружие. Удар был
умопомрачительным. Мышцы его стали непроизвольно дергаться, и тело рухнуло
на землю.
Он почувствовал, как руки его связывают, а затем, наполовину подняв
его, она оттащила его на несколько шагов в сторону. В конце концов старуха
ухитрилась запихнуть мальчика в шаткую тележку и накрыла тряпьем,
пропахшим конским потом, машинным маслом и урнами для мусора.
Тележка покатилась по ухабистой мостовой заднего проулка, и сквозь
громыханье колес Джомми уловил ворчание старухи:
- Какой же была бы Гренни дурой, если бы позволила поймать тебя, мой
мальчик. Награда в десять тысяч - ха! Мне бы ни за что не дали столько.
Думаю, что я не получила бы и цента! Уж Гренни-то знает этот мир. Когда-то
она была известной актрисой, теперь же просто мусорщица. Они бы никогда не
дали не то что сотню сотен, но и одной-единственной сотни собирательнице
тряпья и утиля. Ни за что! Гренни еще покажет им, что можно сделать с
молодым слэном. Гренни наживет огромное состояние с помощью этого
дьяволенка...

2
Опять здесь этот отвратительный мальчишка.
Кетлин Лейнтон застыла в защитной позе, но затем расслабилась. От
него нельзя было убежать оттуда, где она стояла, на этой почти
двухсотметровой зубчатой стене дворца. Но не составило бы особого труда,
после всех этих долгих лет в качестве единственного слэна среди столь
большого количества враждебных существ стоять лицом к лицу с чем угодно,
даже с Дэви Динсмором, которому одиннадцать лет.
Она не обернется. Она не покажет ему, что ей стало известно, что он
идет по широкому застекленному переходу. Она непреклонно старалась не
думать о нем, поддерживая едва уловимый контакт, необходимый для того,
чтобы он не мог подойти к ней неожиданно. Она должна продолжать смотреть
прямо на город, как-будто не зная, что он подходит.
Город начинался совсем неподалеку от нее, обширное пространство
зданий и сооружений, бесчисленных форм и цветов, постепенно обволакиваясь
легкой дымкой сгущающихся сумерек. Еще дальше чернела зеленая равнина и
обычно голубая, несущаяся потоком вода реки, извивавшейся снаружи города.
Она сейчас казалась более темной, лишенной блеска в этом почти лишенном
солнца мире. Даже горы в отдалении у покрытого туманом горизонта имели
темный оттенок. В них была какая-то печальная задумчивость, которая была
так подстать грусти в ее собственной душе.
- А-а-а! Нужно смотреть получше. Это твой последний.
Нестройный голос резанул по ее нервам, как совершенно бессмысленный
звук. Некоторое время настолько сильным было предположение о полностью
нечленораздельных звуках, что значение слов не проникло в ее сознание. А
затем помимо своей воли она резко повернулась в его сторону.
- Мой последний?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29