здесь живут только люди отца. Ты теперь тоже можешь остаться, но не Саксони. Она больше не принадлежит Галену.
Я картинно хлопнул себя по лбу и попытался обратить все в шутку:
— Брось, Анна, ты сейчас прямо как Бетт Дэвис в «Тише, тише, милая Шарлотта». — Я перешел на шутовской диалект южной красавицы: — «Извини, Гилберт, но Жанетте пора уезжать ». — Я снова рассмеялся и состроил безумную рожу. Анна мило улыбнулась в ответ.
— Брось, Анна! Да о чем ты? Просто шутишь, да? А? Ну брось, зачем? Какая, к черту, разница — здесь она или нет? Я ей ничего не говорил. Ты же знаешь.
Положив раскраску в коробку, она встала, закрыла крышку, проклеила коричневой бумажной лентой, что принесла с собой, и стала запихивать коробку ногой обратно в угол, но я схватил ее за руку и заставил взглянуть на меня:
— Почему?
— Ты знаешь почему, Томас. Так что не трать зря мое время. — И в ее глазах полыхнул тот же гнев, как тогда в лесу, с Ричардом Ли.
Через десять минут она подвела черту под дискуссией, сказав, что мне пора уходить, так как ей нужно увидеться с Ричардом.
Как только я пришел домой в тот вечер, мы с Саксони крупно поругались. И все из-за одного ее идиотского поручения, которое я забыл выполнить. На самом же деле, конечно, этот безумный гнев происходил из того, что мы так долго подавляли в себе. Через несколько минут она уже стала пунцовой, как мак, а я поймал себя на том, что сжимаю и разжимаю кулаки, будто озлобленный муж в комедии положений.
— Повторяю тебе, Томас: если тут так плохо, почему не переедешь?
— Саксони, будь любезна, успокойся. Я не говорил…
— Говорил! Если там так здорово — пожалуйста езжай! Думаешь, мне очень нравятся твои челночные рейсы на цыпочках?
Я попытался смутить ее взглядом, но надолго меня не хватило — и я отвел глаза, сыграл отбой. Но она все кипела, пусть и потише.
— Чего ты от меня хочешь, Сакс?
— Чтобы я больше этого вопроса не слышала! Ты такой беспомощный… Хочешь, чтобы я ответила за тебя, а я вот не буду отвечать. Хочешь, чтобы я тебя прогнала или сказала тебе бросить ее и вернуться ко мне. Не дождешься, Томас. Это ты все начал. Ты этого хотел, так что теперь сам решай, как выпутываться. Я тебя люблю, и ты это прекрасно знаешь. Но еще чуть-чуть — и я не смогу больше это терпеть. Думаю, тебе нужно поскорее принять какое-то решение. — Постепенно голос ее сходил на шепот, и мне пришлось наклониться к ней, чтобы уловить заключительные слова. Но тут она взорвалась, и я отскочил. — Не могу понять, как ты оказался таким дураком, Томас! Так и хочется придушить тебя! Ну как можно быть таким ослом? Ты не понимаешь, как хорошо нам могло бы быть вместе? Когда закончишь книгу, мы могли бы уехать куда-нибудь и прожить сто разных, чудесных жизней. Разве ты не видишь, что Анна делает с тобой? Она тянет тебя поклоняться этому дикому отцовскому алтарю…
— Эй, послушай, Саксони, а как же твой интерес к Фр…
— Знаю, знаю, я тоже к этому причастна. Но мне больше не надо Маршалла Франса. Я больше не хочу любить книги и кукол. Я хочу любить тебя, Томас. Все остальное — пожалуйста, но в свободное время. Погоди! Погоди минутку! — Она встала со стула и проковыляла на кухню, чтобы через две секунды вернуться с марионетками в руках. — Видишь их? Знаешь, почему я их вырезала? Чтобы чем-то занять мысли. Правда-правда. Ну не трогательно ли — целый день ковырять деревяшку, стараясь не слишком думать, где ты и чем занимаешься. А по пути в Гален — это было первый раз в моей жизни, когда мне не приходилось каждый день работать. И мне понравилось! Я не думала о куклах. С тобой было столько всего другого! Я знаю, как эта книга важна для тебя, Томас. Я знаю, как для тебя важно закончить ее…
— Сакс, я не понимаю, о чем ты.
— Ладно, хорошо. Слушай, помнишь первый день, когда мы приехали сюда? То барбекю?
Я закусил губу и кивнул.
— Помнишь, как я сразу же заговорила с Гузи о книге?
— Конечно, черт возьми, помню! Мне хотелось убить тебя. Зачем ты это сделала? Ведь мы обо всем договорились.
Она положила кукол на диван и провела обеими руками по волосам, и я заметил, насколько они отросли. Я никогда не говорил ей, как они красивы.
— Знаешь о женской интуиции? Не кривись, Томас, потому что это правда. В этом что-то есть, я много раз замечала. Еще одно чувство, что ли. Помнишь, я говорила, что знала про тебя и Анну с тех пор, как вы стали вместе спать? Так вот, хочешь верь, хочешь нет, но почти с того момента, как мы приехали, я была уверена, что, если ты возьмешься за свою книгу, между нами все пойдет не так. В тот день я пыталась добиться, чтобы они нас прогнали. Извини, но я правда пыталась. Я думала, что, если скажу им, что мы задумали, они и на три фута не подпустят нас к Анне Франс.
— Это саботаж.
— Да, саботаж. Я пыталась это дело саботировать. Я не хотела, чтобы все у нас пошло наперекосяк, после того как всего за несколько дней так хорошо наладилось. А я знала, что, как только ты здесь увязнешь, все испортится. И я оказалась права, верно ведь? — Она собрала своих кукол и вышла из комнаты. В тот вечер мы больше не разговаривали.
Через два дня у выхода из супермаркета я столкнулся с миссис Флетчер. В ее металлической тележке лежал пятидесятифунтовый мешок помидоров и с десяток литровых бутылок сливового сока.
— Ну, здравствуйте, незнакомец. Давно вас не видно. Много работаете?
— Здравствуйте, миссис Флетчер. Да, довольно много.
— Анна говорит, книга неплохо продвигается.
— Да-да, хорошо. — У меня в голове кружился миллион разных мыслей и не было желания попусту трепать с ней языками.
— Вам придется отослать Саксони отсюда, Том. Вы знаете?
Гавкнула собака, и я услышал, как завелась машина. Холодный воздух наполнился выхлопными газами.
Во мне всколыхнулись злоба и отчаяние и остановились где-то на уровне груди.
— Какая, черт возьми, разница — останется она или уедет? Господи всемогущий, кто бы зная, как мне надоели все эти чертовы приказы! Какая, к дьяволу, разница, уедет ли Саксони?
Ее улыбка погасла.
— Анна вам не сказала? — Гузи положила руку мне на плечо. — Она в самом деле ничего вам не сказала?
Тон ее голоса напугал меня.
— Нет, ничего. А что такое? Вы о чем? — Вокруг нас сновали люди и машины, как рыбки в аквариуме.
— Вы заметили?.. Нет, вы и не могли. Послушайте, Том, если я действительно расскажу вам об этом, то могу попасть в большую беду. Я не шучу. Все это очень опасно. Скажу только… — Она сделала вид, что перекладывает продукты в своей тележке. — Говорю вам: если Саксони не уедет отсюда, то заболеет. Так заболеет, что умрет. Это написано в дневниках. Так Маршалл охранял Гален от чужих.
— А как же я? Почему я тоже не заболею? Я ведь чужой.
— Вы биограф. Вы под защитой. Так написал Маршалл, И это уже не изменишь.
— Но ведь дневники больше не действуют, миссис Флетчер? То, что там написано, долгое время не сбывалось. Все разладилось.
— Нет, вы ошибаетесь, Том. С тех пор как вы начали писать, опять все сбывается, в том-то и дело, — Тыльной стороной руки она вытерла рот, — Том, сделайте так, чтобы она уехала. Послушайте меня. Даже если дневники врут и она не заболеет, Анна не хочет, чтобы Саксони была здесь. Об этом вы должны беспокоиться больше всего. Анна — сильная женщина, Том. Никогда не хитрите с ней. — Она поспешила прочь, и я слушал, как гремит ее железная тележка по асфальту автостоянки.
— У тебя найдется минутка?
Она резала сельдерей на деревянной дощечке, что я ей подарил.
— Том, у тебя какой-то больной вид. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да ну, Сакс, все нормально. Слушай, я не хочу больше тебя обманывать, хорошо? Я расскажу тебе, что думаю обо всем этом, без утайки, и тогда решай сама.
Она положила нож и отошла к раковине вымыть руки, потом вернулась к столу, вытирая их желтым полотенцем, которого я раньше не видел:
— Хорошо. Валяй.
— Сакс, ты для меня невероятно много значишь. Из всех, с кем я сталкивался, ты единственный человек, кто видит мир почти точно так же, как я. Раньше я никогда такого не испытывал.
— А как же Анна? Разве с ней не так?
— Нет, с ней совсем иначе. Мои отношения с ней совсем другие. Кажется, я примерно представляю, что будет, если мы с тобой останемся вместе.
Саксони медленно, аккуратно вытерла руки:
— А ты этого хочешь?
— Не знаю, Сакс. Наверное, хочу, но пока не знаю. В чем я уверен — это в том, что хочу закончить книгу. Удивительно, что в одно и то же время в моей жизни случились две настолько важные вещи. Жаль, конечно, что нельзя было иначе… И теперь я должен найти верный выход, хотя, вероятно, кончится все глупо и неправильно… Во всяком случае, пока я придумал вот что, если тебя это, конечно, устроит. Будь моя воля, я бы отправил тебя отсюда на какое-то время. Пока не закончу вчерне рукопись и не разберусь с Анной.
Саксони с ухмылкой бросила полотенце на стол:
— А что, если ты с ней так и не «разберешься»? А? Что тогда, Томас?
— Ты права, Сакс. Честное слово, не знаю, что тогда. Единственное, в чем я уверен, — что это паршивое решение. Ни тебе, ни мне не нравится, что сейчас происходит, и все эти тревоги, обиды, вся эта путаница… такой, блин, бардак! Я знаю, это моя вина. Я все понимаю, но придется действовать так, а то… — Я взял со стола полотенце и обернул свой кулак. Оно было еще влажным.
— А то что? И как придется действовать — дописывать книгу или ложиться в постель с Анной?
— Да, все так — и то и другое. Придется делать и то и другое, иначе…
Она встала. Взяла маленький кусочек сельдерея и положила в рот.
— Ты хочешь отправить меня подальше, чтобы закончить книгу и предположительно «разобраться» с Анной. Ты этого хочешь, да? Хорошо. Я уеду, Томас. Я поеду в Сент-Луис и подожду три месяца. Тебе придется дать мне денег, потому что у меня ничего не осталось. Но через три месяца я уберусь из Сент-Луиса куда глаза глядят. Приедешь ты или нет, а я уеду обязательно. — Она двинулась из комнаты, — Я в большом долгу перед тобой, Томас, но в этом деле ты проявил себя паскудно. Одна радость, что ты наконец смог хоть на что-то решиться.
В день, когда она уезжала, пошел снег. Я проснулся около семи и ошалело выглянул в окно. Солнце еще не встало, но достаточно рассвело, чтобы все окрасилось в голубовато-серые тона. Сообразив, что происходит, я так и не понял, радостно мне или грустно от того, что дорогу, возможно, занесло и Саксони не сможет уехать. Я прошаркал поближе к окну, чтобы лучше приглядеться, и заметил, сколько снега навалило на крыльцо. И он продолжал идти, но крупные снежинки падали медленно и вертикально, и мне вспомнилась примета, что, значит, снег скоро прекратится. Дом еще не выдал тайну снега — половицы под моими босыми ногами хранили тепло, и хотя на мне были только трусы и рубашка от пижамы, холода я не ощущал.
Снег. Мой отец терпеть не мог снега. Однажды ему пришлось снимать фильм зимой в Швейцарии, и от этого потрясения он так и не оправился. Отец любил зной и тропики. Бассейн у нас в саду подогревался градусов до трехсот. Отцовское представление о райском блаженстве было — тепловой удар в джунглях Амазонии.
На этот раз Саксони брала только саквояж; все остальное — заметки, куклы, ее книги — оставалось со мной в Галене. Она не говорила, чем думает заняться в Сент-Луисе, но меня обеспокоило, что она не упаковала марионеток и инструменты. Саквояж стоял на полу у окна. Босой ногой я сдвинул его на пару дюймов. Что-то будет через три месяца? Где-то буду я? А книга? А всё? Нет — галенцы будут в Галене, и Анна тоже.
Саксони еще спала, когда я стащил с кресла свои одежки и на цыпочках прошел в ванную одеться. Мне хотелось приготовить ей действительно хороший прощальный завтрак, и для такого случая я приберег сочный флоридский грейпфрут.
Сосиски, омлет со сметаной, свежий хлеб с отрубями и грейпфрут. Я извлек все компоненты из холодильника и выстроил, как солдатиков, на столе у плиты. Завтрак для Саксони. К полудню она, вероятно, уедет. Не будет больше волос в раковине, ссор из-за Анны, никаких Рокки и Буллвинкля по телевизору в четыре часа дня. Так, стоп, хватит. Я начал готовить завтрак, как безумный шеф-повар, поскольку уже скучал по ней, а она ведь еще не встала с постели. Когда она вышла в кухню, на ней было надето то же, что и в первый день нашей встречи. Три сосиски я в итоге сжег.
Она попросила меня позвонить на автовокзал и узнать про автобус в Сент-Луис, не отменен ли рейс из-за снега. Я позвонил снизу, из прихожей, глядя через дверное окошко на сугробы. Снег прекратился.
— Снег кончился!
— Я вижу отсюда. Ты в восторге?
Я скривился и отбил каблуком несколько тактов.
— Галенский автовокзал слушает.
— Здравствуйте, да, гм, я хотел узнать, сегодня будет автобус на Сент-Луис в девять двадцать восемь?
— Чего ж не быть? — На другом конце провода отчаянно скрипели, как деревянный индеец у входа в табачную лавку.
— Ну, знаете, снег, и вообще…
— А цепи на колесах? Этот автобус ничто не остановит, приятель. Иногда он опаздывает — но никуда не денется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я картинно хлопнул себя по лбу и попытался обратить все в шутку:
— Брось, Анна, ты сейчас прямо как Бетт Дэвис в «Тише, тише, милая Шарлотта». — Я перешел на шутовской диалект южной красавицы: — «Извини, Гилберт, но Жанетте пора уезжать ». — Я снова рассмеялся и состроил безумную рожу. Анна мило улыбнулась в ответ.
— Брось, Анна! Да о чем ты? Просто шутишь, да? А? Ну брось, зачем? Какая, к черту, разница — здесь она или нет? Я ей ничего не говорил. Ты же знаешь.
Положив раскраску в коробку, она встала, закрыла крышку, проклеила коричневой бумажной лентой, что принесла с собой, и стала запихивать коробку ногой обратно в угол, но я схватил ее за руку и заставил взглянуть на меня:
— Почему?
— Ты знаешь почему, Томас. Так что не трать зря мое время. — И в ее глазах полыхнул тот же гнев, как тогда в лесу, с Ричардом Ли.
Через десять минут она подвела черту под дискуссией, сказав, что мне пора уходить, так как ей нужно увидеться с Ричардом.
Как только я пришел домой в тот вечер, мы с Саксони крупно поругались. И все из-за одного ее идиотского поручения, которое я забыл выполнить. На самом же деле, конечно, этот безумный гнев происходил из того, что мы так долго подавляли в себе. Через несколько минут она уже стала пунцовой, как мак, а я поймал себя на том, что сжимаю и разжимаю кулаки, будто озлобленный муж в комедии положений.
— Повторяю тебе, Томас: если тут так плохо, почему не переедешь?
— Саксони, будь любезна, успокойся. Я не говорил…
— Говорил! Если там так здорово — пожалуйста езжай! Думаешь, мне очень нравятся твои челночные рейсы на цыпочках?
Я попытался смутить ее взглядом, но надолго меня не хватило — и я отвел глаза, сыграл отбой. Но она все кипела, пусть и потише.
— Чего ты от меня хочешь, Сакс?
— Чтобы я больше этого вопроса не слышала! Ты такой беспомощный… Хочешь, чтобы я ответила за тебя, а я вот не буду отвечать. Хочешь, чтобы я тебя прогнала или сказала тебе бросить ее и вернуться ко мне. Не дождешься, Томас. Это ты все начал. Ты этого хотел, так что теперь сам решай, как выпутываться. Я тебя люблю, и ты это прекрасно знаешь. Но еще чуть-чуть — и я не смогу больше это терпеть. Думаю, тебе нужно поскорее принять какое-то решение. — Постепенно голос ее сходил на шепот, и мне пришлось наклониться к ней, чтобы уловить заключительные слова. Но тут она взорвалась, и я отскочил. — Не могу понять, как ты оказался таким дураком, Томас! Так и хочется придушить тебя! Ну как можно быть таким ослом? Ты не понимаешь, как хорошо нам могло бы быть вместе? Когда закончишь книгу, мы могли бы уехать куда-нибудь и прожить сто разных, чудесных жизней. Разве ты не видишь, что Анна делает с тобой? Она тянет тебя поклоняться этому дикому отцовскому алтарю…
— Эй, послушай, Саксони, а как же твой интерес к Фр…
— Знаю, знаю, я тоже к этому причастна. Но мне больше не надо Маршалла Франса. Я больше не хочу любить книги и кукол. Я хочу любить тебя, Томас. Все остальное — пожалуйста, но в свободное время. Погоди! Погоди минутку! — Она встала со стула и проковыляла на кухню, чтобы через две секунды вернуться с марионетками в руках. — Видишь их? Знаешь, почему я их вырезала? Чтобы чем-то занять мысли. Правда-правда. Ну не трогательно ли — целый день ковырять деревяшку, стараясь не слишком думать, где ты и чем занимаешься. А по пути в Гален — это было первый раз в моей жизни, когда мне не приходилось каждый день работать. И мне понравилось! Я не думала о куклах. С тобой было столько всего другого! Я знаю, как эта книга важна для тебя, Томас. Я знаю, как для тебя важно закончить ее…
— Сакс, я не понимаю, о чем ты.
— Ладно, хорошо. Слушай, помнишь первый день, когда мы приехали сюда? То барбекю?
Я закусил губу и кивнул.
— Помнишь, как я сразу же заговорила с Гузи о книге?
— Конечно, черт возьми, помню! Мне хотелось убить тебя. Зачем ты это сделала? Ведь мы обо всем договорились.
Она положила кукол на диван и провела обеими руками по волосам, и я заметил, насколько они отросли. Я никогда не говорил ей, как они красивы.
— Знаешь о женской интуиции? Не кривись, Томас, потому что это правда. В этом что-то есть, я много раз замечала. Еще одно чувство, что ли. Помнишь, я говорила, что знала про тебя и Анну с тех пор, как вы стали вместе спать? Так вот, хочешь верь, хочешь нет, но почти с того момента, как мы приехали, я была уверена, что, если ты возьмешься за свою книгу, между нами все пойдет не так. В тот день я пыталась добиться, чтобы они нас прогнали. Извини, но я правда пыталась. Я думала, что, если скажу им, что мы задумали, они и на три фута не подпустят нас к Анне Франс.
— Это саботаж.
— Да, саботаж. Я пыталась это дело саботировать. Я не хотела, чтобы все у нас пошло наперекосяк, после того как всего за несколько дней так хорошо наладилось. А я знала, что, как только ты здесь увязнешь, все испортится. И я оказалась права, верно ведь? — Она собрала своих кукол и вышла из комнаты. В тот вечер мы больше не разговаривали.
Через два дня у выхода из супермаркета я столкнулся с миссис Флетчер. В ее металлической тележке лежал пятидесятифунтовый мешок помидоров и с десяток литровых бутылок сливового сока.
— Ну, здравствуйте, незнакомец. Давно вас не видно. Много работаете?
— Здравствуйте, миссис Флетчер. Да, довольно много.
— Анна говорит, книга неплохо продвигается.
— Да-да, хорошо. — У меня в голове кружился миллион разных мыслей и не было желания попусту трепать с ней языками.
— Вам придется отослать Саксони отсюда, Том. Вы знаете?
Гавкнула собака, и я услышал, как завелась машина. Холодный воздух наполнился выхлопными газами.
Во мне всколыхнулись злоба и отчаяние и остановились где-то на уровне груди.
— Какая, черт возьми, разница — останется она или уедет? Господи всемогущий, кто бы зная, как мне надоели все эти чертовы приказы! Какая, к дьяволу, разница, уедет ли Саксони?
Ее улыбка погасла.
— Анна вам не сказала? — Гузи положила руку мне на плечо. — Она в самом деле ничего вам не сказала?
Тон ее голоса напугал меня.
— Нет, ничего. А что такое? Вы о чем? — Вокруг нас сновали люди и машины, как рыбки в аквариуме.
— Вы заметили?.. Нет, вы и не могли. Послушайте, Том, если я действительно расскажу вам об этом, то могу попасть в большую беду. Я не шучу. Все это очень опасно. Скажу только… — Она сделала вид, что перекладывает продукты в своей тележке. — Говорю вам: если Саксони не уедет отсюда, то заболеет. Так заболеет, что умрет. Это написано в дневниках. Так Маршалл охранял Гален от чужих.
— А как же я? Почему я тоже не заболею? Я ведь чужой.
— Вы биограф. Вы под защитой. Так написал Маршалл, И это уже не изменишь.
— Но ведь дневники больше не действуют, миссис Флетчер? То, что там написано, долгое время не сбывалось. Все разладилось.
— Нет, вы ошибаетесь, Том. С тех пор как вы начали писать, опять все сбывается, в том-то и дело, — Тыльной стороной руки она вытерла рот, — Том, сделайте так, чтобы она уехала. Послушайте меня. Даже если дневники врут и она не заболеет, Анна не хочет, чтобы Саксони была здесь. Об этом вы должны беспокоиться больше всего. Анна — сильная женщина, Том. Никогда не хитрите с ней. — Она поспешила прочь, и я слушал, как гремит ее железная тележка по асфальту автостоянки.
— У тебя найдется минутка?
Она резала сельдерей на деревянной дощечке, что я ей подарил.
— Том, у тебя какой-то больной вид. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да ну, Сакс, все нормально. Слушай, я не хочу больше тебя обманывать, хорошо? Я расскажу тебе, что думаю обо всем этом, без утайки, и тогда решай сама.
Она положила нож и отошла к раковине вымыть руки, потом вернулась к столу, вытирая их желтым полотенцем, которого я раньше не видел:
— Хорошо. Валяй.
— Сакс, ты для меня невероятно много значишь. Из всех, с кем я сталкивался, ты единственный человек, кто видит мир почти точно так же, как я. Раньше я никогда такого не испытывал.
— А как же Анна? Разве с ней не так?
— Нет, с ней совсем иначе. Мои отношения с ней совсем другие. Кажется, я примерно представляю, что будет, если мы с тобой останемся вместе.
Саксони медленно, аккуратно вытерла руки:
— А ты этого хочешь?
— Не знаю, Сакс. Наверное, хочу, но пока не знаю. В чем я уверен — это в том, что хочу закончить книгу. Удивительно, что в одно и то же время в моей жизни случились две настолько важные вещи. Жаль, конечно, что нельзя было иначе… И теперь я должен найти верный выход, хотя, вероятно, кончится все глупо и неправильно… Во всяком случае, пока я придумал вот что, если тебя это, конечно, устроит. Будь моя воля, я бы отправил тебя отсюда на какое-то время. Пока не закончу вчерне рукопись и не разберусь с Анной.
Саксони с ухмылкой бросила полотенце на стол:
— А что, если ты с ней так и не «разберешься»? А? Что тогда, Томас?
— Ты права, Сакс. Честное слово, не знаю, что тогда. Единственное, в чем я уверен, — что это паршивое решение. Ни тебе, ни мне не нравится, что сейчас происходит, и все эти тревоги, обиды, вся эта путаница… такой, блин, бардак! Я знаю, это моя вина. Я все понимаю, но придется действовать так, а то… — Я взял со стола полотенце и обернул свой кулак. Оно было еще влажным.
— А то что? И как придется действовать — дописывать книгу или ложиться в постель с Анной?
— Да, все так — и то и другое. Придется делать и то и другое, иначе…
Она встала. Взяла маленький кусочек сельдерея и положила в рот.
— Ты хочешь отправить меня подальше, чтобы закончить книгу и предположительно «разобраться» с Анной. Ты этого хочешь, да? Хорошо. Я уеду, Томас. Я поеду в Сент-Луис и подожду три месяца. Тебе придется дать мне денег, потому что у меня ничего не осталось. Но через три месяца я уберусь из Сент-Луиса куда глаза глядят. Приедешь ты или нет, а я уеду обязательно. — Она двинулась из комнаты, — Я в большом долгу перед тобой, Томас, но в этом деле ты проявил себя паскудно. Одна радость, что ты наконец смог хоть на что-то решиться.
В день, когда она уезжала, пошел снег. Я проснулся около семи и ошалело выглянул в окно. Солнце еще не встало, но достаточно рассвело, чтобы все окрасилось в голубовато-серые тона. Сообразив, что происходит, я так и не понял, радостно мне или грустно от того, что дорогу, возможно, занесло и Саксони не сможет уехать. Я прошаркал поближе к окну, чтобы лучше приглядеться, и заметил, сколько снега навалило на крыльцо. И он продолжал идти, но крупные снежинки падали медленно и вертикально, и мне вспомнилась примета, что, значит, снег скоро прекратится. Дом еще не выдал тайну снега — половицы под моими босыми ногами хранили тепло, и хотя на мне были только трусы и рубашка от пижамы, холода я не ощущал.
Снег. Мой отец терпеть не мог снега. Однажды ему пришлось снимать фильм зимой в Швейцарии, и от этого потрясения он так и не оправился. Отец любил зной и тропики. Бассейн у нас в саду подогревался градусов до трехсот. Отцовское представление о райском блаженстве было — тепловой удар в джунглях Амазонии.
На этот раз Саксони брала только саквояж; все остальное — заметки, куклы, ее книги — оставалось со мной в Галене. Она не говорила, чем думает заняться в Сент-Луисе, но меня обеспокоило, что она не упаковала марионеток и инструменты. Саквояж стоял на полу у окна. Босой ногой я сдвинул его на пару дюймов. Что-то будет через три месяца? Где-то буду я? А книга? А всё? Нет — галенцы будут в Галене, и Анна тоже.
Саксони еще спала, когда я стащил с кресла свои одежки и на цыпочках прошел в ванную одеться. Мне хотелось приготовить ей действительно хороший прощальный завтрак, и для такого случая я приберег сочный флоридский грейпфрут.
Сосиски, омлет со сметаной, свежий хлеб с отрубями и грейпфрут. Я извлек все компоненты из холодильника и выстроил, как солдатиков, на столе у плиты. Завтрак для Саксони. К полудню она, вероятно, уедет. Не будет больше волос в раковине, ссор из-за Анны, никаких Рокки и Буллвинкля по телевизору в четыре часа дня. Так, стоп, хватит. Я начал готовить завтрак, как безумный шеф-повар, поскольку уже скучал по ней, а она ведь еще не встала с постели. Когда она вышла в кухню, на ней было надето то же, что и в первый день нашей встречи. Три сосиски я в итоге сжег.
Она попросила меня позвонить на автовокзал и узнать про автобус в Сент-Луис, не отменен ли рейс из-за снега. Я позвонил снизу, из прихожей, глядя через дверное окошко на сугробы. Снег прекратился.
— Снег кончился!
— Я вижу отсюда. Ты в восторге?
Я скривился и отбил каблуком несколько тактов.
— Галенский автовокзал слушает.
— Здравствуйте, да, гм, я хотел узнать, сегодня будет автобус на Сент-Луис в девять двадцать восемь?
— Чего ж не быть? — На другом конце провода отчаянно скрипели, как деревянный индеец у входа в табачную лавку.
— Ну, знаете, снег, и вообще…
— А цепи на колесах? Этот автобус ничто не остановит, приятель. Иногда он опаздывает — но никуда не денется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34