Так и миссис Ли была комком глины, из которого он вылепил Королеву Масляную.
Покончив с этими изысканиями, я выбрался из-за стола и потер лицо. Работал я в журнальном зале и еще при входе заметил на стеллажах удивительно хорошую подборку литературной периодики. Только я нацелился взять номер «Антея», как библиотекарша поманила меня пальцем. Я ощутил себя хулиганом, застуканным, когда шумел за стеллажами.
— Вы мистер Эбби? — поинтересовалась она строгим шепотом.
Я кивнул и улыбнулся.
— Если хотите, я заведу на вас временный формуляр. Чтобы вы могли брать книги с собой, а не читать здесь.
— Ой, большое спасибо, но это вовсе не обязательно. Здесь очень уютно работается.
Я надеялся, что своим обаянием расколю ее хотя бы на улыбку, но библиотекарша по-прежнему сурово хмурилась. Под носом у нее шли вертикальные морщинки, такие образуются от вечного поджимания губ. На ее столе тоже все было в строгом порядке, руки скрещены, пальцы абсолютно неподвижны. Я не сомневался, что она убьет всякого, кто поставит книгу не туда, откуда взял.
— Знаете, сюда уже приезжали люди, которые хотели писать о Маршалле.
— Да?
— Никто из них Анне не понравился, особенно тот, что собирался делать биографию. Он был такой грубый… — Она покачала головой и прищелкнула языком.
— Это который из Принстона?
— Да-да, он и хотел писать биографию Маршалла. Представляете? Говорят, в Принстоне прекрасный университет, но с такими выпускниками… ой, сомневаюсь.
— Вы случайно не помните, как его звали?
Она склонила голову набок, оторвала от стола одну толстую ладошку и, не сводя с меня глаз, постучала пальцем по подбородку.
— Как его звали? Нет, я не спрашивала, а он не представлялся. Заявился сюда весь из себя важный, да как пошел сыпать вопросами, даже «пожалуйста» не сказал. — Будь она птицей, обязательно встопорщила бы на этом месте перышки. — Насколько я слышала, он тут со всеми так. Я всегда говорю: можете быть каким угодно грубияном, но у меня чтобы ни-ни.
Я представил этого принстонского гаденыша, с его портфельчиком от Марка Кросса, диктофоном «сони» и поджимающими сроками сдачи диплома; как он ходит от человека к человеку и пытается выпытать у них сведения, но без малейшего толку, потому что здесь не любят, когда у них выпытывают.
— Мистер Эбби, хотите посмотреть одну из любимых книг Маршалла?
— Очень хочу, если это не слишком вас затруднит.
— Ведь это моя работа, не так ли? Подбирать книги для посетителей.
Выйдя из-за стола, она двинулась к задним полкам. Я думал, ее цель — детские стеллажи, и потому удивился, когда она остановилась у полки с надписью «Архитектура».
— Только между нами, мистер Эбби, — проговорила библиотекарша, внимательно осмотревшись, нет ли кого рядом. — По-моему, она собирается разрешить вам попробовать. Насколько я слышала — собирается.
— Вот как? — Я не был уверен, что правильно понял ее слова. Голос ее снизился до прежнего шепота. — Вы имеете в виду Анну?
— Да-да. Пожалуйста, не так громко. Могу биться об заклад, что она вам позволит.
Это была ободряющая новость, хотя и из странного источника. Но чего я не мог понять — зачем ей понадобилось отводить меня в этот закуток. Только сказать, что Анна собирается разрешить мне написать книгу?
Кто-то вышел из-за угла и взглянул на нас. Библиотекарша скорее взяла с полки альбом о железнодорожных станциях:
— Вот то, что я искала! Держите. — Она открыла форзац — конечно, Франс брал эту книгу пять или шесть раз. На карточке почти не было других фамилий. Когда посторонний нашел, что ему было нужно, и удалился, библиотекарша закрыла альбом и сунула мне под мышку. — Так и выходите. Тогда никто не заподозрит, что мы тут с вами беседовали. — Она повертела головой, заглянула между полками в соседний проход и только потом добавила: — Я понимаю, решать-то, конечно, Анне. Мы все прекрасно понимаем. Но трудно сдержать нетерпение. С тех пор как… — Послышались шаги, и она снова умолкла на полуслове. И договаривать уже не стала, потому что подошла молодая женщина с девочкой на буксире и заявила, что никак не может найти книгу по разведению золотых рыбок.
Я вернулся за свой столик в журнальном зале и пролистал добычу. Друг друга сменяли фотографии железнодорожных станций.
По-моему, автор подписей несколько переусердствовал, соловьем разливаясь насчет, скажем, «великолепия» Вайнера, штат Миссисипи («довоенный шедевр», аж с тремя кассовыми окошками вместо одного). Однако на какое-то время я погрузился в альбом, поскольку хорошо представлял себе Франса за этим занятием, и чем-то ведь его данная тема интересовала. Мне вспомнился рассказ Лученте о воскресных поездках за город, вспомнились найденные у Маршалла дома открытки с видами вокзалов. Когда я пролистывал альбом в третий раз, мой взгляд зацепился за Дерек, штат Пенсильвания, и через полсекунды, вытаращив глаза, я лихорадочно листал назад, в глубине души опасаясь, что мне померещилось. Но — не померещилось. Поля пестрели карандашными пометками. И хотя почерк Франса я видел всего пару раз, сомнений не было. Те же тщательно выведенные буквы. Записи не имели отношения ни к Дереку, штат Пенсильвания, ни к тамошней железнодорожной станции. Похоже, что моего героя, как истинного художника, вдруг посетило вдохновение, и он воспользовался первым попавшимся клочком бумаги.
Это было описание некого персонажа по фамилии Инклер. Отдельных слов я не разобрал, но сводилось все к тому, что этот Инклер был австрийцем, который решил пешком обойти вокруг света. Чтобы собрать деньги на путешествие, он выпустил почтовую открытку, где был изображен со своим белым бультерьером, которого собирался прихватить за компанию. Под картинкой значилось его имя, откуда он, что затеял, какое расстояние ему предстоит одолеть (60 тысяч километров), сколько это займет времени (четыре года), и что при помощи открыток он собирает необходимые для этого средства. Не могли бы вы немного пожертвовать на такую достойную цель?
На полях описывалась его внешность и внешность собаки, приводились ее кличка и названия мест, которые они посетят, а также некоторые приключения в пути. Датировались заметки 13 июня 1947 года.
Я списал все в блокнот. Впервые я ощутил, что мне попалось настоящее сокровище. Инклера не было ни в одной из книг Франса, считанные люди во всем мире знали об этом его творении — и в том числе я. Меня обуяла такая жадность, что поначалу я даже колебался, рассказывать ли Саксони. Инклер принадлежал мне и Маршаллу. Лишь нам двоим… Но великодушие возобладало, и я поделился с ней своей находкой. Саксони тоже вдохновилась, и весь следующий день мы просидели в читальном зале, усердно штудируя другие рекомендованные библиотекаршей любимые книги Франса. Новых открытий мы не сделали, но, в конце концов, и нашего маленького друга Инклера было более чем достаточно.
Еще через день, когда мы завтракали на кухне, я вслух подивился, откуда Франс брал имена для своих персонажей. Имена в его книгах — это просто что-то.
Саксони поедала намазанный апельсиновым мармеладом тост. Откусив очередной кусок, она проговорила с набитым ртом:
— С кладбища.
— Ты о чем? — Я встал налить себе еще чашку ненавистного ромашкового чая — ее приобретения. (Моя мать делала себе ванну для ног из ромашкового чая.) Но другой вариант был еще хуже — какой-то декофеинизированный диетический кофе не иначе как с Урана, купленный Саксони по совету миссис Флетчер.
Она отряхнула руки, веером брызнули крошки.
— Да, с местного кладбища. Я на днях прошлась по городу, на местности немного сориентироваться. И за почтой стоит очень симпатичная церквушка, прямо как с открытки — очень, ну, старая и английская. Темная такая, солидная, и каменная стена вокруг. В детстве я часто перетирала надписи с надгробий, так что интерес остался.
Сев обратно за стол, я пошевелил бровями вверх-вниз, как Питер Лорри:
— Хи… Хи. Хи-и-и! И у меня тоже, дорогая. Крысы и пауки! Пауки и крысы!
— Ой, Томас, прекрати! Ты разве никогда не перетирал надгробные надписи? Они такие красивые! Томас, ты прекратишь дурачиться? Ну ладно, ладно, очень похоже вышло. Доволен? Вылитый вампир. Ты хочешь выслушать или нет?
— Хочу, дорогая.
Саксони засунула в тостер еще два куска хлеба — пшеничного с отрубями. Глядя, как она ест, иногда я думал, что в прошлой жизни она голодала.
— Я бродила между могилами, но что-то было не так, понимаешь? Как-то необычно, странно… не так. И вдруг я поняла. Все имена на надгробьях, или почти все, были из «Анны на крыльях ночи».
— Да ну?
— Честное слово. Лесли Бейкер, Дейв Миллер, Ирен Вайгель… Все до единого.
— Ты шутишь!
— Ничуть. Я собралась сходить за блокнотом и все их переписать, но потом подумала, что ты тоже, наверное, захочешь посмотреть, и не стала торопиться.
— Саксони, это фантастика! Почему ты мне раньше не сказала?
Она протянула руку над столом и сжала мою ладонь. Казалось, чем дольше мы вместе, тем больше ей нравится трогать меня и чтобы я ее трогал. Не обязательно с вожделением или нежностью, довольно простого телесного соприкосновения. Небольшой электрический контакт на секунду-две, чтобы другой знал, что ты есть. Мне тоже это нравилось. Но дело есть дело, тем более связанное с Франсом, так что я заставил Саксони поскорее дожевать ее тост, и мы отправились на кладбище.
Через пятнадцать минут мы уже стояли перед церковью Св. Иосифа. В детстве у меня было много друзей-католиков, которые всегда крестились, проходя мимо своей церкви. Мне не хотелось от них отставать, и они научили меня, как это правильно делать, и я тоже крестился, когда мы проходили мимо церкви вместе. А однажды ехали мы с мамой на машине и миновали церковь Св. Марии. Как добрый католик, каковым не был, я машинально перекрестился прямо перед расширившимися от ужаса методистскими очами матери. Мой психоаналитик чуть не свихнулся, несколько недель пытаясь выяснить, откуда взялся у меня такой импульс.
Пока мы с Саксони стояли там, передняя дверь отворилась и вышел священник, настоятель церкви. Он быстро спустился по крутым каменным ступеням и, сухо кивнув нам, торопливо прошел мимо. Повернув голову, я видел, как он садится в бордовый «олдсмобиль-катласс».
Саксони двинулась к церкви, и я последовал за ней. День был необыкновенно красив, а воздух прохладен. Налетавший сильными порывами ветер шелестел в кронах деревьев, поднимал повсюду летнюю пыль, и облака неслись над головой, как в ускоренной киносъемке. Солнце напоминало четкую, ясную печать в середине кобальтово-синего конверта.
— Ты идешь? Не бойся, маленькие человечки из могил тебя не укусят.
— Да, мэм. — Я догнал ее и взял за руку.
— Смотри. — Она указала ногой на надгробье.
— Ха! Брайан Тейлор. Как тебе это нравится! А там, смотри — Энн Меджибоу. Ой, Сакс, да они все здесь! Давай, начинай переписывать, а я пойду пока осмотрюсь.
По правде говоря, я не был в восторге от такого открытия. Не знаю, может, я действительно по натуре романтик, но я предпочитал, чтобы творчество моих кумиров несло отпечаток чистого вдохновения во всех своих аспектах. Сюжетная линия, окружающая обстановка, действующие лица, имена собственные… Чтобы все это принадлежало им одним, происходило из их головы — а не из телефонной книги, не из газеты, не с кладбища. А так Франс выглядел слишком человечным.
Время от времени в наш калифорнийский дом пробивались, несмотря на охранника, сумасшедшие поклонницы отца. Любимая его история была — «Женщина, звонившая в дверь». Она звонила так долго и настойчиво, что мой старик подумал, уж не пожар ли. Вообще-то он держал за правило не открывать дверь, но в этот раз открыл. Женщина, стискивавшая его фотографию восемь на десять, взглянула на свое божество и отшатнулась с порога. «Но почему вы такой низенький?» — возопила она и так и заливалась слезами, когда ее уволакивали.
Насчет надгробий Саксони была права: они оказались весьма любопытными и, на свой грустный манер, чарующими. И в них читалось столько боли!.. Дети, родившиеся 2 августа и умершие 4 августа; мужчины и женщины, успевшие похоронить всех своих детей. Так легко было представить пару средних лет в каком-нибудь унылом сером доме, ни словечка друг другу, фотографии умерших сыновей и дочерей в ряд на камине. Может быть, все эти годы замужества она обращается к супругу «мистер».
Я поправлял на одном из надгробий стеклянную банку с цветами, когда услышал, как меня зовет Саксони. Подозреваю, когда-то это были оранжевые бархатцы, но теперь они напоминали мятые шарики гофрированной бумаги.
— Томас! Томас, иди сюда.
Она была на другом конце кладбища, где земля шла под уклон. Саксони, опираясь на руку, присела на корточки у какой-то могилы. Я встал, и мои колени хрустнули, как сухой хворост. Мистер Хорошая Спортивная Форма.
— Не знаю, насколько тебя это обрадует. Здесь твой друг Инклер.
— О нет, только не это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34