Я нерешительно подошел и, вытерев ладони о брюки, взял книгу со священным трепетом. В углу лавки я заметил тролля, которого словно окунули в тальк. Тролль не сводил с меня глаз:
— Великолепный экземпляр, правда? Заходит кто-то с бухты-барахты, да возьми и вывали книгу на прилавок. — У него был южный акцент, а сам он напомнил мне персонажа, который живет со своей мертвой мамой в прогнившем особнячке и спит под москитной сеткой.
— Чудесный. Сколько стоит?
— Ох, видите ли, книга уже продана. Изрядная редкость. Вы знаете, почему ее нигде не найти? Потому что Маршаллу Франсу она не нравилась, и в свое время он не позволил больше ее переиздавать. Да, чудак был этот мистер Франс.
— А вы не скажете, кто ее купил?
— Нет, я эту женщину никогда раньше не видел, но вам повезло: она сказала, что придет забрать книгу… — он взглянул на часы, и я заметил, что это золотой «картье», — где-нибудь около одиннадцати, уже совсем скоро.
Женщина. Я обязательно должен заполучить «Персиковые тени», и она продаст их мне, сколько бы это ни стоило. Я спросил, нельзя ли посмотреть книжку, пока не придет покупательница, и продавец ответил, что не видит причин, почему бы и нет.
Как и все написанное Маршаллом Франсом, произведение затянуло меня с головой, и на время я отключился от мира. Какой язык! «Тарелки ненавидели столовое серебро, которое, в свою очередь, на дух не переносило стаканы. Они пели друг дружке суровые песни. Дзынь. Трень. Звяк. И такая низость три раза в день». Персонажи были тебе совершенно в новинку, но стоило повстречаться, и ты уже удивлялся, как это раньше обходился без них. Словно последние кусочки головоломки, встающие в самую середину.
Дочитав, я скорее вернулся к особенно полюбившимся местам. Таких было немало, так что когда у дверей звякнул колокольчик и кто-то вошел, я постарался не обращать внимания. Если пришла она, это могло закончиться отказом продать книгу, и мне бы не представилось другой возможности ее почитать, и потому я хотел проглотить как можно больше, прежде чем произойдет конфронтация.
Пару лет я коллекционировал авторучки. Однажды на блошином рынке во Франции я увидел, как какой-то человек передо мной взял с лотка одну ручку и стал рассматривать. По шестиугольной звезде на колпачке я сразу понял, что это «монблан». Старый «Монблан». Я замер как вкопанный и начал повторять про себя: «ПОЛОЖИ ЕЕ, НЕ ПОКУПАЙ!» Но тщетно — человек приглядывался к ней все внимательней. Тогда мне захотелось, чтобы он умер тут же на месте, и я смог бы вынуть ручку из его окоченевших пальцев и купить сам. Он все стоял спиной ко мне, но моя ненависть была так сильна, что, должно быть, его проняло: он положил ручку, бросил испуганный взгляд через плечо и поспешно удалился.
Первое, что я увидел, оторвавшись от книги Франса, была приятной формы задница, обтянутая джинсовой юбкой. Должно быть, она. ПОЛОЖИ КНИГУ, НЕ ПОКУПАЙ! Я старался прожечь взглядом юбку и кожу под ней, до самой души, где бы та ни находилась. ИДИТЕ ПРОЧЬ, МАДАМ! ЗАКЛИНАЮ ВАС УБРАТЬСЯ ПРОЧЬ И ОСТАВИТЬ КНИГУ ЗДЕСЬ, ЗДЕСЬ, ЗДЕСЬ!
— Вон тот джентльмен смотрит ее. Я думал, вы не будете возражать.
У меня вдруг возникла бредовая романтическая надежда, что женщина окажется прелестной и улыбающейся. Прелестной и улыбающейся — ведь у нее такой хороший литературный вкус! Но увы и ах. Улыбка — да, была; хотя едва ли это можно было назвать улыбкой, скорее смесь легкого замешательства и разгорающегося гнева. Лицо же было смазливым и заурядным. Чистое, здоровое лицо, выращенное на ферме или где-нибудь в сельской местности, но не очень солнечной. Прямые русые волосы чуть загибались у самых плеч, словно боясь их коснуться. Светлые веснушки, как брызги солнца, прямой нос, широко посаженные глаза. Чем больше смотришь на это лицо, тем больше видишь в нем заурядности, нежели смазливости, но слово «здоровое» крепко засело у меня в голове.
— Это вы зря.
Я не понял, кому адресованы эти слова. Но она подошла и выхватила книгу из моих рук, словно мать, заставшая меня с порнографическим журналом. Затем дважды провела рукой по светло-зеленой обложке и только тогда взглянула мне в лицо. У нее были редкие ржавого цвета брови, чуть загнутые у краев кверху, так что даже когда она хмурилась, то не казалась слишком рассерженной.
Пританцовывая, рядом возник продавец, с тактичным «Позвольте?..» ловко выхватил мое сокровище у нее из рук, положил обратно на прилавок и начал заворачивать в бежевую бумагу.
— Я сижу здесь, на этом самом углу, двенадцать лет, и иногда у меня бывало несколько Франсов, но обычно на него засуха, просто пустыня. Конечно, «Страну смеха» в первом издании найти несложно, ведь он был к тому времени уже так популярен, а вот «Горе Зеленого Пса» в первом, да и в любом, издании достать труднее, чем зубы Гидры. А что, послушайте, у меня на задних полках есть «Страна», если кого-то из вас это интересует.
Он подмигнул нам, но у меня уже было первое издание, за которое я выложил целое состояние в Нью-Йорке, а моя соперница рылась в своей сумочке, так что продавец философски пожал плечами и продолжил заворачивать покупку.
— С вас тридцать пять долларов, мисс Гарднер.
Тридцать пять! Я бы заплатил…
— М-м-м, мисс Гарднер? М-м-м, вы бы не уступили мне эту книгу за сто? Я хочу сказать, я готов заплатить сейчас же, наличными.
Продавец стоял у нее за спиной, и когда услышал мою цену, его губы задвигались вверх-вниз, как две змеи в конвульсиях.
— Сто долларов? Вы бы заплатили за нее сто долларов?
Это была единственная книга Франса, которой я не имел, а тем более в первом издании, однако что-то в тоне мисс Гарднер заставило меня почувствовать себя гнусным толстосумом. Но лишь на мгновение, всего лишь на мгновение. Когда речь идет о Маршалле Франсе, я готов быть гнусным толстосумом хоть целый божий день, лишь бы заполучить книгу.
— Да. Вы продадите?
— Мне, конечно, не следует вмешиваться, мисс Гарднер, но сто долларов — небывалая цена даже за такого Франса.
Если она испытывала соблазн, если Франс значил для нее столько же, сколько и для меня, то сейчас ей было мучительно больно. Я чуть даже не пожалел ее, в некотором смысле. Поколебавшись, она взглянула на меня так, словно я сделал ей какую-то гадость. Я понял, что она решила согласиться на мое предложение и досадует на себя.
— В городе есть цветной ксерокс. Я хочу сначала сделать себе копию, а потом… потом я вам продам. Можете прийти и забрать завтра вечером. Я живу на Бродвее, дом сто восемьдесят девять, второй этаж. Приходите… ну, не знаю… Приходите в восемь.
Она расплатилась и вышла, без единого слова больше. Потом продавец глянул на маленькую бумажную полоску, что была заложена в книгу, и сообщил мне, что имя женщины — Саксони Гарднер и что кроме книг Маршалла Франса она просила его откладывать все старые книги о куклах.
Она жила в районе, где, когда едешь на машине, всегда поднимаешь стекла. Квартира ее находилась в доме, который когда-то был довольно шикарным — масса лепнины и большое уютное крыльцо, идущее вдоль всего фасада. Но теперь вид оттуда открывался лишь на остов «корвейра», с которого сняли все, кроме зеркала заднего вида. На крыльце сидел в качалке старый негр в хлопчатой куртке с капюшоном, а поскольку было темно, я не сразу разглядел черную кошку у него на коленях.
— Здорово, приятель.
— Здравствуйте. Здесь живет Саксони Гарднер?
Вместо ответа на мой вопрос он поднес кошку к лицу и прошептал: «Киса-киса-киса». Наверное, ей, хотя не уверен; к животным я некоторым образом равнодушен.
— М-м-м, простите, не могли бы вы, пожалуйста, сказать, здесь ли…
— Да. Я здесь. — Хлопнула дверь, и Саксони Гарднер действительно оказалась здесь. Она подошла к старику и большим пальцем коснулась его макушки. — Пора спать, дядя Леонард.
Он улыбнулся и вручил ей кошку. Мисс Гарднер проводила его взглядом и неопределенно махнула рукой, как бы предлагая мне сесть в его качалку.
— Все зовут его дядя. Он милый. Они с женой живут на первом этаже, а я на втором. — Она что-то держала под мышкой, а чуть погодя достала и сунула мне. — Вот, забирайте. Я бы никогда вам ее не продала, не нуждайся я так в деньгах. Вам, наверное, нет до этого дела, но я просто хотела сказать. Отчасти я зла на вас и в то же время благодарна. — Она было улыбнулась, но помедлила и провела рукой по волосам. У нее была забавная черта, к которой трудно сразу привыкнуть, — она редко делала больше одного дела за раз. Если она вам улыбалась, то руки ее оставались неподвижными. Если она хотела убрать с лица волосы, то переставала улыбаться, пока не уберет.
Взяв книгу, я заметил, что она заново аккуратно обернута — в нотную бумагу, на которой от руки записана какая-то музыка. Выглядело очень мило, но мне хотелось сорвать обертку и тут же, не сходя с места, снова начать читать. Я понимал, что это грубо и неприлично, но уже предвкушал, как приду домой, намелю себе кофе, сварю, потом устроюсь в просторном кресле у окна, под уютной лампой…
— Я знаю, это не мое дело, но ради бога, почему вы даете за нее сто долларов?
Как объяснить одержимость?
— А почему вы заплатили тридцать пять? Судя по тому, что вы недавно сказали, вы не можете позволить себе и этого.
Она отпрянула от столба, на который опиралась, и задиристо выпятила подбородок:
— Откуда вам знать, что я могу себе позволить, а чего нет? И, кстати, я вовсе не обязана продавать вам эту книгу. Я еще ни денег не получила, ни… вообще ничего.
Я встал с изношенного кресла Леонарда и полез в карман за свежей стодолларовой купюрой, которую всегда держу в потайном отделении бумажника. Я не нуждался в этой женщине, как и она во мне; вдобавок холодало, и мне хотелось оказаться подальше отсюда, пока не забили боевые барабаны джунглей и на крыше «корвейра» не начались ритуальные пляски.
— Мне, гм, действительно пора. Так что вот ваши деньги, и очень сожалею, если был с вами невежлив.
— Были. Не хотите ли чашку чаю?
Я все маячил перед ней с хрустящей купюрой, но она не взяла ее. Пожав плечами, я согласился на чай, и мисс Гарднер ввела меня в Дом Ашеров.
В холле — наверное, над дверью дяди Леонарда — горела трехваттная желто-коричневая лампочка с сеткой от насекомых. Я ожидал ощутить вонь, как на морском берегу после отлива, но ошибся. Пахло чем-то сладким и экзотичным — судя по всему, благовониями. Сразу за лампочкой была лестница. Она оказалась крутой, и я решил, что такой подъем мог бы вести в базовый лагерь на Эль-Капитане, но я благополучно одолел ступеньки и успел заметить, как мисс Гарднер исчезает за дверью, бросив мне через плечо что-то неразборчивое.
Наверное, это было что-то вроде «Берегите голову», поскольку, шагнув через порог, я первым делом запутался головой в плотной паутине, отчего перенес легкий сердечный приступ. Но это оказались нити кукол, тысячи нитей; марионетки висели по всей комнате в тщательно выверенных жутковатых позах, причем ни одна не повторялась. Они напомнили мне множество страшных снов, какие я видел в своей жизни.
— Только, пожалуйста, не называйте их куклами. Это марионетки. Какой чай вы предпочитаете, яблочный или ромашковый?
Приятный запах исходил именно отсюда, и это действительно были благовония. На кофейном столике я увидел тлеющие палочки в плоском глиняном горшочке, наполненном белым песком. Там же лежали несколько странных булыжников очень яркой расцветки и какая-то голова — наверно, одной из марионеток. Я недоуменно вертел ее в руках, когда вернулась мисс Гарднер с чаем и буханкой свежеиспеченного — причем самостоятельно — бананового хлеба.
— Вы разбираетесь в них? Это копия злого духа Натта из Бирманского театра кукол.
— Этим вы зарабатываете на жизнь? — Я обвел рукой комнату и чуть не уронил Натта на банановый хлеб.
— Да, то есть зарабатывала, пока не заболела. Вы чай пьете с сахаром или с медом? — Она сказала «заболела» не тем тоном, который подразумевает дальнейшие расспросы, мол, чем именно и не лучше ли вам уже.
Когда я выпил чашку противнейшей горячей жидкости, какую только пробовал в жизни (яблочной или ромашковой?), мисс Гарднер провела для меня экскурсию по комнате. Она рассказала об Иво Пугонни и Тони Сарге, о Бунраку и фигурках Ваджанг, словно это были ее друзья. Но мне понравилось оживление в ее голосе и невероятное сходство между лицами некоторых кукол и моими масками.
Когда мы снова сели, она уже нравилась мне раз во сто больше, чем раньше. И тогда мисс Гарднер сказала, что хочет показать мне кое-что интересное. Выйдя в другую комнату, она вернулась с фотографией в рамке. Раньше я видел лишь один портрет Франса, поэтому не узнал его, пока не увидел подпись в левом нижнем углу.
— Бог мой! Откуда у вас это?
Она забрала у меня фото и внимательно посмотрела на него. Когда она заговорила снова, ее голос звучал тихо и спокойно.
— Давным-давно в детстве мы играли у кучи горящих листьев. Каким-то образом я споткнулась и упала прямо в кучу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34