— О, я не хочу перехватывать ваше такси! Куда вы едете?
— К себе в отель. Я оставил там все деньги, и мне придется заехать туда.
Девушка вздрогнула.
— В чем дело? — спросил Джордж.
— Я потеряла кошелек.
— О Боже! Много денег?
— Не очень. Но на билет хватало.
— Бесполезно спрашивать, куда?
— Боюсь, что бесполезно.
— Я и не собирался.
— Ну, естественно! Это мне в вас и нравится. Вы нелюбопытны.
Джордж задумался.
— Остается одно. Подождите в машине возле отеля, пока я сбегаю за деньгами. Тогда, если позволите, я ссужу вас необходимой суммой.
— Спасибо, спасибо! Одиннадцать шиллингов вас не обременят?
— Нисколько. Я как раз получил наследство.
— Конечно, если это много, я могу поехать третьим классом. Всего пять шиллингов. А первым — десять с половиной. Видите ли, место, куда мне надо попасть, — в двух часах от Лондона.
— Так, это уже кое-что.
— Все же не очень много, правда?
— Пожалуй, я дам вам соверен. Тогда вы сможете поесть.
— Вы ничего не упускаете. Да, вы правы. Иначе я умру с голоду. Но откуда вы знаете, что я верну деньги?
— Рискну, так уж и быть.
— Что ж, в таком случае мне придется спросить, как вас зовут. Иначе как я узнаю, куда слать деньги?
— О, у меня секретов нет! Я — открытая книга.
— Не язвите. Я не нарочно напускаю туману, у меня просто нет другого выхода. — Я не это имел в виду.
— А мне показалось, что это. Итак, кто мой благодетель?
— Меня зовут Джордж Бивен. Сейчас живу в отеле «Карлтон».
— Запомню.
Такси медленно двигалось вдоль Хаймаркета. Девушка засмеялась.
— Да? — сказал Джордж.
— Я вспомнила, как это все было. Я ведь даже не поблагодарила вас как следует. Вы были великолепны.
— Я очень рад, что сумел помочь вам.
— Что произошло? Вы понимаете, я ничего не видела, кроме вашей спины. Только слышала, и то невнятно.
— Ну, он подбежал и сказал, что вы сели в машину. Прямо с рекламы средств от ожирения, конечно, «до приема», не после. Манеры у него, как у пестрохвостого шимпанзе.
Девушка кивнула.
— Значит, это Перси. Я знала, что не ошиблась.
— Перси?
— Так его зовут.
— Именно. Ну, как же иначе! Именно так его должны звать.
— А потом что?
— Я привел свои доводы, но, кажется, его не успокоил, ибо он ухватился за ручку. Тогда я сбил с него шляпу. Пока он ее поднимал, мы уехали.
Серебристый ручеек смеха снова обрадовал его.
— Ах, жаль, что я не видела! Нет, какая изобретательность! Как вы додумались?
— Не знаю, — скромно сказал Джордж. — Само собой вышло.
Девушка стала серьезной, улыбка исчезла. Она повела плечами.
— Страшно подумать, как повел бы себя на вашем месте кто-нибудь другой.
— Ну, что вы. Всякий поступил бы так же. Согласитесь, сбить с Перси шляпу — вполне естественно. Как говорится, непроизвольное действие.
— Это для вас. На вашем месте мог бы оказаться какой-нибудь растяпа. Или идиот с замедленной реакцией, стал бы расспрашивать… Нет, как мне повезло — попасть из всего Лондона именно на вас!
— Мне тоже повезло.
Она положила маленькую ручку на его плечо и заговорила серьезно.
— Не подумайте, мистер Бивен, что если я так много смеюсь, то это все ерунда. Без вас я бы пропала.
— Вы могли позвать полицейского.
— Ах, это совсем не тот случай! На самом деле все много, много хуже. Ладно, не буду. Это нечестно. — Ее глаза снова засияли улыбкой. — Я понимаю, что вы любопытствуете, но как знать, не провоцирую ли я сама ваше любопытство. Глупее всего здесь то, что никакого секрета и нет. Просто я не могу никому рассказать.
— По моим представлениям, это и называется секретом.
— Да, но я имею в виду — я не какая-нибудь принцесса, скрывающаяся от анархистов. У меня просто неприятность. Начни я рассказывать, вы просто умрете со скуки.
— А вы попробуйте. Она покачала головой.
— Нет. К тому же, мы приехали. — Машина остановилась у отеля, и швейцар уже распахивал дверцу. — Вы еще не раскаялись — дадите мне денег? Тогда надо поспешить, я опаздываю. Если я не успею на этот поезд, следующий — только через час.
— Подождите здесь, хорошо? Я мигом.
— Жду.
Когда он последний раз взглянул на нее, она улыбалась струящей веселье улыбкой. Раз был именно последний, ибо через две минуты, не более того, не было ни машины, ни девушки, только опустевший мир.
Он стоял и переваривал эту непредвиденную катастрофу. Расторопный швейцар поспешил со своей информацией.
— Она взяла такси, сэр.
— Взяла такси?
— Как только вы ушли, сэр, она села в такси и велела ехать на вокзал Ватерлоо.
Джордж ничего не понимал. Он так и стоял бы до скончания века, если бы властный голос за его плечом не вывел его из задумчивости.
— А, черт подери! Это вы.
Подкатило другое такси, из него выскочил толстый краснолицый юноша. Одного взгляда было для Джорджа достаточно. Охота возобновилась. Гончая снова взяла след. Теперь он был рад тому, что девушка исчезла. Он, кажется, поспешил вычеркнуть Перси из списка важных обстоятельств. Чересчур глубоко погрузившись в свои дела, он счел недавнюю стычку решительным сражением, упустив из вида, что эта назойливая и бесполезная личность может пуститься в погоню на другом такси — а это, принимая во внимание пробки на улицах, не слишком трудно. И вот он здесь, с таким кровяным давлением, которое вряд ли одобрил бы домашний врач. Все надо начинать сначала.
— Ну, что? — сказал Перси.
Джордж смерил его критическим, недружелюбным взглядом. Ему ни в малейшей степени не нравилось это жирное ничтожество. Оглядывая его с ног до головы, он не мог обнаружить ни единой черты, радующей взор, за одним, разве, исключением — в шляпе зияла большая неровная вмятина.
— Думали, отделались от меня? Думали, ушли? Еще чего! Джордж смотрел холодно.
— Я понял, в чем ваша проблема, — сказал он. — Вас обкормили.
Перси заклокотал от гнева. Лицо его еще побагровело. Он замахал руками.
— Вы…вы мерзавец! Где моя сестра?
От этой неожиданной реплики мир закачался, как пьяный. Эти слова решительно опровергали его диагноз. До сего времени он полагал, что имеет дело с преследователем прекрасных дам. Ему и в голову не приходило, что на стороне врага может быть какая-то правда.
Удар оказался тяжелым, настолько тяжелым, что земля ускользнула из-под ног.
— Ваша сестра? Что вы говорите?
— То, что слышите. Где она?
Джордж силился собрать воедино умственные и физические способности, чувствуя себя полным дураком. До сих пор он воображал, что кругом прав; теперь же оказывалось, что он кругом виноват. Он совсем было решился извиниться, но воспоминание о страхе таинственной девушки и ее намеки на какие-то неприятности — надо полагать, исходившие от этого человека, пусть он ей и брат — погасили этот порыв. О чем бы ни шла речь — а он не понимал, о чем, — одно четко выделялось на фоне всех сумасшедших событий этого знаменательного дня: девушка совершенно очевидно нуждалась в его помоши. Кто бы из них ни был в своем праве, но именно ее сообщником он стал и должен хранить ей верность.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал он. Юноша потряс толстым кулаком в лайковой перчатке.
— Негодяй!
Густой, глубокий, умиротворяющий голос прорезал накалившуюся атмосферу, как Святой Грааль, скользящий по солнечному лучу:
— В чем дело?
Здоровенный полисмен, материализовавшись из ничего, возвышался над ними живой статуей «Власть не дремлет». Большой палец одной руки небрежно покоился на широком поясе. Другая слегка ласкала гвардейские усы, которые вызывали жжение в сердцах прекрасного пола чаще, чем все другие усы их отряда, вместе взятые. Глаза над усами глядели строго и вопрошающе.
— В чем дело?
Джордж любил полицейских. Он знал, как с ними обращаться. В голосе его зазвучала та нота вежливой почтительности, которую так любит страж порядка.
— Право, не знаю, констебль, — сказал он, всем своим видом показывая, что в трудный момент обрел в нем как бы старшего брата, способного выручить из беды. — Стою себе, никого не трогаю, и вдруг этот человек нападает на меня. Вы не могли бы его попросить…
Полицейский постукал толстого юношу по плечу.
— Давайте не будем, — сказал он. — Ясно? Значит, давайте не будем, эт самое.
— Руки прочь! — взревел Перси.
Олимпийское чело покрылось тучами. Юпитер потянулся за своими молниями.
— Эй, эй, эй! — сказал он, и голос его дрогнул, как голос бога, оскорбленного смертным. — Ну, ну, ну, ну!
Пальцы снова опустились на плечо, на сей раз уже не предупредительно. Там, куда они опустились, они и остались в железной хватке.
— Не надо, эт самое, — сказал он. — Вот это — не надо.
Бешенство овладело толстым юношей. Как легкие покровы, спали с него здравый рассудок и тщательно выученные Уроки. Издав ни на что не похожий вопль, он вывернулся и резко ткнул полицейского в живот.
— Xo! — изрек разгневанный блюститель порядка, мгновенно принимая человеческое обличье. Левая рука оставила ремень и деловито вцепилась в ворот нарушителя. — Пройдемте!
Все произошло с невероятной быстротой. Только что Джордж находился в самом эпицентре безобразного скандала-и вот, буквально в следующий миг, фокус внезапно переместился. Внимание мегаполиса переключилось на недавнего обидчика, который, понукаемый рукой Закона, совершил свой скорбный путь к полицейскому участку на Вайн-стрит; путь, хранящий следы столь многих достойнейших его людей.
Джордж проводил взглядом удалявшуюся парочку, сопровождаемую все разраставшейся и углублявшейся в суть дела толпою. Затем он вернулся в отель.
«Вот, — сказал он себе, — зенит прекрасного дня. А я еще думал, что в Лондоне скучно!»
Глава V
Наутро Джордж проснулся, смутно ощущая, что мир какой-то другой. Стряхнув последние остатки сна. Он почувствовал неясное возбуждение. Он вскочил на кровати. Он вспомнил. Он влюблен!
Сомнений быть не могло. Невыразимая радость пронизывала его насквозь. Он чувствовал себя юным и сильным. Все, что ни делалось в лучшем из миров, явно делалось к лучшему. Солнце сияло. Кто-то свистел внизу, на улице, и даже звук одного из его старых сочинений, которое уже год назад вызывало у него тошноту, был приятен, хотя невидимый свистун лишь изредка, да и то случайно, попадал в тон. Джордж легко спрыгнул с кровати и открыл в ванной холодный кран. Намыливая лицо перед утренним бритьем, он лучезарно сиял, радуясь своему отражению в зеркале.
Итак, оно пришло. То самое.
Джордж никогда не был влюблен. Конечно, начиная лет с пятнадцати он испытывал нежные чувства разной степени интенсивности. Конечно, в семнадцать он был влюблен практически во всех знакомых ему особ женского пола и еще в десятки незнакомых, но более зрелые годы отточили его вкус и отдалили от этой романтической соборности. Последние пять лет женщины находили его более или менее холодным. Чувства в нем остыли, в немалой мере — благодаря его профессии. Для человека, который из года в год сочиняет музыкальные комедии, женщины постепенно теряют многие из тех соблазнительных достоинств, которыми они улавливают прочих, обыкновенных мужчин. Джорджу в последние годы стало казаться, что самая яркая их черта — это склонность брыкаться. Пять лет блуждал он среди женщин, многие из них были прекрасны, все — привлекательны; но единственное, что запечатлела память — то, с какой интенсивностью и частотой они брыкались. Одни взбрыкивали из-за музыкальных номеров, другие — из-за любовных сцен; третьих заботили выходные реплики, четвертых — складки платья во втором акте. Брыкались они по-разному — кто гневливо, кто сладко, кто шумно, кто тихо, кто с улыбкой, кто в слезах, кто жалостно, кто снисходительно, но все, все до единой. И вот, для Джорджа женщины стали не источником вдохновения, не ласковыми богинями, а большой опасностью, от которой надо было спасаться тактично, а не выйдет — просто бежать. Годы и годы страшился он оказаться с ними один на один; в нем выработалась привычка смываться как можно скорей, как только какая-нибудь их них начнет раскидывать свои сети.
Нетрудно представить себе, как это на него подействовало. Возьмите прирожденного Дон-Кихота с рыцарским инстинктом, романтического и восторженного, на пять лет лишите его возможности упражняться в этих качествах — и вы получите скопление дури, сравнимое лишь с утечкой газа в герметически закрытом помещении или с погребом, полным динамита. Довольно искорки от спички — и взрыв.
Бурное вторжение этой девушки в его жизнь послужило не только искрой, но пламенем. Ее ясные глаза вызвали детонацию духовного тринитротолуола, столь долго копившегося в его душе. Ба-бах! На миллионы осколков разметались, взлетев на воздух, все благоразумие, вся сдержанность, ставшие было принципом его жизни. И что же? Безнадежно влюблен, что твой трубадур в средние века.
Только когда он кончил бриться и робкой ступней пробовал воду в ванне, его вдруг окатило мыслью, что влюблен-то он влюблен, но аллея его любви усеяна ямами почище, чем любая площадка для гольфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28