Да-а, демократам надо признать, что сегодня не их день. Сегодня — День чиновника! Но если вдуматься — это день народа. Вот такое диалектическое противоречие и единство. Что ж, надо иногда и жизнь отдать за того, кому служишь.
Следующим по ступеням поднимается… Березовский!! Вот это сюрприз!.. Да, депутат Думы, бывший секретарь Совбеза… тоже чиновник. Но его появление здесь явно опровергает слухи, что именно Березовский выдвинул кандидатуру Путина и поддерживает его. Такой мэтр, такой умелец никогда не допустил бы такой промах, будь Путин его кандидатурой. Впрочем, еще не вечер, подождем развития событий.
За ним следует бывший министр финансов Павлов. Да, крепко запомнил его народ. Если что и спасет сегодня Павлова, так это лишь наличие достойных соперников. Он уронил очки… конвоир подает их ему… кажется, очки не разбились.
И замыкает эту короткую, но такую весомую цепочку директор Центробанка Геращенко. Вот этот спокоен абсолютно. Да-а, вот что значит старая закалка. А ведь он сегодня — наиболее вероятный кандидат на новый галстук!
Остается пять минут! Начинается раздача статуэток. Как принято на конкурсах, они вручаются, начиная от последнего места. Победитель остается на сладкое.
Площадь замерла. Все чувства обострены. Кто же, кто!!!
Павлов! Пятое место — Павлов! Он поднимает статуэтку над головой, потрясает ею! Что это? Кажется, ему плохо. Через толпу пробирается реанимобиль. Вот зачем они стояли у музея! Да-а, от такого потрясения можно и умереть. Кажется, зрители не огорчились бы. Но — хорошего понемногу.
Пока врачи хлопочут над Павловым, мы воспользуемся паузой и скажем несколько слов о ведущих, объявляющих решения большого жюри и вручающих награды. Вы видите — это наши телезвезды, Арина Шарапова и Сергей Доренко. Говорят, Доренко на ОРТ выполнял заказы Березовского и получал от него зарплату пятьдесят тысяч долларов в месяц. И вот теперь — такая встреча… Но смотрите — они дружески переговариватся о чем-то! Да: в больших делах нет личной дружбы или личной вражды. Им помогает Юлий Гусман, вездесущий Гусман! Да-а, вот такой путь прошел один из родоначальников нашего КВНа. Вот он подает Арине следующий конверт. Ну?! Кто же?!
Березовский!!! Березовский!!! Толпа свистит и хохочет. Кажется, зрители предпочли бы увидеть повешенными всех пятерых. Но — закон есть закон. Я думаю, вы вместе со мной не сомневались, что могущественный олигарх и на этот раз выкрутится! Прямо, что называется, из петли! Он смотрит на нее и улыбается. Доренко пожимает ему руку… Рожденный быть утонутым не повешен… в смысле рожденный быть повешенным не утонут, в том смысле, что у нас наоборот.
Кто же третье место? Гайдар! Он отдувается. Принимает статуэтку, вертит ее как будто растерянно в руках, сгибает в подкову и прячет в карман. Говорят, он много лет занимается армреслингом. Да: вот Доренко кривится от его рукопожатия.
Остаются двое: Геращенко и Чубайс. Это уже серьезно. Кажется, у Шараповой закружилась голова. Появляется врач, дает ей понюхать нашатырь. Мы редко задумываемся, какое напряжение сил требуется от ведущих. Привыкли только обсуждать их туалеты и гонорары. А ведь ей сейчас, может быть, не легче, чем участникам.
Так… Внимание!… А-а-а-а!!! Чубайс!!! Чубайс выходит на второе место!!! Вот это матч, дорогие телезрители, вот это игра, какой момент!!! Вы видите, простите, я даже забылся от волнения и перешел на футбольную терминологию. Но этот русский футбол — не какой-то английский соккер, и даже не американский, и даже не регби. Это сравнимо… да что там, это, конечно же, не сравнимо ни с чем!
Овация! Непрекращающаяся овация на Красной площади! Этот грохот, это беспрерывное ритмичное землетрясение, все звуки заглушены! Но можно видеть, и мы видим!
У всех у нас есть претензии к Центробанку, и вот наконец мы их можем выразить! Геращенко обступают… его не видно… ставят на табуретку… Гремят барабаны кремлевского оркестра, по движению палочек понятно, что они выбивают дробь, но и ее не слышно! Все! Вот! Что-о? Неужели не выдержит веревка? Бедная Россия, и повесить-то в ней толком не умеют! Похоже, уступают еще наши товары западным. Нет, слава Богу, кажется, все обошлось. Да! Свершилось! Свер-ши-и-и-л-о-о-о-с-ь!!!
Тишина. Мертвая тишина. Кажется, все даже перестали дышать. Встают на цыпочки, вытягивают шеи. Вы видите, некоторые девушки сидят на плечах своих кавалеров. Все смотрят на… того… который… сейчас… последний… День чиновника. Вот такой у нас теперь ежегодный всенародный праздник.
И вот в этой тишине кремлевские куранты отбивают свои двенадцать ударов. Многие сверяют часы.
Что?! Подождите… Кажется, это что-то непредвиденное… Неужели террористы осмелились в этот светлый день на новое преступление? Да! Это взрыв! Взрыв в Кремле! Кирпичная пыль! Вы видите, как взметнулись в небо вороны! Звон стекол, отдельные обломки летят через стену в толпу! Люди приседают, прикрываются руками! Наш оператор прикрывает собой камеру, открыт только объектив! Это гнусное злодеяни…
Подождите. Что-то происходит. Надо разобраться. Люди аплодируют. Чему? Как это надо понимать?
Вот в чем дело! Вслушайтесь в это скандирование! «Ав-ро-ра»! «Ав-ро-ра»!! «Ав-ро-ра»!!! Все встает на свои места! И даже больше! Гораздо больше! Это снаряд «Авроры» разорвался в Кремле! Полуденный выстрел «Авроры» поразил! Нашу цель! Мы ждали! Предки с нами! Справедливость побеждает! Ур-ра!
С праздником вас, дорогие россияне!!!
На площади все приходит в движение. Демонстранты начинают опять группироваться в колонны. В такой давке это нелегко! И вот они начинают прохождение мимо мавзолея и Лобного места. ОМОН с трудом удерживает порядок, но пока все в порядке.
На этом мы завершаем свой репортаж и прощаемся с вами. Передачу вели Николай Фоменко и Павел Лобков.
27
— Ты чем заряжал?! — орал Ольховский, меча хлопья пены.
— Холостым… чессслово… ведь день, я зннн… — бормотал и трясся Шурка.
— Да вот снаряд… в ящике… товарищ капитан первого ранга, — тыкал Габисония, пятясь.
— И звука, что летит, не было, — подал голос сверху Серега Вырин.
— Ну ни хрена тогда не понимаю… А разрыв откуда? Командир БЧ—2!!! Поч-чему раз-рыв по цели???!!!
— А какая, в сущности, разница? — рассудительно парировал Беспятых. — Главное — мы получили результат.
— Мы получили! Еще неизвестно, кто и что получил!
— Действительно — зона, — пожал плечами Колчак.
— Зо-она! Это… пиздец, а не зона!
— А м-м-м-может, это од-д-дин из п-п-п-преж-них рванул? — вытряс из себя Шурка и попробовал придержать скачущий подбородок рукой.
— Да? А почему сейчас?
— Сами, суки, грохнули, а на нас теперь навесят, — спустил сверху Вырин.
— Орудие пробанить и зачехлить, — приказал Беспятых и повернулся к щиту спиной. — Петр Ильич, вы сегодня по телику рейтинг Путина последний не видели?
— А что? — Ольховский почувствовал, что сесть сейчас совершенно необходимо и поэтому правильно, и опустился на ступеньку трапа, ведущего на мостик.
— А рейтинг хороший. Пятьдесят три процента.
— И что?
— Вот и ответ. Знаете, в артиллерии говорят: «Без „еб твою мать“ и снаряд не туда летит».
— Лей-те-нант! Зарываешься?! Смир-рна! Ладно, продолжай…
— Ну, а с хорошей матерью и холостой рванет. Если кому сильно надо. Значит, сильно.
— Сука, сука, кто придумал брать философов в артиллерию!
— Минобороны.
— Вообще-то, — примирительно сказал Колчак, щурясь на оседающее над Кремлем бурое облачко, — в старое время комендору давали за хороший выстрел чарку и серебряный рубелек.
— Си-чаззз. Сам выпью. Ладно, пошли… вспрыснем.
28
«Я вижу город Петроград в двухтысячном году: бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу, банкир готовит пулемет — сейчас он вступит в бой. Висит плакат: „Долой господ!“, „Анархию долой!“
Иванов-Седьмой дважды перечитал написанное, и пришел к выводу, что написал стихи. Автор был приятно поражен. До этого единственное стихотворение в жизни удалось ему в семнадцать лет. Оно было о трагической любви и самопожертвовании. Под влиянием своего произведения он подал документы в военно-морское училище. Понадобилось прожить жизнь и завершить карьеру, чтобы обнаружить себя на поэтической вершине.
«Стихи рождаются в душе, но происходят из жизни», — сказал он себе и задумчиво посмотрел на жизнь. Жизнь на «Авроре» наблюдалась в иллюминатор. Там действительно бежал солдат, и довольно быстро. Но торговцы настигали. В руке солдат зажал блок сигарет. Дистанция сокращалась, и бой, похоже, предстоял вскоре. Мысленно солдат наверняка стрелял, но ему мешало отсутствие автомата.
«Словно прирос к руке солдата автомат», — застрочил Иванов-Седьмой. — «Всюду врагов своих заклятых бил солдат!»
Торговцы догнали солдата и принялись бить. Поэт отвернулся.
Не было бы счастья, да несчастье помогло, горько вздохнул он. К поэзии летописец обращается от беспомощности. Когда по какой-либо причине не может (или не хочет) изложить события честной прозой.
А события последнего времени поставили Иванова-Седьмого в тупик. В поисках выхода из тупика искусство попробовало опять принадлежать народу. Отчаявшийся автор обратился к аудитории: господа, чего вы хотите? Как правильно? Что вам видится?
Кубрику виделось примерно так:
Сводный отряд добровольцев Балтфлота (семьсот человек, полный экипаж) прибывает на «Аврору». В баталерке всем раздаются черные кожаные куртки, а в оружейке — маузеры. Грузовики экспроприируются прямо на улицах. Правительство арестовывается, шпионы, вредители и олигархи расстреливаются. Летучие отряды матросского гнева захватывают телевидение, радио, редакции газет, вокзалы, аэропорты, банки. Объявляется о смене власти. Спешно проводятся честные всеобщие выборы. Но диктатора на первые лет пять назначим сами. И — дембель всей команде. Денежное вознаграждение — и по домам!
Кают-компания, в силу возраста и образования, была вдумчивее и обстоятельнее:
Людьми, конечно, пополниться. И озаботиться современным оружием. Решительным штурмом захватить Лубянку (нужны огнеметы). И одновременно — здание Министерства обороны. Директора ФСБ и министра обороны брать ночью, в постелях, живьем. Под пистолетом они отдают приказы дзержинской дивизии, или как ее сейчас, Таманской и Кантемировской: не вмешиваться. Президент, правительство, Дума, Останкино — хватит по одному штурмовому взводу.
После этого все разводили руками, матерились, смеялись и добавляли:
— Но это — в нормальной стране! Прошло бы — на голубом глазу. А в этом сумасшедшем доме — сам видишь, разве можно что-нибудь планировать?!
Иванов-Седьмой впал в ступор, затворился у себя и стал писать стихи: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, какой пассаж, едрена мать, во что же нам осталось верить? Родина-мать проглотила аршин, тужится мальчик на судне один. Политическая воля, нет уж дней тех сладких боле, где под каждым нам кустом был готов и стол, и дурдом: воля волей, коли сил невпроворот, а если наоборот, шпрот вам в рот? Плохая им досталась доля, не многие вернулись с поля, когда б на то не Божья воля — мы б не вошли в Москву ни во сне, ни наяву, сами еле на плаву, драть кремлевскую братву. Сегодня мы не на параде, все вы бляди!»
— Да вы никак нахрюкались! — удивился вестовой, расталкивая его к обеду.
— Что-о?!
— Виноват. Я хотел сказать: наклюкались.
— Такова па-а-ээоу!эть-тическая жизнь… — заплетающимся языком выговорил Иванов-Седьмой, борясь со спазмами.
Обед был прерван транслированным воплем сигнальщика:
— Мужики-и! Вы телевизор смотрите?!!
Резко бросили жрать и включились в политику.
На балконе Белого дома махал кулаком и мегафоном генерал Макашов. Со своим породистым носом на усатой шайбе он походил на карточного короля в камуфляже, ловко вынутого из рукава. Высовываясь над пластиковым щитом, которым прикрывал его автоматчик, он выбрасывал в толпу внизу:
— Не будет вам больше! Ни мэров! Ни сэров! Ни пэров! Ни херов!
Толпа одобрительно ржала и горела рвением.
— А что будет? — вдумчиво спросил Шурка.
— Херы-то чем ему мешают? — удивился Вырин. — И как понимать, что их больше не будет?
Мегафон перехватил вкусно-мужиковатый усач Руцкой.
— Тоже мне, воевода, — презрительно сказал Колчак. — Комполка — он и есть комполка. Подполковник. Авиатор. Его дело что? — взлет-посадка, убитых списать. Полез…
— Мужчины, служившие в армии, сейчас получат оружие! — командовал Руцкой. — Машины стоят у здания мэрии. Товарищи — колонной двигаться к Останкино и захватить этот очаг заразы!
— Что у нас за национальная страсть захватывать очаги заразы, — сказал Колчак. — И так мало, что ли. Жадность фраера погубит.
— Погодите, — сообразил Ольховский. — Что за хренотень… Я ведь это уже помню!
— Все помнят, Петр Ильич, — ответили ему. — Ничто не ново под луной. Не обязательно забывать старое, чтобы оно стало новым.
С крыш защелкали снайперы.
Движение у Белого дома приобрело характер ошпаренного муравейника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56