«раз, два, три», мысленно попросил прощения у Господа и родителей, встал и провозгласил:
— Аллах акбар!
В качестве тоста это вызвало замешательство обеих сторон. Российская сторона в составе контрадмирала и капраза из Управления флота округлила глаза и рты и впала в некоторое затруднение. Синдбад подтвердил: «Аллах акбар», и серьезным выражением лица дал понять, что это заявление слишком ответственно для тоста. А переводчик, парнишка лейтенантских лет, вполголоса пояснил, что правоверные мусульмане вообще не пьют, и как раз потому, что Аллах, который акбар, решительно против, так что упоминание его в данном контексте неуместно до предела; вообще же выпить можно, только тихо и после захода солнца.
Реакция Ольховского была достойна Александра. Он кликнул вахтенного и приказал играть спуск флага. Вахтенный с искаженным лицом отправился командовать «построение». А Ольховский пригласил синдбада на палубу, где перед строем команды и объяснил через переводчика, что на кораблях Российского флота ночь наступает тогда, когда спущен флаг, а флаг спускается тогда, когда постановлено командованием и обычаем.
Интереснее всего было в этот момент смотреть на нашего адмирала. Он тяжело дышал, и при напряжении желваков у него шевелились уши. Он пытался понять, похвален ли поступок Ольховского как изящный дипломатический ход, или заслуживает товарищеского расстрела как святотатство. Но хотелось мира и выпивки, и сомнение было решено в пользу командира.
Флаг был спущен. Горнист исполнил «захождение». Команда дергала лицами от восторга.
Строго говоря, команды не было. Четыре офицера, два мичмана, кок и вестовой, изо всех сил компенсируя свою малочисленность торжественной истуканностью стойки, могли сойти разве что за ассистентов при знамени. Но, захваченные ситуацией, гости не поинтересовались, к облегчению Ольховского, где же, собственно, матросы.
— Вот и ночь! — объявил Ольховский, узурпируя функции Творца.
Видимо, арабу нравился его визит, потому что он согласился выпить. Ольховский же щелкнул пальцами лейтенанту Беспятых и велел приготовиться переводить, бо переводчик скоро выйдет из строя.
Управленцев с переводчиком споили жестко и безжалостно.
Ольховский приступил.
— Вестовой! — громко скомандовал он. Вестовой при полном параде, ждавший за дверью, грянул строевым, поставил на стол коробку и четко удалился.
Под официальные аплодисменты собравшихся Ольховский принялся одаривать синдбада сувенирами, собранными с корабля: лента с надписью «Аврора», значок «За дальний поход», гюйс, матросский ремень с надраенной бляхой и — фуражка в белом чехле. В заключение были значительно вручены погоны с двумя просветами, оснащенные во всю ширину головными кокардами с золотыми листьями и звездами: это тянуло на знаки различия примерно адмирал-фельдмаршала, соответствуя важности задачи и самолюбию востока.
Синдбад установил фуражку на арафатку и отдал честь. Даже подвергнутые алкогольному наркозу трое наших не портили церемонии, придавая ей национальный колорит.
— Лейтенант! — возвысил голос Ольховский.
По этой команде вошел Беспятых, стуча каблуками, как метроном. В белых перчатках он сжимал перед грудью кортик. Типовой кортик был куплен за это время на сувенирном лотке у Петропавловки.
Ольховский строго выпрямился, двумя руками прижал кортик к груди (это совмещение восточного этикета с морским обрядом оказалось довольно неудобно) и через стол протянул арабу, как рыцарский меч.
— Господа офицеры — встать! Юра — переводи! Имея честь — торжественно принимать — господина главнокомандующего военно-морскими силами… блядь, как его страна называется?.. ладно, обойдемся… дальше: данной мне на борту властью — от имени — Верховного Главнокомандования…
— Товарищ командир, это уже как-то по-сталински — Верховное Главнокомандование, — тихо поправил Беспятых, выстраивая в голове свои английские слова.
— Насрать, хуже не будет. Переводи как можешь, но покруче. Дальше: я торжественно посвящаю его в офицеры Российского… славного, не забудь, — Военно-Морского флота. Ура!
Араб обнажил кортик и поцеловал лезвие. Ольховский ощутил неловкость, словно обманывал ребенка. Конечно, спьяну и не то поцелуешь… «Ни хрена, — подумал он, — если я аллах акбар, так и ты целуй. Как это у дипломатов? — симметричные меры».
— Старший лейтенант! — выкликнул он, повышая чины в соответствии с наращиванием событий до кульминации.
Следующим и последним промаршировал доктор. В руках он имел белую коробочку из-под антигеморройных свечей. Белых перчаток этот идиот не нашел, и надел медицинские резиновые.
Ольховский раскрыл коробочку, как ларец Али-Бабы, и произвел кощунственную процедуру награждения араба орденом Красной Звезды. Орден был куплен на том же лотке, что кортик; доктор успел отчистить его до новизны нашатырем и зубной пастой.
Орден прикрепили к мундиру. Выпить за это полагалось до дна и стоя. Трудно было не столько пить, сколько стоять.
И тогда Ольховский произнес речь. Суть сводилась к тому, что команда братского крейсера «Аврора» просит братского командующего военно-морскими и вообще всеми братскими силами Зимбабве или Иордана, или как там эта кочка на теплом берегу называется, одолжить «Авроре» до Нового года десять тысяч долларов.
— Транш, — убедительно произнес Ольховский. — Кредит. Ленд-лиз.
Люди востока выдержанны. Бек-паша ничем не нарушил достойное выражение лица. Он произнес ответную речь. Беспятых вылавливал блоки «дружба между, нашими народами», «путь к прогрессу», «военно-морские силы» и обстраивал соединительными словами, переводя. Талант синхрониста в находчивости.
— Эту всю муть пропускай, — обидно пренебрег Ольховский. — Он про деньги сказал?
— Никак нет…
— Дрянь!
Оставался последний резерв — третье лотошное приобретение.
— Подавись, сука, — сказал Ольховский. — Стой! это не переводи. — Он снял с руки новенькие «Командирские» и вложил в руку арабу. — А это лично от меня, скажи так, чтоб он понял. И если он ничем не ответит, то следующего араба я скину за борт с гирей на шее, предварительно заставив сожрать швабру. Стой!!! это не переводи.
Но арабский главвоенмор не был неблагодарной скотиной. Он через стол потянулся обнять Ольховского, трижды приложился щекой, снял с запястья свои часы и подарил ответно.
Сердце Ольховского упало. Он все пытался определить навороченный «Ролекс» или хотя бы «Омегу», возможно в золоте с брильянтами. Они как раз тянули бы штук на десять, а может и пятьдесят, учитывая класс владельца.
Это же был некий «Shopard» в обычном металлическом корпусе, и всей радости, что «Swiss made».
Ольховский почернел и свернул процедуру.
Когда высокопоставленного поганца сводили к лимузину, а русскую часть свиты укладывали в «волгу», из ясных сумерек появился свитский араб, который, оказывается, незаметно исчез с банкета. Он передал хозяину конверт, а тот дружески и небрежно вручил его Ольховскому.
— Он говорит: «Пожалуйста, это пустяки, очень рад», — перевел Беспятых.
В конверте была десятитысячная пачка зеленых. Синдбад правильно понимал трудности русских с чеками и кредитками, и учел пристрастие к наличным.
— Аллах-то, похоже, действительно акбар! — с энтузиазмом воскликнул Ольховский и взял под козырек отъезжающему лимузину.
— Воистину акбар, — согласился Беспятых.
13
Часы были сданы в ювелирке еще за двенадцать штук. Фирма оказалась известной, а корпус — платиновым. Напарили при этом Ольховского процентов на триста, но он этого не знал, и радость была большой и неомраченной.
— С этими деньгами в кармане я бы выкупил у хохлов «Москву», — сказал Колчак. — Как выразился Пикуль о «Тирпице», кто нас теперь остановит!
Арсентьич получил деньги, гарантию оплаты впредь и предупреждение о неполном служебном соответствии. Он стал ходить в замасленной тельняшке и погонять работяг морскими оборотами: вжился.
Электромоторы, трубы и фланцы спустили на автомобильной лебедке через световой люк. Скрытая палубой от посторонних глаз, сварка искрилась бенгальскими огнями. Зудели сверла и вызывали в памяти плакаты стоматологических поликлиник, где счастливый больной соединяется французской любовью с бормашиной.
И тут ко Дню Флота вернулся из отпуска замполит, ныне просто зам, и рьяно подключился к процессу. Сомнения не искушали этого простого и хорошего человека. Жизнь давно выучила его, что залог успеха — поддакивание начальству во всех его начинаниях: с него спрос, ему и палка. Не по части подхалимажа, а по части дальнейшего продвижения по службе.
На День Флота команде был дан святой отдых. В свете последнего распорядка это означало, что все остаются без схода с корабля. Ольховский объявил строю убытки от невыхода в город и потребовал ценить.
К обеду выдали по чарке (все равно выпьют)! Продукты были закуплены на Сытном рынке. Матрос был нагл и свеж — глядел орлом.
Воспрянув от послеобеденного сна, обнаружили, что зам уже успел приготовить сюрприз. На крейсер пожаловали шефы.
Ну, не то чтобы вовсе шефы. Зам проявил инициативу и пригласил одноименные организации, всячески намекнув насчет посильных подарков. Он светился от своей находчивости.
Сначала Хазанов проклял замову маму и шефов накормил. Потом народ собрали в большой каюткомпании, и шефы стали оправдывать свое явление подарками.
Сочная тетка из кондитерской «Аврора» подняла на стол шесть тортов «Аврора» — две стопы по три коробки, схваченные шпагатиком. Работница с парфюмерной фабрики «Аврора» выглядела, напротив, занюханной, зато обошла сидящие ряды и каждому вручила по флакончику дешевого одеколона «Аврора»; для развлечения все немедленно им запахли, Колчак поморщился и велел открыть иллюминаторы.
Чувственно развеселила морячков роскошноногая манекенщица из фирмы бытуслуг «Аврора». Игнорируя подаваемые шепотом из заднего ряда советы насчет бытуслуг, она выкатила огромный пластиковый жбан окномоя «Аврора», где на этикетке грудастая красавица в бикини неприлично сжимала швабру. Это рождало мысль, что чистота способствует здоровому сексу.
Престарелая милашка из ресторана «Аврора» любовно передала Хазанову бачок с сорока порциями замороженных бараньих котлет «Аврора». («А почему котлеты именно бараньи?» — ехидно поинтересовался у зама Колчак.) А накачанная штангистка из кафе «Аврора» приволокла лишь два пакета фирменных блинчиков «Аврора», и кто-то разочарованно мекнул. Но тут же был выставлен ящик водки «Аврора», покрытый овацией.
«Мы сваляли огромного дурака, — прошептал Ольховский Колчаку. — Надо было запатентовать приоритет на название — гребли бы сейчас огромные деньги. — Не переживай, — отозвался Колчак, — они бы тогда назывались Афина или Паллада. Налоговая с них не гребет — и ты бы хрен получил».
В заключение бабушка из кинотеатра «Аврора» положила книжечку билетов на завтрашний сеанс, а двое молодцов с мебельной фабрики «Аврора» вволокли в трех запечатанных упаковках несобранный письменный стол «Аврора». Ставший рачительным Ольховский подумал, что билеты завтра пошлет сдать в кассу, а стол постарается вернуть фабрике за деньги.
— Вы видите, товарищи, — сказал зам, — насколько един с нами, можно сказать, наш город на Неве!
— Особенно бараньи котлеты, — непримиримо сказал Колчак.
— Куда ни плюнь — «Аврора», — подтвердил из заднего ряда Груня и был немедленно удален.
После перекура с сигаретами «Аврора» настал черед художественной части. Шефы пересели в первый ряд. Вошли двое ребят из театральной студии «Аврора». Они были переодеты матросами так, как можно переодеть в форму никогда не служившего человека.
— Кто это? — надсадно спросил первый, глядя в зал.
— Публика, — ответил второй, но не ему, а залу. — Наши потомки. Наше будущее, о котором, помнишь, мы тосковали когда-то на кораблях.
— Интересно посмотреть на осуществившееся будущее, — заметил первый. — Наблюдают за нами… не видели моряков!
Реплику встретили дружелюбным смехом. Актеры были подобраны совершенно одинаковой фактуры, как две головы морского змея, и первая голова была совсем глупой, а вторая поясняла ей увиденное.
Ольховский узнал «Оптимистическую трагедию» Вишневского. Название не было объявлено, очевидно, для большего сценического эффекта. Расчет работал: непосредственное восприятие матросов не было замутнено знанием советской классики.
Голос второго задрожал:
— У каждого из них была семья. У каждого из них была женщина. (Ему ответил беззвучный стон.) Женщины любили этих людей. (Возглас: «Еще как!» Колчак обернулся к аудитории.) У многих из них были дети. (Рыдание.) И у каждого было некое смутное: грядущее поколение. И вот оно пришло, это поколение. Здравствуй, пришедшее поколение!
Актер неосторожно дал паузу, мгновенно забеременевшую готовым рявкнуть ответом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Аллах акбар!
В качестве тоста это вызвало замешательство обеих сторон. Российская сторона в составе контрадмирала и капраза из Управления флота округлила глаза и рты и впала в некоторое затруднение. Синдбад подтвердил: «Аллах акбар», и серьезным выражением лица дал понять, что это заявление слишком ответственно для тоста. А переводчик, парнишка лейтенантских лет, вполголоса пояснил, что правоверные мусульмане вообще не пьют, и как раз потому, что Аллах, который акбар, решительно против, так что упоминание его в данном контексте неуместно до предела; вообще же выпить можно, только тихо и после захода солнца.
Реакция Ольховского была достойна Александра. Он кликнул вахтенного и приказал играть спуск флага. Вахтенный с искаженным лицом отправился командовать «построение». А Ольховский пригласил синдбада на палубу, где перед строем команды и объяснил через переводчика, что на кораблях Российского флота ночь наступает тогда, когда спущен флаг, а флаг спускается тогда, когда постановлено командованием и обычаем.
Интереснее всего было в этот момент смотреть на нашего адмирала. Он тяжело дышал, и при напряжении желваков у него шевелились уши. Он пытался понять, похвален ли поступок Ольховского как изящный дипломатический ход, или заслуживает товарищеского расстрела как святотатство. Но хотелось мира и выпивки, и сомнение было решено в пользу командира.
Флаг был спущен. Горнист исполнил «захождение». Команда дергала лицами от восторга.
Строго говоря, команды не было. Четыре офицера, два мичмана, кок и вестовой, изо всех сил компенсируя свою малочисленность торжественной истуканностью стойки, могли сойти разве что за ассистентов при знамени. Но, захваченные ситуацией, гости не поинтересовались, к облегчению Ольховского, где же, собственно, матросы.
— Вот и ночь! — объявил Ольховский, узурпируя функции Творца.
Видимо, арабу нравился его визит, потому что он согласился выпить. Ольховский же щелкнул пальцами лейтенанту Беспятых и велел приготовиться переводить, бо переводчик скоро выйдет из строя.
Управленцев с переводчиком споили жестко и безжалостно.
Ольховский приступил.
— Вестовой! — громко скомандовал он. Вестовой при полном параде, ждавший за дверью, грянул строевым, поставил на стол коробку и четко удалился.
Под официальные аплодисменты собравшихся Ольховский принялся одаривать синдбада сувенирами, собранными с корабля: лента с надписью «Аврора», значок «За дальний поход», гюйс, матросский ремень с надраенной бляхой и — фуражка в белом чехле. В заключение были значительно вручены погоны с двумя просветами, оснащенные во всю ширину головными кокардами с золотыми листьями и звездами: это тянуло на знаки различия примерно адмирал-фельдмаршала, соответствуя важности задачи и самолюбию востока.
Синдбад установил фуражку на арафатку и отдал честь. Даже подвергнутые алкогольному наркозу трое наших не портили церемонии, придавая ей национальный колорит.
— Лейтенант! — возвысил голос Ольховский.
По этой команде вошел Беспятых, стуча каблуками, как метроном. В белых перчатках он сжимал перед грудью кортик. Типовой кортик был куплен за это время на сувенирном лотке у Петропавловки.
Ольховский строго выпрямился, двумя руками прижал кортик к груди (это совмещение восточного этикета с морским обрядом оказалось довольно неудобно) и через стол протянул арабу, как рыцарский меч.
— Господа офицеры — встать! Юра — переводи! Имея честь — торжественно принимать — господина главнокомандующего военно-морскими силами… блядь, как его страна называется?.. ладно, обойдемся… дальше: данной мне на борту властью — от имени — Верховного Главнокомандования…
— Товарищ командир, это уже как-то по-сталински — Верховное Главнокомандование, — тихо поправил Беспятых, выстраивая в голове свои английские слова.
— Насрать, хуже не будет. Переводи как можешь, но покруче. Дальше: я торжественно посвящаю его в офицеры Российского… славного, не забудь, — Военно-Морского флота. Ура!
Араб обнажил кортик и поцеловал лезвие. Ольховский ощутил неловкость, словно обманывал ребенка. Конечно, спьяну и не то поцелуешь… «Ни хрена, — подумал он, — если я аллах акбар, так и ты целуй. Как это у дипломатов? — симметричные меры».
— Старший лейтенант! — выкликнул он, повышая чины в соответствии с наращиванием событий до кульминации.
Следующим и последним промаршировал доктор. В руках он имел белую коробочку из-под антигеморройных свечей. Белых перчаток этот идиот не нашел, и надел медицинские резиновые.
Ольховский раскрыл коробочку, как ларец Али-Бабы, и произвел кощунственную процедуру награждения араба орденом Красной Звезды. Орден был куплен на том же лотке, что кортик; доктор успел отчистить его до новизны нашатырем и зубной пастой.
Орден прикрепили к мундиру. Выпить за это полагалось до дна и стоя. Трудно было не столько пить, сколько стоять.
И тогда Ольховский произнес речь. Суть сводилась к тому, что команда братского крейсера «Аврора» просит братского командующего военно-морскими и вообще всеми братскими силами Зимбабве или Иордана, или как там эта кочка на теплом берегу называется, одолжить «Авроре» до Нового года десять тысяч долларов.
— Транш, — убедительно произнес Ольховский. — Кредит. Ленд-лиз.
Люди востока выдержанны. Бек-паша ничем не нарушил достойное выражение лица. Он произнес ответную речь. Беспятых вылавливал блоки «дружба между, нашими народами», «путь к прогрессу», «военно-морские силы» и обстраивал соединительными словами, переводя. Талант синхрониста в находчивости.
— Эту всю муть пропускай, — обидно пренебрег Ольховский. — Он про деньги сказал?
— Никак нет…
— Дрянь!
Оставался последний резерв — третье лотошное приобретение.
— Подавись, сука, — сказал Ольховский. — Стой! это не переводи. — Он снял с руки новенькие «Командирские» и вложил в руку арабу. — А это лично от меня, скажи так, чтоб он понял. И если он ничем не ответит, то следующего араба я скину за борт с гирей на шее, предварительно заставив сожрать швабру. Стой!!! это не переводи.
Но арабский главвоенмор не был неблагодарной скотиной. Он через стол потянулся обнять Ольховского, трижды приложился щекой, снял с запястья свои часы и подарил ответно.
Сердце Ольховского упало. Он все пытался определить навороченный «Ролекс» или хотя бы «Омегу», возможно в золоте с брильянтами. Они как раз тянули бы штук на десять, а может и пятьдесят, учитывая класс владельца.
Это же был некий «Shopard» в обычном металлическом корпусе, и всей радости, что «Swiss made».
Ольховский почернел и свернул процедуру.
Когда высокопоставленного поганца сводили к лимузину, а русскую часть свиты укладывали в «волгу», из ясных сумерек появился свитский араб, который, оказывается, незаметно исчез с банкета. Он передал хозяину конверт, а тот дружески и небрежно вручил его Ольховскому.
— Он говорит: «Пожалуйста, это пустяки, очень рад», — перевел Беспятых.
В конверте была десятитысячная пачка зеленых. Синдбад правильно понимал трудности русских с чеками и кредитками, и учел пристрастие к наличным.
— Аллах-то, похоже, действительно акбар! — с энтузиазмом воскликнул Ольховский и взял под козырек отъезжающему лимузину.
— Воистину акбар, — согласился Беспятых.
13
Часы были сданы в ювелирке еще за двенадцать штук. Фирма оказалась известной, а корпус — платиновым. Напарили при этом Ольховского процентов на триста, но он этого не знал, и радость была большой и неомраченной.
— С этими деньгами в кармане я бы выкупил у хохлов «Москву», — сказал Колчак. — Как выразился Пикуль о «Тирпице», кто нас теперь остановит!
Арсентьич получил деньги, гарантию оплаты впредь и предупреждение о неполном служебном соответствии. Он стал ходить в замасленной тельняшке и погонять работяг морскими оборотами: вжился.
Электромоторы, трубы и фланцы спустили на автомобильной лебедке через световой люк. Скрытая палубой от посторонних глаз, сварка искрилась бенгальскими огнями. Зудели сверла и вызывали в памяти плакаты стоматологических поликлиник, где счастливый больной соединяется французской любовью с бормашиной.
И тут ко Дню Флота вернулся из отпуска замполит, ныне просто зам, и рьяно подключился к процессу. Сомнения не искушали этого простого и хорошего человека. Жизнь давно выучила его, что залог успеха — поддакивание начальству во всех его начинаниях: с него спрос, ему и палка. Не по части подхалимажа, а по части дальнейшего продвижения по службе.
На День Флота команде был дан святой отдых. В свете последнего распорядка это означало, что все остаются без схода с корабля. Ольховский объявил строю убытки от невыхода в город и потребовал ценить.
К обеду выдали по чарке (все равно выпьют)! Продукты были закуплены на Сытном рынке. Матрос был нагл и свеж — глядел орлом.
Воспрянув от послеобеденного сна, обнаружили, что зам уже успел приготовить сюрприз. На крейсер пожаловали шефы.
Ну, не то чтобы вовсе шефы. Зам проявил инициативу и пригласил одноименные организации, всячески намекнув насчет посильных подарков. Он светился от своей находчивости.
Сначала Хазанов проклял замову маму и шефов накормил. Потом народ собрали в большой каюткомпании, и шефы стали оправдывать свое явление подарками.
Сочная тетка из кондитерской «Аврора» подняла на стол шесть тортов «Аврора» — две стопы по три коробки, схваченные шпагатиком. Работница с парфюмерной фабрики «Аврора» выглядела, напротив, занюханной, зато обошла сидящие ряды и каждому вручила по флакончику дешевого одеколона «Аврора»; для развлечения все немедленно им запахли, Колчак поморщился и велел открыть иллюминаторы.
Чувственно развеселила морячков роскошноногая манекенщица из фирмы бытуслуг «Аврора». Игнорируя подаваемые шепотом из заднего ряда советы насчет бытуслуг, она выкатила огромный пластиковый жбан окномоя «Аврора», где на этикетке грудастая красавица в бикини неприлично сжимала швабру. Это рождало мысль, что чистота способствует здоровому сексу.
Престарелая милашка из ресторана «Аврора» любовно передала Хазанову бачок с сорока порциями замороженных бараньих котлет «Аврора». («А почему котлеты именно бараньи?» — ехидно поинтересовался у зама Колчак.) А накачанная штангистка из кафе «Аврора» приволокла лишь два пакета фирменных блинчиков «Аврора», и кто-то разочарованно мекнул. Но тут же был выставлен ящик водки «Аврора», покрытый овацией.
«Мы сваляли огромного дурака, — прошептал Ольховский Колчаку. — Надо было запатентовать приоритет на название — гребли бы сейчас огромные деньги. — Не переживай, — отозвался Колчак, — они бы тогда назывались Афина или Паллада. Налоговая с них не гребет — и ты бы хрен получил».
В заключение бабушка из кинотеатра «Аврора» положила книжечку билетов на завтрашний сеанс, а двое молодцов с мебельной фабрики «Аврора» вволокли в трех запечатанных упаковках несобранный письменный стол «Аврора». Ставший рачительным Ольховский подумал, что билеты завтра пошлет сдать в кассу, а стол постарается вернуть фабрике за деньги.
— Вы видите, товарищи, — сказал зам, — насколько един с нами, можно сказать, наш город на Неве!
— Особенно бараньи котлеты, — непримиримо сказал Колчак.
— Куда ни плюнь — «Аврора», — подтвердил из заднего ряда Груня и был немедленно удален.
После перекура с сигаретами «Аврора» настал черед художественной части. Шефы пересели в первый ряд. Вошли двое ребят из театральной студии «Аврора». Они были переодеты матросами так, как можно переодеть в форму никогда не служившего человека.
— Кто это? — надсадно спросил первый, глядя в зал.
— Публика, — ответил второй, но не ему, а залу. — Наши потомки. Наше будущее, о котором, помнишь, мы тосковали когда-то на кораблях.
— Интересно посмотреть на осуществившееся будущее, — заметил первый. — Наблюдают за нами… не видели моряков!
Реплику встретили дружелюбным смехом. Актеры были подобраны совершенно одинаковой фактуры, как две головы морского змея, и первая голова была совсем глупой, а вторая поясняла ей увиденное.
Ольховский узнал «Оптимистическую трагедию» Вишневского. Название не было объявлено, очевидно, для большего сценического эффекта. Расчет работал: непосредственное восприятие матросов не было замутнено знанием советской классики.
Голос второго задрожал:
— У каждого из них была семья. У каждого из них была женщина. (Ему ответил беззвучный стон.) Женщины любили этих людей. (Возглас: «Еще как!» Колчак обернулся к аудитории.) У многих из них были дети. (Рыдание.) И у каждого было некое смутное: грядущее поколение. И вот оно пришло, это поколение. Здравствуй, пришедшее поколение!
Актер неосторожно дал паузу, мгновенно забеременевшую готовым рявкнуть ответом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56