Казаки притомились, руки горели огнем, жалобно поскрипывали уключины. Ни шороха, все замерло.
– Быть грозе! – поглядывая на небо, сказал Ермак. – К берегу гребите, братцы!
Ладьи вошли в протоку, уткнулись в берег. Усталость просто валила с ног. Маленький островок был пуст. «Надо бы стражу выставить», – подумал атаман, но не выставил, положил голову на мешок и тут же крепко заснул. Не слышал даже, как от страшного грохота раскололось черное небо, и зигзагом ослепительно сверкнула молния. Затрещал и застонал лес, крутые волны бросились на берег, яростно ударяясь в него и отступая вспять. Молнии полосовали небо, издалека нарастал глухой мерный шум.
Первые тяжелые капли застучали по листьям, и хлынул ливень. И словно разом все смыл – даже тревогу об опасности возможной и то не оставил. Казаки свалились на что попало, кому где пришлось.
Грозно бушевал Иртыш. Черные волны кидались на берег, на легкие ладьи. Кромешная тьма наваливалась на землю, разверзлись окончательно хляби небесные. Черная бездна озарялась только молниями. Но несмотря ни на что спали измученные казаки.
Одни лишь враги сну предаваться и не думали. В грозу-молнию радовался старый полуслепой Кучум. Кажется, пришел час расплаты со страшным врагом. Кругом не видно ни зги, черное, непроглядное небо, а в душе хана пылает огонь, согревает старое тело. Сидит он злым орлом, сомкнув незрячие глаза.
– Ермака живым мне! Так угодно Аллаху! – приказал наконец Кучум и дал знак воинам.
Люди Кучума кололи сонных, рубили казачьи головы. Рев бури и шум ливня заглушали стоны зарезанных. Вскочив, казаки спросонья хватались за оружие, но было поздно: острые холодные сабли укладывали насмерть, обагряя берег Иртыша кровью.
Ермак все же пробудился от шума; схватившись за меч, без шлема, с развевающимися волосами, он бросился к Иртышу.
– За мной, братцы! К стругам! – загремел его голос.
В длинной кольчуге, битой в пять колец, подарке Грозного царя, со златыми орлами на груди и меж крылец, атаман, наклонив голову, пошел вперед, размахивая саблей. Он выбрался на крутой берег, бросился вниз в бушующие волны и поплыл к ладьям. Но ладьи отогнало ветром. Тяжелая кольчуга потянула могучее тело в бездну. Набежавшая волна покрыла Ермака с головой.
Страшным усилием Ермак победил смерть, вынырнул и всей грудью жадно захватил воздух. Снова яростная волна хлестнула ему в лицо. Раза два широким взмахом ударил Ермак руками по волне, стремясь уйти от гибели…
Отшумела гроза, отгремел раскатистый гром и погасли зеленые молнии. Кучум слез с коня и бродил среди порубанных тел. Трогая погибших казаков за плечи, спрашивал слепой хан:
– Это – Ермак?
– Нет, – поник головой один из князьков. – Ермак ушел в Иртыш!
– Беда! – покачал седой головой Кучум. – Иртыш напоит его силой. И он вернется…
Через день на берег вынесло порубанное тело отца Вакулы. Его-то и привезли к Кучуму.
– Вот он, Ермак!
Шесть недель не велел Кучум хоронить останки «Ермака». И все шесть недель не шел от тела тяжелый дух, не было следов разложения. И тогда татарские князья и мурзы решили захоронить тело «атамана» под сосной. Была уже глубокая осень в Мангазее, и холодное серое небо низко жалось к земле. С полуночного края в солнечные страны летели косяки перелетных птиц. Они тревожно облетали могилу Вакулы, ставшего после смерти легендарным атаманом. Якобы даже видели люди свет над его могилой. По субботам вспыхивал на ней огонек, и будто свечка теплилась в головах покойника.
Кажется, начинала сбываться мечта отца Вакулы о нервом сибирском святом…
ЭПИЛОГ
Потеряв атамана, ушли из Мангазеи остатки легендарной казачьей ватаги. Уже не манила их эта удивительная, неисчислимо богатая и опасная земля.
Но Сибирь уже становилась богатейшей русской вотчиной. Русский царь Феодор Иоаннович, царь тихий, кроткого нрава, не раз посылал со служилыми людьми грамоты Кучуму, в которых склонял его прекратить сопротивление и покориться Москве, но хан отклонял уговоры и не пожелал сложить оружие. И тогда Феодор приказал князю Андрею Васильевичу Елецкому идти в Сибирь, на реку Иртыш, к татарскому городу Ялом и подле него заложить острог, «чтоб вперед государевым ясачным людям жить но Иртышу от Кучума царя и от ногайских людей бесстрашно…»
Что мог поделать хан, слепой беспомощный старик? Русские воеводы всюду теснили его. Родная бескрайняя степь вдруг стала казаться тесной, и хану было трудно укрыться в ней. Бросить саблю и сдаться? Кучум на все предложения по-прежнему гордо отвечал: «Пока я держу в руках клинок, не поклонюсь русским!» И царь московский вступил с ним в жаркую переписку!
«Послушай! Неужели ты думаешь, что страшен мне, что я не покорю тебя, что рати у меня не хватит? Нет, много у меня воинской силы! Мне жаль тебя, потому и не шлю я большой рати, щадя тебя, а жду, пока ты сам явишься в Москву, пред мои светлы очи. Ты знаешь сам, что над тобою сталось, и сколько лет ты казаком кочуешь в поле, в трудах, в нищете… а медлишь покориться? Жизнь твоя висит на волоске. Покорись и приезжай в Москву!»
Долго шла грамота к Кучуму. А тот, прочитав, бросил послание царское в огонь.
– Все прах и тлен! – сурово сказал хан. – И слова, и жизнь человеческая, но пока жив я, не преклонюсь перед врагами…
Когда царю Феодору доложили об ответе Кучума, он грустно улыбнулся и сказал Борису Годунову:
– И чего бежит гордый старец? Прошлого уже не воротить, русские воины не уйдут вспять из сибирской земли!
Но был упрям и продолжал настаивать на покорности Кучума. И тогда старый хан, чувствуя, что нет ему места в родной Мангазее, ночью сел на коня и отправился в неизвестность.
Народная молва сохранила предание о том, что одинокий и всеми покинутый хан долго скитался в степях Верхнего Иртыша. И прежние подданные хана забыли о нем.
…А русские переселенцы рвались все дальше и дальше на просторы Мангазеи. За солдатской саблей шла купеческая деньга, а за ними двигались охочие работники: пахари, плотники, охотники и разные добытчики. Они шли месяцами по беспутью, прокладывая тропы и пути по непроходимым сибирским землям, они шли навстречу солнцу. Много их погибло от дорожных тягот и болезней. Каждому из них приходилось биться за десятерых и отгонять любого врага. Но землепроходцы проникали во все уголки сибирской земли: и в дремучую тайгу, и в далекую неприглядную северную тундру, и даже на скалистые и пустынные острова Ледовитого океана.
Сибирский публицист и ученый Николай Ядринцев напишет впоследствии: «Все, что мог сделать русский народ в Сибири, он сделал с необыкновенной энергией, а результат трудов его достоин удивления по своей громадности. Покажите мне другой народ в истории мира, который прошел бы пространство, больше территории всей Европы, и утвердился на нем? Нет, вы не покажете такого народа!»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Быть грозе! – поглядывая на небо, сказал Ермак. – К берегу гребите, братцы!
Ладьи вошли в протоку, уткнулись в берег. Усталость просто валила с ног. Маленький островок был пуст. «Надо бы стражу выставить», – подумал атаман, но не выставил, положил голову на мешок и тут же крепко заснул. Не слышал даже, как от страшного грохота раскололось черное небо, и зигзагом ослепительно сверкнула молния. Затрещал и застонал лес, крутые волны бросились на берег, яростно ударяясь в него и отступая вспять. Молнии полосовали небо, издалека нарастал глухой мерный шум.
Первые тяжелые капли застучали по листьям, и хлынул ливень. И словно разом все смыл – даже тревогу об опасности возможной и то не оставил. Казаки свалились на что попало, кому где пришлось.
Грозно бушевал Иртыш. Черные волны кидались на берег, на легкие ладьи. Кромешная тьма наваливалась на землю, разверзлись окончательно хляби небесные. Черная бездна озарялась только молниями. Но несмотря ни на что спали измученные казаки.
Одни лишь враги сну предаваться и не думали. В грозу-молнию радовался старый полуслепой Кучум. Кажется, пришел час расплаты со страшным врагом. Кругом не видно ни зги, черное, непроглядное небо, а в душе хана пылает огонь, согревает старое тело. Сидит он злым орлом, сомкнув незрячие глаза.
– Ермака живым мне! Так угодно Аллаху! – приказал наконец Кучум и дал знак воинам.
Люди Кучума кололи сонных, рубили казачьи головы. Рев бури и шум ливня заглушали стоны зарезанных. Вскочив, казаки спросонья хватались за оружие, но было поздно: острые холодные сабли укладывали насмерть, обагряя берег Иртыша кровью.
Ермак все же пробудился от шума; схватившись за меч, без шлема, с развевающимися волосами, он бросился к Иртышу.
– За мной, братцы! К стругам! – загремел его голос.
В длинной кольчуге, битой в пять колец, подарке Грозного царя, со златыми орлами на груди и меж крылец, атаман, наклонив голову, пошел вперед, размахивая саблей. Он выбрался на крутой берег, бросился вниз в бушующие волны и поплыл к ладьям. Но ладьи отогнало ветром. Тяжелая кольчуга потянула могучее тело в бездну. Набежавшая волна покрыла Ермака с головой.
Страшным усилием Ермак победил смерть, вынырнул и всей грудью жадно захватил воздух. Снова яростная волна хлестнула ему в лицо. Раза два широким взмахом ударил Ермак руками по волне, стремясь уйти от гибели…
Отшумела гроза, отгремел раскатистый гром и погасли зеленые молнии. Кучум слез с коня и бродил среди порубанных тел. Трогая погибших казаков за плечи, спрашивал слепой хан:
– Это – Ермак?
– Нет, – поник головой один из князьков. – Ермак ушел в Иртыш!
– Беда! – покачал седой головой Кучум. – Иртыш напоит его силой. И он вернется…
Через день на берег вынесло порубанное тело отца Вакулы. Его-то и привезли к Кучуму.
– Вот он, Ермак!
Шесть недель не велел Кучум хоронить останки «Ермака». И все шесть недель не шел от тела тяжелый дух, не было следов разложения. И тогда татарские князья и мурзы решили захоронить тело «атамана» под сосной. Была уже глубокая осень в Мангазее, и холодное серое небо низко жалось к земле. С полуночного края в солнечные страны летели косяки перелетных птиц. Они тревожно облетали могилу Вакулы, ставшего после смерти легендарным атаманом. Якобы даже видели люди свет над его могилой. По субботам вспыхивал на ней огонек, и будто свечка теплилась в головах покойника.
Кажется, начинала сбываться мечта отца Вакулы о нервом сибирском святом…
ЭПИЛОГ
Потеряв атамана, ушли из Мангазеи остатки легендарной казачьей ватаги. Уже не манила их эта удивительная, неисчислимо богатая и опасная земля.
Но Сибирь уже становилась богатейшей русской вотчиной. Русский царь Феодор Иоаннович, царь тихий, кроткого нрава, не раз посылал со служилыми людьми грамоты Кучуму, в которых склонял его прекратить сопротивление и покориться Москве, но хан отклонял уговоры и не пожелал сложить оружие. И тогда Феодор приказал князю Андрею Васильевичу Елецкому идти в Сибирь, на реку Иртыш, к татарскому городу Ялом и подле него заложить острог, «чтоб вперед государевым ясачным людям жить но Иртышу от Кучума царя и от ногайских людей бесстрашно…»
Что мог поделать хан, слепой беспомощный старик? Русские воеводы всюду теснили его. Родная бескрайняя степь вдруг стала казаться тесной, и хану было трудно укрыться в ней. Бросить саблю и сдаться? Кучум на все предложения по-прежнему гордо отвечал: «Пока я держу в руках клинок, не поклонюсь русским!» И царь московский вступил с ним в жаркую переписку!
«Послушай! Неужели ты думаешь, что страшен мне, что я не покорю тебя, что рати у меня не хватит? Нет, много у меня воинской силы! Мне жаль тебя, потому и не шлю я большой рати, щадя тебя, а жду, пока ты сам явишься в Москву, пред мои светлы очи. Ты знаешь сам, что над тобою сталось, и сколько лет ты казаком кочуешь в поле, в трудах, в нищете… а медлишь покориться? Жизнь твоя висит на волоске. Покорись и приезжай в Москву!»
Долго шла грамота к Кучуму. А тот, прочитав, бросил послание царское в огонь.
– Все прах и тлен! – сурово сказал хан. – И слова, и жизнь человеческая, но пока жив я, не преклонюсь перед врагами…
Когда царю Феодору доложили об ответе Кучума, он грустно улыбнулся и сказал Борису Годунову:
– И чего бежит гордый старец? Прошлого уже не воротить, русские воины не уйдут вспять из сибирской земли!
Но был упрям и продолжал настаивать на покорности Кучума. И тогда старый хан, чувствуя, что нет ему места в родной Мангазее, ночью сел на коня и отправился в неизвестность.
Народная молва сохранила предание о том, что одинокий и всеми покинутый хан долго скитался в степях Верхнего Иртыша. И прежние подданные хана забыли о нем.
…А русские переселенцы рвались все дальше и дальше на просторы Мангазеи. За солдатской саблей шла купеческая деньга, а за ними двигались охочие работники: пахари, плотники, охотники и разные добытчики. Они шли месяцами по беспутью, прокладывая тропы и пути по непроходимым сибирским землям, они шли навстречу солнцу. Много их погибло от дорожных тягот и болезней. Каждому из них приходилось биться за десятерых и отгонять любого врага. Но землепроходцы проникали во все уголки сибирской земли: и в дремучую тайгу, и в далекую неприглядную северную тундру, и даже на скалистые и пустынные острова Ледовитого океана.
Сибирский публицист и ученый Николай Ядринцев напишет впоследствии: «Все, что мог сделать русский народ в Сибири, он сделал с необыкновенной энергией, а результат трудов его достоин удивления по своей громадности. Покажите мне другой народ в истории мира, который прошел бы пространство, больше территории всей Европы, и утвердился на нем? Нет, вы не покажете такого народа!»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29