Исповедовать казаков ему приходилось часто, и все это без исключения были исповеди нечистые: он слушал их и думал, что когда-нибудь Сибирь будет на веки вечные с именем «святого Вакулы-великомученика» увязана…
Во время той исповеди, накануне выступления на армию Маметкуля, сразу два казака спросили священника, могут ли они заранее испросить прощение Господа за то, что собираются человека жизни лишить.
Вакула Васильевич мигом навострил уши и проговорил торжественно:
– Говорите, братья мои дорогие. Схаркните правду в подол одеяния Господа Бога нашего, он все поймет!
– Да тут вот какое дело, – замялся первый кандидат в душегубы. – Ермак приказал нам кое-кого из наших порешить.
– Каким образом? – допытывался священник.
– А уж это от нас зависит. Но мертвым он должен быть, чтоб мертвее и не бывало!
– Это ж война, детушки… – философски вздохнул отец Вакула, заводя глаза к небу.
– Но он такой же казак, как и мы… – замялся второй «лыцарь».
– Ого! – Вакула Васильевич аж подался вперед к кающимся ватажникам, подметя бородой их всклокоченные бороды. – Ермак приказал вам тишком убить товарища?
– Да.
– И кто ж он, этот счастливец?
Тут ватажники надолго замолкли. Поп пригрозил им всевозможными адскими муками, прошелся крестом по плечам кающихся, оттаскал за вихры, раскровил носы, но казаки сказали только:
– Батюшка, так отпустишь нам этот грех заранее?
– Да никогда! – взревел разгневанный отец Вакула. – Шиш вам…
– А мы от Ермака две тысячи целковых получим… Казачий пастырь надолго ушел в себя. После чего решил сменить гнев на милость.
– Правда? – ласково спросил он.
– Да посмеем ли мы тебя обманывать, батюшка! Отпусти грех, а мы тебе пять сотен целковых дадим…
– Мы с вами не на ярмарке торгуемся! Не корову, чай, покупаете, прощение Божье, – Вакула Васильевич всплеснул огромными ручищами. – Шесть сотен рублев, и точка!
– Батюшка…
– Так когда душегубство свершиться должно?
– Сегодня ночью.
– А Ермак точно вам заплатит? – вполне ведь правомочный вопрос. Кулаков прекрасно знал Ермака, а потому вновь призадумался. Не похоже на атамана оставлять в живых тех, кто знает слишком много. Убийство – что ж, и не такое бывает, но о том никто знать не должен. Соучастник – всегда враг будущий.
– Вот и приходите, когда шесть сотен на руках будет, – мудро заявил пастырь, – а до тех пор я и знать вас не хочу, сукины дети.
И побежал к Лупину – разговор с казаками не давал ему покоя.
– Ты прикинь, Александр Григорьевич, Ермак велел одного из наших жизни лишить, – выпалил отец Вакула. – И две тысячи целковых платит за это. Представляешь, раб Божий Ляксандр? Я – нет! Две тысячи целковых за одну душеньку казачью! Да за такие деньжищи князя, верно, порешить можно!
– Ермак, верно, не просто так мошной трясти собрался, – отозвался Лупин. Сердце его внезапно закололо от страха. – Иногда человек есть лишь пылинка малая на теле земли, а иногда дороже мира всего станет! Так что, чего они стоят, две тысячи рублев этих?
Дьяк извинился, дескать, на ладью церковную надобно, завтра как-никак путь нелегкий предстоит; схватил коня под уздцы и погнал к Тоболу, ровно за ним сам черт с вилами гнался.
Нашел Лупин Машкова у реки. Марьянка была тут же, скинула сапоги и болтала босыми ногами в воде.
– Беда! – выкрикнул Лупин и спрыгнул с коня на ходу. – Не таращьтесь на меня, как на жабу какую, быстрее вещички хватайте, лошадей и бегите к Уралу!
– Да он так каждый раз вопит, когда о татарах подумает, – добродушно хмыкнул Машков. – Батя, а мы тут на охоту собрались: зверя Маметкуля изловить…
– Маметкуля?! Ты и в самом деле дурачина такая, что ль, Иван Матвеевич? Не о татарах речь! – Лупин схватил Марьянку, судорожно прижал к себе. – Он убить тебя приказал, Ванята.
Машков молчал. Глядел на Лупина, не понимая, что такое говорит батя, и только Марьянка, мигом обо всем догадавшись, обронила сухо:
– Ермак…
– Он за твою голову две тысячи целковых отвешивает, Иван! Еще этой ночью!
– Мой друг Ермак Тимофеевич? – прошептал Машков. – Мы вместе двенадцать лет с ним конь о конь скакали…
– Вот и доскакались. Твои убивцы Вакуле исповедовались, – закричал Лупин в отчаянии. – Торопитесь! Лучших лошадей забирайте, быстрее!
– Я верил ему, – потерянно выдохнул Машков. – Он был мне братом и отцом одновременно. Он был моим миром, в котором я казался счастливым… – и Машков заплакал, так плачут малые дети – жалобно и безутешно. – У меня лишь он и был-то… Я тятьки своего не знаю, мамку никогда не видывал. Говорят, меня в канаве придорожной нашли. А потом появился Ермак и взял меня с собой в ватагу… Не может же он меня сейчас… – рыдания сотрясали могучее, красивое тело казака.
– Бегите! – прошептал Лупин. И поцеловал Марьянку в крепко зажмуренные глазищи. – Я вслед за вами проберусь, прикрывать вас буду! Обо мне не думайте! Уж я-то вас разыщу! Отец дочушку всегда отыщет… Все, спешите же! В лагерь не возвращайтесь. О, Господи, Боже ты мой… защити их, дочку мою и… сына…
– Спасибо, батя, – прошептал Машков. Словно молитву творил. – Клянусь тебе, доставлю Марьянушку на Русь целой и невредимой!
В сумерках переплыли они вместе с четырьмя лошадьми через реку. На берегу Машков еще раз глянул на ладьи и плоты, на огни и шатры, на лошадей и стяги.
И перекрестился истово. А потом вскочил в седло и вместе с Марьянкой погнал коней в темнеющую степь.
До окончания молебна Ермак Тимофеевич не вспоминал о своем посыльном «Борьке». Некогда атаману было. То, что на молитве не было Машкова, Ермака и не удивляло вовсе – приятель занимался «флотилией», следил, чтобы при спуске на воду все было в порядке. Слишком уж много припасов на сей раз взяли с собой, стада князя Таузана были подчистую пущены под нож.
Чтобы не возбуждать лишних подозрений, Александр Григорьевич Лупин оставался в лагере, помогал отцу Вакуле собирать вещички в дорогу, да еще и посоветовал Кулакову прихватить с собой в поход парочку веселых и любвеобильных девиц из гарема Таузана. Священник с мрачнейшим видом только руками развел.
– Отказ от мирских благ угоден Богу! – печально произнес Вакула. – Терпеть придется…
– Ладно тебе убиваться, батюшка, – посочувствовал Лупин. – В Сибире, чай, у Кучума гарем раз в сто больше. Ему-то уж со всей Мангазеи таких раскрасавиц привозили… Ты, главное, надейся!
– Сначала того Кучума еще победить надобно, Александр Григорьевич.
– А ты в том никак усомнился? Со святыми на стягах – и не победим?
– Хорошо сказано! – Вакула Васильевич обнял Лупина, поцеловал его в лоб и вдруг вспомнил почему-то о двух душегубах поневоле, которые сегодня ночью жертву свою искать пойдут. – Пошли-ка на службу, раб Божий, пение божественное послушаем…
Казачий хор старательно тянул слова молитвы, обращенные к небу, священники причащали свою маленькую паству. Завтра на восходе солнца им предстояла встреча с армией Маметкуля…
Сильно надеялись на то, что Таузан и отпущенные на свободу пленные расскажут повсеместно о том, что в руках у воинства православного есть древний великий гром, что способны они валить тем громом столетние деревья и карать непокорных.
В первом ряду молившихся казаков стоял на коленях Ермак Тимофеевич. Слушая слово Божье, опустил он голову, но то, о чем атаман думал сейчас, было далеко от святости и благости…
Может, убили они уже Машкова-то? Не просто будет его перехитрить, да еще и свидетелей деяния постыдного не оставить! Пока лишь три человека знают о том, и два из них молчать будут. И не за две тысячи целковых… Расплачиваться с душегубами Ермак и не думал никогда. Злодеям самим жить лишь до тех пор, пока о деле своем Ермаку не доложатся.
Неслось над Тоболом пение, к всепрощающему и всепонимающему Богу обращенное, и думал Ермак о Марьяне. Да, какое-то время погорюет она, попечалится, но не устоит перед подарками, каких царицы даже от государя московского не получали. Из добра строгановского будут те подарки, конечно же… Ну, а если подарки сердце ее не тронут, силой девку брать придется. Кого Ермак хоть однажды любил, та девка его уж больше не забудет! Вот и Марьянка исключением не станет. Баба она, а всякая живая баба восхищается мужчиной, что гладить ее умеет и на руках, как на качелях, к небесам подбрасывать. Зверьки они все хитрые, выучка им всем надобна…
Как же мало знал Ермак Марьянку!
Пару раз проходил мимо атамана «великий провидец» душ казачьих, глядя на опущенную голову Ермака, и все порывался крикнуть атаману:
– Ты, пес смердячий! К реке беги, живо, друга спасай!
Но черная часть его души уже согревалась мыслью о шести сотнях целковых, а потому молчал Вакула, утешая себя тем, что Ермак, открой он всем тайну его постыдную, не испугался бы, а просто приказал порешить уже его, отца Вакулу, будущего сибирского святого. И ряса поповская в этом случае броней бы для него не была…
Через час после богослужения Лупин, прихватив двух коней, переплыл через реку и отправился в путь вслед за дочерью и Машковым, все еще нелюбимым зятем. Дорогу они точно оговорили: сначала по степи кругаля дать, затем к Тоболу вернуться и так до Туры лошадей гнать. Оттуда старым, проторенным уже путем возвращаться придется, каким в Сибирь шли. То теперь нетрудно будет – из Пермской земли слали сюда Строгановы земледельцев и охотников, приказчиков своих и рукодельцев, что землю живой сделали, поля вспахали да сокровища недр начали искать под присмотром сведущего люда.
Единственный путь на волю! За Каменным Поясом на Руси-матушке, как иголка в стоге сена, исчезнуть можно; хоть даже в Москву податься, а там никто и не спросит, кто да откуда, песчинкой себя враз почувствуешь, на которую и не глянет никто.
– Чего еще умеешь-то, кроме как в седле трястись, люд честной забижать да баб красть? – как-то раз спросил Лупин Машкова, когда вели они неторопливый разговор о будущем.
– Петь могу! – гордо отозвался Машков.
– Не маловато ли? Через всю Россию пробираться собрался, по площадям песни горлопаня? Не для того я дочушку мою растил. Подумай, а еще на что сгодишься?
– Возничим быть могу, с обозами ходить.
– Неплохо. Хорошие возничие всегда нужны. Но вечно в пути, вечно на телеге, месяцами на облучке, да еще от лихого люда на дорогах отбиваться придется, под палящим солнцем и в снежную бурю… Худо все это, Ваня! Молодую женушку надолго оставлять одну, перегорит еще, как свечечка воску ярого! И Марьянушка – не исключение, то даже я скажу, отец ее!
– Печи могу ставить, батя, – сказал Машков после долгого размышления.
– Так точно можешь?
– Да уж не одну поставил!
– Хорошая печь – оно ведь как, дымить не должна! Печь создать – искусство немалое, Иван Матвеевич! – Лупин поскреб седую голову. – Но дело это мне по нраву…
Сошлись тогда на том, что, на Русь вернувшись, Машков печным делом займется. Иван Матвеевич вздохнул шумно, радуясь тому, что старик приставать с вопросами назойливыми перестал. И бросился на поиски Марьянки.
– Вот ведь судьба какая! – пожаловался Иван, едва найдя ее. – Из казаков да в печники! Из степей – в угол дымный. Вместо седла задом на теплую лежаночку!
– Ничего не понимаю! – вскинулась тогда Марьяна. – Кто тут печки собрался ладить?
– Я! Я твоему бате только что пообещал!
– Сначала на Русь добраться надобно, – ответила она тогда с усмешкой. – А отцы – они все одинаковые… Всегда знать хотят, что через годы станется! Для нас сейчас важно лишь одно – жизнь спасти…
Закончилась давно служба божья. Отец Вакула звал своего дьяка, да без толку. Ермак в шатре ждал нетерпеливо, когда наемники его явятся. Велел «Борьку» разыскать, но сотники огольца уже давненько не видели.
– Где Борька? – прокричал Ермак после двух часов бесполезного ожидания. – Или он не на реке?
Но никто паренька не видел, да и наймиты все еще не объявлялись…
С Ермаком творилось нечто из ряда вон выходящее. Волнение душило его, он заламывал руки, метался по шатру, рассылал казаков, чтоб искали сорванца, но боялся при этом даже спрашивать о Машкове.
«А что, если в тот момент она с ним была? – подумал атаман и прикрыл глаза руками. – Неужто вместе их убили? Вот придут сейчас казаки те и скажут: «Ермак Тимофеевич, ничего ж другого нам не оставалось – на пару их убивать пришлось! Никто того не должен был видеть, что ты наказывал, а посыльный твой всегда подле Машкова крутится. Мы лишь сделали, что ты велел…»».
Проходили томительные часы, но ни Машкова, ни Марьянки, ни душегубов посланных видно не было. Метался по лагерю отец Вакула, по берегу бегал, звал в отчаянии дьяка своего Лупина. Но того тоже давно уж не видели…
Где-то около полуночи – Машков и Марьянка погоняли коней в кромешной темноте с оружием наготове, потому что повсюду налететь можно было или на татарские разъезды, или на остяков, а за одного русского у Кучума сотню соболей давали, – Ермак и отец Вакула столкнулись друг с другом у реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29