Понимая, до чего ж тяжело было отцу Вакуле принять такое решение. Тут и удар хватить может…
Ермак и Машков пришли в себя, когда битва была уже почти выиграна. Они лежали у ладьи, казаки рыскали по лагерю, больше заботясь о добыче, нежели о своем атамане. Только раненые и убитые были вокруг них, дико стонали еще живые, ползли по степной траве и молили о помощи.
Бывшие товарищи молча переглянулись. И оба подумали об одном и том же: мы проворонили нашу величайшую победу! Мы, атаманы этой ватаги! Если о позоре таком узнает кто, от смеха, как есть, лопнет.
– Ермак Тимофеевич… – с дрожью в голосе прошептал Машков. – Я убью этого чертового попа!
– Нет, Иван, мы молчать будем, словно воды в рот набрав, – недобро улыбнулся Ермак. – Мы о многом промолчим…
Через час к Ермаку уже подводили плененного Таузана. Священники служили благодарственный молебен, только вот казачьего пастыря меж ними не наблюдалось. Он лежал в гаремном шатре на диване, и семнадцать стройных красавиц кружили рядом.
Кто сказал, что в рай можно пробраться только после смерти?..
Вечером, услав Машкова с конным казачьим разъездом, Ермак отправился на поиски Борьки. Решение было принято… Старый друг был для него важнее смазливого белокурого паренька с Волги.
Он нашел Марьянку на поле боя, которое по-прежнему было словно усыпано телами раненых и убитых. Никто не заботился о них. Живые истекали кровью, сначала они кричали, потом жалобно стонали, а затем молча ждали приговора судьбы. Марьянка сидела на трупе лошади и перевязывала культю ноги маленькому татарину. С благодарностью желтолицый воин поглядывал на готового помочь юного казачка.
– Мужика себе нового подыскиваешь? – грубовато поинтересовался Ермак. – Казака тебе уже не хватает, как видно?! Теперь за татар принялся?
Атаман с силой пнул раненого. Тот вскрикнул и откатился за убитую лошадь. Там и замер. Марьянка молчала. Отложила только полотняные тряпки в сторону, выхватила из-за пояса кривой нож и положила на колени. Глаза Ермака опасно сузились.
– Потягаться со мной собрался? – спросил он угрожающе негромко. – Ты, сукин сын, ножичком мне угрожаешь?
– Когда-то ты называл меня своим братом, – Марьянка холодно глянула на Ермака. – Я и не знал, как прославленный Ермак Тимофеевич разговаривает со своими братьями! Видно, с тобой надо быть ко всему готовым.
– Вот и готовься, чертово отродье! – выдохнул Ермак. – Казачий суд над тобой вершится, и этот суд – я! Ты приговариваешься к смерти!
– Слышу. Только позволь узнать, за что? – Марьянка была совершенно спокойна.
«Он не боится меня, – с изумлением понял вдруг Ермак. – Он знает, что сейчас умрет, и сидит с таким видом, словно ему кусок конской колбасы пообещали. Какое хладнокровие! Ох, парень, и что ж ты с Машковым так грешно слюбился? Что из тебя станется?»
– Ты любишь Машкова? – Ермак, наконец, смог выплеснуть самую страшную свою боль. Выплеснул слова, за которые и смерти предать мало…
И Марьянка ответила:
– Да, я люблю Ивана Матвеевича…
– И ты так просто говоришь об этом? – закричал Ермак. Выхватил нож, но попятился, кинжал в руках Марьянки сверкал опасно. – Я видел вас! Сегодня ночью! Голых, под одной попоной!
– Все верно, – не колеблясь ни секунды, призналась Марьянка. – Впервые мы были вместе, но отныне так всегда и будет…
– Это было в последний раз! – Ермак уже не владел собой. – Я не позволю тебе и дальше смешивать Машкова с грязью!
Он взмахнул ножом и в тот же миг во вскинутую руку вонзилась стрела. Кинжал выпал из разжавшихся пальцев Ермака, он резко развернулся, но стрелка видно не было… Кругом только раненые, больше думавшие о том, как выкарабкаться из цепких лап смерти, а не о том, кого бы избрать мишенью для меткой стрельбы.
– Это тебя не спасет! – проскрипел зубами Ермак. Попытался вырвать стрелу из раны и только скорчился от боли. Лишь опытному коновалу под силу вырезать наконечник, а если стрела была пропитана ядом…
– Я прикажу утопить тебя в Тоболе на глазах у Машкова.
– Только за то, что я люблю его?
– Ты, проклятый ублюдок! – Ермак весь дрожал от ярости. – Среди моих казаков содомской любви нет места!
Марьянка медленно поднялась с трупа убитой лошади. Глянула на стрелу, впившуюся в руку Ермака, но решила пока не звать отца на помощь. Не сейчас…
«Час настал, папенька, – подумала она и осторожно огляделась по сторонам. – Я ждала его, но не думала, что все произойдет именно сегодня… Я хотела обо всем рассказать Ермаку, когда мы покорим Сибирь, когда вся Мангазея у наших ног будет…»
– О какой содомской любви ты говоришь, Ермак Тимофеевич?! – громко отчеканила девушка. – За кого Машкова держишь?
– Ты лежал рядом с ним голый! Под одной попоной! – выкрикнул Ермак.
Он хотел наклониться, чтобы левой уже рукой схватить с земли кинжал, но Марьянка оказалась проворнее и отпихнула ногой смертоносное оружие в сторону.
– Но не как мужчина! – спокойно возразила она. – Посмотри на меня, Ермак! Разве я мужчина?
И рванула ворот рубахи.
Притаившийся за тушей убитой лошади Лупин едва сдержал крик ужаса. «Что ж ты делаешь, дочушка, – беззвучно простонал он. – Ведь неладное случится». Он тяжело вздохнул, наложил на тетиву новую стрелу и прицелился в сердце Ермака.
Атаман смотрел на своего посыльного «Борьку» во все глаза. В последних лучах заходящего солнца, отливавших золотисто-алым светом, мерцало белокожее женское тело, висел на точеной шейке крестик, усыпанный речным жемчугом.
– Кто ты? – еле слышно прошептал Ермак. Стрела горела в руке, но вид этого девичьего тела заставлял забывать о боли. О любой боли.
– Марьяна, – она стянула рубаху на груди, торопливо заправила за пояс. – Если завоюем Сибирь, женой Машкову стану, – девушка подошла к Ермаку и протянула кривой кинжал.
– А теперь убей меня, коли так быть должно.
Но как же руку поднять на такую красоту? Ударить ножом в грудь белую? Выстрелить из ружья или пистоля в такое тело? Даже если Ермаком Тимофеевичем зовешься и прослыл жестокостью среди всех, кто приказов атамановых ослушался, – наказать Марьянку за то, что девка она, а не какой-то там оголец Борька, казалось чем-то невозможным даже для Ермака.
– Возвращайся в лагерь, – приказал он, придерживая здоровой рукой раненую. Та предательски дрожала.
– А что с Иваном Матвеевичем станется? – настойчиво спросила Марьяна.
Она спрятала кинжал за пояс, подхватила неизменную красную шапчонку.
Лупин все еще таился в засаде. Вокруг раздавались беспрестанные стоны раненых. Они умирали, и никто не шел к ним на помощь. У кого были еще силы, те ползли по траве, к реке ли, к лагерю ль, в котором вовсю хозяйничали казаки, зажигались костры.
Монахи из Успенской обители ставили большой алтарь, чтобы поутру отслужить благодарственный молебен.
И одного только Вакулы Васильевича им в помощь по-прежнему не хватало. Он благодарственный молебен по случаю победы на свой собственный лад служил… Семнадцать татарочек! Отца Вакулу покорила их ласковость и искусство страсти нежной, их гибкие тела, от которых устать, что пред Богом согрешить, страшно.
– Нет, что за пройдоха, этот князек Таузан! – ворчал радетель душ казачьих перед Господом. – Иметь такой гарем и в силах оставаться, чтоб на коне скакать! Молодец мужик!..
Ермак молчал. Схватился за плечо Марьянки и почувствовал, что боль отдается даже в ногах.
– Поищем Лупина! – сказал он и пошатнулся. – Он стрелу снимет.
– Что будет с Иваном? – упрямо повторила Марьяна.
– Мне подумать надобно… с Богом посоветоваться…
– Это не ответ, Ермак!
– А что ты хотела бы услышать?
– Он – друг тебе и другом навсегда останется!
– Друг? Да он пошел против законов казачества, взял с собой в поход бабу!
– Я была его добычей, когда вы сожгли Новое Опочково!
– Но он умолчал об этом. Он два года лгал мне! – Ермак тяжело дышал. Его движения стали замедленнее. «Если стрела была отравлена, – подумал он, – мне и до лагеря не дотянуть. Даже Лупин с ядом не справится. Что будет с моими казаками? Сможет ли Машков их дальше по Мангазее провести? Он – воин смелый, но атаман ли? Чтоб Сибирь завоевать, ум надобен…»
– Он лгал лишь потому, что защитить меня хотел! – воскликнула Марьянка. Она скинула руку Ермака с плеча и отступила на пару шагов. Без ее поддержки Ермак пошатнулся и с трудом удержался на ногах. – Так это ли преступление?
– Казак…
– Казак! Казак! Есть только Бог на небесах и казаки на земле, а всех остальных как будто не существует вовсе! Али ты не человек, Ермак Тимофеевич?
– Поди сюда и помоги мне… – хрипло дыша, попросил Ермак.
– Нет!
Он глянул на девушку так, словно постичь не мог, что кто-то способен еще на свете сказать ему «нет».
– Ну, и без тебя доберусь! Черт бы тебя побрал! – выкрикнул Ермак с обидой. Сжал зубы и качнулся вперед, прекрасно понимая, что сможет сделать лишь пару шагов, и его силы подойдут к концу. Лагерные костры казались ему сейчас недостижимой мечтой, голоса казачьи доносились откуда-то издалека, словно прибой морской.
«Если все это из-за яда, то я погиб, – понял Ермак. – Погибла моя тысяча, попы, охотники, толмачи, приказчики строгановские. Пропала тогда навеки Сибирь для царя – кто ж еще сможет покорить-то ее?»
Атаман замер.
– Оставь меня одного, Борька или как там тебя, – прошептал он. – Убирайся! Позволь атаману твоему умереть спокойно…
– Я уже спасла тебе жизнь когда-то, – отозвалась Марьянка. – Могу и сейчас. Но если уж вздумаю спасать еще раз, то награды взамен потребую!
– Убирайся! – прорычал Ермак.
От реки приближалась маленькая группа казаков. Они поймали маленьких татарских лошадок и чувствовали себя сейчас самыми счастливыми людьми на свете, громко горланя какую-то песню. Во главе небольшого отряда погонял конька Машков. Сидеть в седле казалось ему более почетным, чем лететь в облаках вместе с ангелами господними, и плевать на обещанное попами вечное блаженство…
– Иван сейчас будет здесь! – спокойно сказала Марьяна.
Лупин в три погибели съежился за тушей убитой лошади, мечтая только о том, как бы в тень по волшебству какому превратиться. Ну, на худой конец – в воина падшего на поле битвы, вон их здесь сколько лежит.
Ермак собрался с силами, лишь бы не упасть. И медленно повернулся навстречу казакам. Машкова он не видел… слышал только его громкий голос.
– Я по-прежнему останусь Борькой, – сказала, как приказала, Марьянка, – а Иван Матвеевич все так же будет твоим другом и помощником первым. Ничего не изменится до тех пор, пока Сибирь нам не покорится и пока не станем мы мужем и женой пред Богом.
– Я бабьих приказов не слушаюсь! – озлобленно выкрикнул Ермак.
– А это не приказ, просьба это нижайшая, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя… На колени б пред тобой упала, если бы казаком не была! О Сибири подумай… Тебе великое предначертано, а ты со мной из-за ничего рядишься!
Задели ее слова Ермаково сердце или нет? Атаман обернулся к Марьянке и протянул к девушке здоровую руку.
– Помоги мне! – попросил он тихо.
– Так останусь я Борькой?
– Да.
– А Машков?
– Я постараюсь забыть обо всем.
Она вновь подошла к нему, подхватила и потащила по степи. Марьяна верила Ермаку, хотя девушке и не понравилось, как он сказал о том, что постарается забыть. Постарается… как дверь в избу открытая, через которую всегда сбежать можно.
Машков проскакал мимо, так и не заметив их в сумерках. Он во всю мочь горланил песню, болтал ногами, счастье ослепило его настолько, что мир вокруг и не интересовал его вовсе.
Лупин осторожно, на расстоянии, следовал за атаманом и дочерью. Когда они приблизились к лагерю, и казаки, дико размахивая руками, окружили Ермака и Марьянку, Александр Григорьевич тишком проскользнул в шатер гаремный и стащил отца Вакулу с шелкового дивана.
– Кажется, Ермака ранили! – прокричал новоявленный дьяк и с великолепным актерским просто талантом взъерошил волосы. – Они в лагерь его несут, я сам видел! Батюшка, давай, вставай же, одевайся. Может, помолишься за душеньку атамана славного?
Уставший от игр любовных, поп похрапывал на диване, когда Лупин сообщил ему страшную новость. Выругавшись так, что бросились врассыпную представительницы освобожденного гарема, Кулаков торопливо принялся одеваться. Он как раз обряжался в фелонион, вышитый наплечник, когда казаки внесли атамана. Хорошенькие татарочки с визгом разбежались по шатру.
– Ну, я ж говорил! – в отчаянии воскликнул Лупин, великий мастер скоморошьего представления. – Ранен он!
Машков с Марьянкой тоже протиснулись в палатку.
– Стрела, – заговорил Иван. – Какой-то татарин умирающий атамана подстрелил! Александр Григорьевич, вытащи стрелу-то!
– Господь свидетель, – сочным басом пропел отец Вакула. – Гореть твоей душе в геенне огненной, коли стрелы не вытащишь…
Рука Ермака вся пульсировала от боли, скорей всего, стрела нерв какой задела. Лупин склонился над атаманом, осмотрел предплечье, осторожно потрогал стрелу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Ермак и Машков пришли в себя, когда битва была уже почти выиграна. Они лежали у ладьи, казаки рыскали по лагерю, больше заботясь о добыче, нежели о своем атамане. Только раненые и убитые были вокруг них, дико стонали еще живые, ползли по степной траве и молили о помощи.
Бывшие товарищи молча переглянулись. И оба подумали об одном и том же: мы проворонили нашу величайшую победу! Мы, атаманы этой ватаги! Если о позоре таком узнает кто, от смеха, как есть, лопнет.
– Ермак Тимофеевич… – с дрожью в голосе прошептал Машков. – Я убью этого чертового попа!
– Нет, Иван, мы молчать будем, словно воды в рот набрав, – недобро улыбнулся Ермак. – Мы о многом промолчим…
Через час к Ермаку уже подводили плененного Таузана. Священники служили благодарственный молебен, только вот казачьего пастыря меж ними не наблюдалось. Он лежал в гаремном шатре на диване, и семнадцать стройных красавиц кружили рядом.
Кто сказал, что в рай можно пробраться только после смерти?..
Вечером, услав Машкова с конным казачьим разъездом, Ермак отправился на поиски Борьки. Решение было принято… Старый друг был для него важнее смазливого белокурого паренька с Волги.
Он нашел Марьянку на поле боя, которое по-прежнему было словно усыпано телами раненых и убитых. Никто не заботился о них. Живые истекали кровью, сначала они кричали, потом жалобно стонали, а затем молча ждали приговора судьбы. Марьянка сидела на трупе лошади и перевязывала культю ноги маленькому татарину. С благодарностью желтолицый воин поглядывал на готового помочь юного казачка.
– Мужика себе нового подыскиваешь? – грубовато поинтересовался Ермак. – Казака тебе уже не хватает, как видно?! Теперь за татар принялся?
Атаман с силой пнул раненого. Тот вскрикнул и откатился за убитую лошадь. Там и замер. Марьянка молчала. Отложила только полотняные тряпки в сторону, выхватила из-за пояса кривой нож и положила на колени. Глаза Ермака опасно сузились.
– Потягаться со мной собрался? – спросил он угрожающе негромко. – Ты, сукин сын, ножичком мне угрожаешь?
– Когда-то ты называл меня своим братом, – Марьянка холодно глянула на Ермака. – Я и не знал, как прославленный Ермак Тимофеевич разговаривает со своими братьями! Видно, с тобой надо быть ко всему готовым.
– Вот и готовься, чертово отродье! – выдохнул Ермак. – Казачий суд над тобой вершится, и этот суд – я! Ты приговариваешься к смерти!
– Слышу. Только позволь узнать, за что? – Марьянка была совершенно спокойна.
«Он не боится меня, – с изумлением понял вдруг Ермак. – Он знает, что сейчас умрет, и сидит с таким видом, словно ему кусок конской колбасы пообещали. Какое хладнокровие! Ох, парень, и что ж ты с Машковым так грешно слюбился? Что из тебя станется?»
– Ты любишь Машкова? – Ермак, наконец, смог выплеснуть самую страшную свою боль. Выплеснул слова, за которые и смерти предать мало…
И Марьянка ответила:
– Да, я люблю Ивана Матвеевича…
– И ты так просто говоришь об этом? – закричал Ермак. Выхватил нож, но попятился, кинжал в руках Марьянки сверкал опасно. – Я видел вас! Сегодня ночью! Голых, под одной попоной!
– Все верно, – не колеблясь ни секунды, призналась Марьянка. – Впервые мы были вместе, но отныне так всегда и будет…
– Это было в последний раз! – Ермак уже не владел собой. – Я не позволю тебе и дальше смешивать Машкова с грязью!
Он взмахнул ножом и в тот же миг во вскинутую руку вонзилась стрела. Кинжал выпал из разжавшихся пальцев Ермака, он резко развернулся, но стрелка видно не было… Кругом только раненые, больше думавшие о том, как выкарабкаться из цепких лап смерти, а не о том, кого бы избрать мишенью для меткой стрельбы.
– Это тебя не спасет! – проскрипел зубами Ермак. Попытался вырвать стрелу из раны и только скорчился от боли. Лишь опытному коновалу под силу вырезать наконечник, а если стрела была пропитана ядом…
– Я прикажу утопить тебя в Тоболе на глазах у Машкова.
– Только за то, что я люблю его?
– Ты, проклятый ублюдок! – Ермак весь дрожал от ярости. – Среди моих казаков содомской любви нет места!
Марьянка медленно поднялась с трупа убитой лошади. Глянула на стрелу, впившуюся в руку Ермака, но решила пока не звать отца на помощь. Не сейчас…
«Час настал, папенька, – подумала она и осторожно огляделась по сторонам. – Я ждала его, но не думала, что все произойдет именно сегодня… Я хотела обо всем рассказать Ермаку, когда мы покорим Сибирь, когда вся Мангазея у наших ног будет…»
– О какой содомской любви ты говоришь, Ермак Тимофеевич?! – громко отчеканила девушка. – За кого Машкова держишь?
– Ты лежал рядом с ним голый! Под одной попоной! – выкрикнул Ермак.
Он хотел наклониться, чтобы левой уже рукой схватить с земли кинжал, но Марьянка оказалась проворнее и отпихнула ногой смертоносное оружие в сторону.
– Но не как мужчина! – спокойно возразила она. – Посмотри на меня, Ермак! Разве я мужчина?
И рванула ворот рубахи.
Притаившийся за тушей убитой лошади Лупин едва сдержал крик ужаса. «Что ж ты делаешь, дочушка, – беззвучно простонал он. – Ведь неладное случится». Он тяжело вздохнул, наложил на тетиву новую стрелу и прицелился в сердце Ермака.
Атаман смотрел на своего посыльного «Борьку» во все глаза. В последних лучах заходящего солнца, отливавших золотисто-алым светом, мерцало белокожее женское тело, висел на точеной шейке крестик, усыпанный речным жемчугом.
– Кто ты? – еле слышно прошептал Ермак. Стрела горела в руке, но вид этого девичьего тела заставлял забывать о боли. О любой боли.
– Марьяна, – она стянула рубаху на груди, торопливо заправила за пояс. – Если завоюем Сибирь, женой Машкову стану, – девушка подошла к Ермаку и протянула кривой кинжал.
– А теперь убей меня, коли так быть должно.
Но как же руку поднять на такую красоту? Ударить ножом в грудь белую? Выстрелить из ружья или пистоля в такое тело? Даже если Ермаком Тимофеевичем зовешься и прослыл жестокостью среди всех, кто приказов атамановых ослушался, – наказать Марьянку за то, что девка она, а не какой-то там оголец Борька, казалось чем-то невозможным даже для Ермака.
– Возвращайся в лагерь, – приказал он, придерживая здоровой рукой раненую. Та предательски дрожала.
– А что с Иваном Матвеевичем станется? – настойчиво спросила Марьяна.
Она спрятала кинжал за пояс, подхватила неизменную красную шапчонку.
Лупин все еще таился в засаде. Вокруг раздавались беспрестанные стоны раненых. Они умирали, и никто не шел к ним на помощь. У кого были еще силы, те ползли по траве, к реке ли, к лагерю ль, в котором вовсю хозяйничали казаки, зажигались костры.
Монахи из Успенской обители ставили большой алтарь, чтобы поутру отслужить благодарственный молебен.
И одного только Вакулы Васильевича им в помощь по-прежнему не хватало. Он благодарственный молебен по случаю победы на свой собственный лад служил… Семнадцать татарочек! Отца Вакулу покорила их ласковость и искусство страсти нежной, их гибкие тела, от которых устать, что пред Богом согрешить, страшно.
– Нет, что за пройдоха, этот князек Таузан! – ворчал радетель душ казачьих перед Господом. – Иметь такой гарем и в силах оставаться, чтоб на коне скакать! Молодец мужик!..
Ермак молчал. Схватился за плечо Марьянки и почувствовал, что боль отдается даже в ногах.
– Поищем Лупина! – сказал он и пошатнулся. – Он стрелу снимет.
– Что будет с Иваном? – упрямо повторила Марьяна.
– Мне подумать надобно… с Богом посоветоваться…
– Это не ответ, Ермак!
– А что ты хотела бы услышать?
– Он – друг тебе и другом навсегда останется!
– Друг? Да он пошел против законов казачества, взял с собой в поход бабу!
– Я была его добычей, когда вы сожгли Новое Опочково!
– Но он умолчал об этом. Он два года лгал мне! – Ермак тяжело дышал. Его движения стали замедленнее. «Если стрела была отравлена, – подумал он, – мне и до лагеря не дотянуть. Даже Лупин с ядом не справится. Что будет с моими казаками? Сможет ли Машков их дальше по Мангазее провести? Он – воин смелый, но атаман ли? Чтоб Сибирь завоевать, ум надобен…»
– Он лгал лишь потому, что защитить меня хотел! – воскликнула Марьянка. Она скинула руку Ермака с плеча и отступила на пару шагов. Без ее поддержки Ермак пошатнулся и с трудом удержался на ногах. – Так это ли преступление?
– Казак…
– Казак! Казак! Есть только Бог на небесах и казаки на земле, а всех остальных как будто не существует вовсе! Али ты не человек, Ермак Тимофеевич?
– Поди сюда и помоги мне… – хрипло дыша, попросил Ермак.
– Нет!
Он глянул на девушку так, словно постичь не мог, что кто-то способен еще на свете сказать ему «нет».
– Ну, и без тебя доберусь! Черт бы тебя побрал! – выкрикнул Ермак с обидой. Сжал зубы и качнулся вперед, прекрасно понимая, что сможет сделать лишь пару шагов, и его силы подойдут к концу. Лагерные костры казались ему сейчас недостижимой мечтой, голоса казачьи доносились откуда-то издалека, словно прибой морской.
«Если все это из-за яда, то я погиб, – понял Ермак. – Погибла моя тысяча, попы, охотники, толмачи, приказчики строгановские. Пропала тогда навеки Сибирь для царя – кто ж еще сможет покорить-то ее?»
Атаман замер.
– Оставь меня одного, Борька или как там тебя, – прошептал он. – Убирайся! Позволь атаману твоему умереть спокойно…
– Я уже спасла тебе жизнь когда-то, – отозвалась Марьянка. – Могу и сейчас. Но если уж вздумаю спасать еще раз, то награды взамен потребую!
– Убирайся! – прорычал Ермак.
От реки приближалась маленькая группа казаков. Они поймали маленьких татарских лошадок и чувствовали себя сейчас самыми счастливыми людьми на свете, громко горланя какую-то песню. Во главе небольшого отряда погонял конька Машков. Сидеть в седле казалось ему более почетным, чем лететь в облаках вместе с ангелами господними, и плевать на обещанное попами вечное блаженство…
– Иван сейчас будет здесь! – спокойно сказала Марьяна.
Лупин в три погибели съежился за тушей убитой лошади, мечтая только о том, как бы в тень по волшебству какому превратиться. Ну, на худой конец – в воина падшего на поле битвы, вон их здесь сколько лежит.
Ермак собрался с силами, лишь бы не упасть. И медленно повернулся навстречу казакам. Машкова он не видел… слышал только его громкий голос.
– Я по-прежнему останусь Борькой, – сказала, как приказала, Марьянка, – а Иван Матвеевич все так же будет твоим другом и помощником первым. Ничего не изменится до тех пор, пока Сибирь нам не покорится и пока не станем мы мужем и женой пред Богом.
– Я бабьих приказов не слушаюсь! – озлобленно выкрикнул Ермак.
– А это не приказ, просьба это нижайшая, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя… На колени б пред тобой упала, если бы казаком не была! О Сибири подумай… Тебе великое предначертано, а ты со мной из-за ничего рядишься!
Задели ее слова Ермаково сердце или нет? Атаман обернулся к Марьянке и протянул к девушке здоровую руку.
– Помоги мне! – попросил он тихо.
– Так останусь я Борькой?
– Да.
– А Машков?
– Я постараюсь забыть обо всем.
Она вновь подошла к нему, подхватила и потащила по степи. Марьяна верила Ермаку, хотя девушке и не понравилось, как он сказал о том, что постарается забыть. Постарается… как дверь в избу открытая, через которую всегда сбежать можно.
Машков проскакал мимо, так и не заметив их в сумерках. Он во всю мочь горланил песню, болтал ногами, счастье ослепило его настолько, что мир вокруг и не интересовал его вовсе.
Лупин осторожно, на расстоянии, следовал за атаманом и дочерью. Когда они приблизились к лагерю, и казаки, дико размахивая руками, окружили Ермака и Марьянку, Александр Григорьевич тишком проскользнул в шатер гаремный и стащил отца Вакулу с шелкового дивана.
– Кажется, Ермака ранили! – прокричал новоявленный дьяк и с великолепным актерским просто талантом взъерошил волосы. – Они в лагерь его несут, я сам видел! Батюшка, давай, вставай же, одевайся. Может, помолишься за душеньку атамана славного?
Уставший от игр любовных, поп похрапывал на диване, когда Лупин сообщил ему страшную новость. Выругавшись так, что бросились врассыпную представительницы освобожденного гарема, Кулаков торопливо принялся одеваться. Он как раз обряжался в фелонион, вышитый наплечник, когда казаки внесли атамана. Хорошенькие татарочки с визгом разбежались по шатру.
– Ну, я ж говорил! – в отчаянии воскликнул Лупин, великий мастер скоморошьего представления. – Ранен он!
Машков с Марьянкой тоже протиснулись в палатку.
– Стрела, – заговорил Иван. – Какой-то татарин умирающий атамана подстрелил! Александр Григорьевич, вытащи стрелу-то!
– Господь свидетель, – сочным басом пропел отец Вакула. – Гореть твоей душе в геенне огненной, коли стрелы не вытащишь…
Рука Ермака вся пульсировала от боли, скорей всего, стрела нерв какой задела. Лупин склонился над атаманом, осмотрел предплечье, осторожно потрогал стрелу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29