Комод. Кружевные белые салфетки. Кошка-копилка. Цветная фотография кошки с бантиком, прикнопленная к стене. На комоде - жёлтая суперобложка польского фотоальбома «Кошки перед объективом». На одеяле - живая чёрная кошка. Смотрит на Алика, глаза горят, один - зелёный, другой - красный.

У стены - русская печь.
- Холодно, - неожиданно говорит бабка.
- Что вы, бабушка, - удивляется Алик. - Жарко. Обещали, что ещё жарче будет: циклон с Атлантики движется.
- С Атлантики движется, за Гольфстрим цепляется, - частит бабка. И неожиданно яростно: - А мы его антициклоном покроем, чтоб не рыпался.
«Сумасшедшая старуха», - решает Алик, но вежливости не теряет:
- Ваше право.
- То-то и оно, что моё. Ты, внучёк, подсоби старой женщине, напили да наколи дровишек, протопи печку, а я тебя на верную дорогу наставлю: всю жизнь идти по ней будешь, коли не свернёшь.
- Мне не надо на всю жизнь. Мне бы в Трубино.
- Трубино - мелочь. В Трубино ты мигом окажешься, вопроса нет. Сходи, внучёк, во двор, наделай чурочек.
Алик пожимает плечами - вот уж сон чудной! - спрашивает коротко:
- Пила? Топор?
- Всё там, внучёк, всё справное, из легированной стали, высокоуглеродистой, коррозии не подверженной. Коли - не хочу.
«Ох, не хочу», - с тоской думает Алик, однако идёт во двор, где и вправду стоят аккуратные козлы, сложены отрезки брёвен, которые и пилить-то не надо: расколи и - в печь. И топор рядом. Обыкновенный топор, какой в любом сельпо имеется; врёт бабулька, что из легированной стали.
Поставил полешко, взял топор, размахнулся, тюкнул по срезу - напополам разлетелось. Снова поставил, снова тюкнул - опять напополам. Любо-дорого смотреть такой распрекрасный сон, тем более что в реальной действительности Алик топора и в руках не держал. В самом деле: зачем топор в московской квартире с центральным отоплением? Вздор, чушь, чепуха…
Нарубил охапку, сложил на левую руку, правой прихватил, пошёл в горницу.
- Ах, и молодец! - радуется бабка. - Теперь топи.
Свалил у печки дрова, открыл заслонку. Взял нож, нарезал лучины, постелил в печь клочок газеты, уложил лучину, сверху полешек подкинул. Чиркнул спичкой - занялось пламя, прихватило дерево, затрещало, заметалось в тесной печи. Алик ещё полешек доложил, закрыл заслонку.
- Готово.
А бабка уже котёл здоровенный на печь прилаживает.
- Варить что будете, бабушка?
- Тебя, внучёк, и поварю. Согласен?
«Ну, вляпался, - думает Алик, - эту бабку в психбольницу на четвёртой скорости отволочь надо». Но отвечает:
- Боюсь, невкусным я вам покажусь. Сухощав да ненаварист. В Трубино в продмаге говядина неплохая…
- Ох, уморил! - мелко-мелко хохочет бабка, глаза совсем в щёлки превратились, лицо, как чернослив, морщинистое. А зубы у неё - ровно у молодой: крепкие, мелкие, чуть желтоватые. - Да какая ж говядина с человечиной сравнится?
- Вот что, бабушка. - Алик сух и непреклонен. - Дрова я вам наколол, разговаривать с вами некогда. Показывайте дорогу. Обещали.
Бабка перестаёт смеяться, утирает рот ладошкой, платок с розами поправляет. Говорит неожиданно деловым тоном:
- Верно. Обещала. И от обещаний своих не отказываюсь. Будет тебе дорога, только сперва отгадай три загадки. Отгадаешь - выведу на путь истинный. Не сумеешь - сварю и съем, не обессудь, внучёк.
- Это даже очень мило, - весело соглашается Алик. - Валяйте, загадывайте.
Бабка опять хихикает, ладони потирает.
- Ох, трудны загадки, не один отрок из-за них в щи попал. Первая такая: без окон, без дверей - полна горница людей. Каково, а?
- Так себе, - отвечает Алик. - Огурец это.
- Тю, догадался… - бабка ошеломлена. - Как же ты?
- Сызмальства смышлён был, - скромничает Алик.
- Тогда вторая. Потруднее. Два конца, два кольца, в середине - гвоздик.
- Ножницы.
- Ну, парень, да ты и впрямь без двоек учишься. - У неё уж и азарт появился. - Бери третью: стоит корова, мычать здорова, трахнешь по зубам - заревёт. Что?
- Рояль.
- А вот и не рояль. А вот и пианино, - пробует сквалыжничать бабка.
- А хоть бы и фисгармония. - Алик твёрд и невозмутим. - Однотипные музыкальные инструменты. Где дорога?
Бабка тяжело вздыхает, идёт к двери, шлёпая галошами. Алик за ней. Вышли на крыльцо. Бабка спрашивает:
- Есть у тебя желание заветное, неисполнимое, чтобы, как червь, тебя точило?
- Есть, - почему-то шёпотом отвечает Алик, и сердце, как и в первом сне, начинает биться со скоростью хорошей турбины. - Хочу уметь прыгать в высоту по первому разряду.
Бабка презрительно смотрит на него.
- Давай уж лучше «по мастерам», чего мелочиться-то?
- Можно и «по мастерам», - постепенно приходит в себя Алик, нагличает.
- Плёвое дело. - Бабка вздымает руки горе, и лицо её будто разглаживается. Начинает с завываньем: - На дворе трава, на траве дрова, под дровами мужичок с ноготок, у него в руках платок - эх, платок, ты накинь тот платок на шесток, чтобы был наш отрок в воздухе лёгок…
- Что за бредятина? - невежливо спрашивает Алик.
- Заклинанье это, - обижается бабка. - Древнее. Будешь ты теперь, внучёк, сигать в свою высоту, как кузнечик, только соблюди условие непреложное.
- Что за условие?
- Не солги никому никогда ни в чём…
- Ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости?..
- Ни из жалости, ни из вредности, - подхватывает бабка и спрашивает подозрительно: - Откуда знаешь?
- Слыхал… - туманно говорит Алик.
- Соблюдёшь?
- Придётся. А вы, никак, баба-яга?
- Она самая, внучёк. Иди, внучёк, указанной дорогой, не сворачивай, не лги ни ближнему, ни дальнему, ни соседу, ни прохожему, ни матери, ни жене.
- Не женат я пока, бабушка, - смущается Алик.
- Ну-у, эта глупость тебя не минует. Хорошо - не скоро. А в Турбино своё по той тропке пойдёшь. Бывай, внучёк, не поминай лихом.
И Алик уходит. Скрывается в лесу. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то чёрные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».
И ничего нет. Темнота и жар.
4
И тогда начинается сон третий.
Будто бы пришёл Алик в мамин институт. Мама - биолог, занимается исследованием человеческого мозга. «Мозг - это чёрный ящик, - говорит ей отец. - Изучай не изучай, а до результатов далеко». «Согласна, - отвечает ему мама. - Только с поправкой. Чёрный ящик - это когда мы не ведаем принципа работы прибора, в нашем случае - мозга, а данные на входе и выходе знаем. Что же до мозга, то его выход мы только предполагать можем: сила человеческого мозга темна, мы её лишь на малый процент используем…»
«А коли так, где пределы человеческих возможностей? - думает Алик. - И кто их знает? Уж, конечно, не учёные мужи из маминого института…»
А мамин коллега, профессор Брыкин Никодим Серафимович, хитрый мужичок с ноготок, аккуратист и зануда, бывая в гостях у родителей Алика и слушая их споры, таинственно посмеивается, будто известно ему про мозг нечто такое, что поставит всю современную науку с ног на голову да ещё развернёт на сто восемьдесят градусов: не в ту сторону смотрите, уважаемые учёные.
Вот сейчас, во сне, Никодим Брыкин встречает Алика у массивных дверей института, берёт за локоток, спрашивает шёпотом:
- Хвоста не было?
Вопрос из детективов. Означает: не заметил ли Алик за собой слежки.
- Не было, - тоже шёпотом отвечает Алик.
И они идут по пустым коридорам, и шаги их гулко гремят в тишине - так, что даже разговаривать не хочется, а хочется слушать эти шаги и проникаться высоким значением всего происходящего во сне.
- А почему никого нет? - опять-таки шёпотом интересуется Алик.
- Воскресенье, - лаконично отвечает Брыкин, - выходной день у трудящихся, - а сам локоть Алика не отпускает, открывает одну из дверей в коридоре, подталкивает гостя. - Прошу вас, молодой человек.
Алик видит небольшой зал, уставленный непонятными приборами, на коих - индикаторные лампочки, верньеры, тумблеры, кнопки и рубильники, циферблаты, шкалы, стрелки. И все они опутаны сетью цветных проводов в хлорвиниловой изоляции, которые соединяют приборы между собой, уходят куда-то в пол и потолок, переплетаются, расплетаются и заканчиваются у некоего шлема, подвешенного над креслом и похожего на парикмахерский фен-стационар. Кресло, в свою очередь, вызывает у Алика малоприятные аналогии с зубоврачебным эшафотом.
- Что здесь изучают? - вежливо спрашивает Алик.
- Здесь изучают трансцендентные инверсии мозговых синапсов в конвергенционно-инвариантном пространстве четырёх измерений, - взволнованно говорит Брыкин.
- Понятно, - осторожно врёт Алик. - А кто изучает?
- Я.
- И как далеко продвинулись, профессор?
- Я у цели, молодой человек! - Брыкин торжествен и даже не кажется коротышкой - метр с кепкой - титан, исполин научной мысли.
- Поздравляю вас.
- Р-р-рано, - рычит Брыкин, - р-р-рано поздррравлять, молодой человек. В цепи моих экспериментов не хватает одного, заключительного, наиглавнейшего, от которого будет зависеть моё эпохальное открытие.
«Хвастун, - думает Алик, - Наполеон из местных». Но вслух этого не говорит. А, напротив, задаёт вопрос:
- Скоро ли состоится заключительный эксперимент?
- Сегодня. Сейчас. Сию минуту. И вы, мой юный друг и коллега, будете в нём участвовать.
Алик, конечно же, ничего не имеет против того, чтобы называться коллегой профессора Никодима Брыкина, однако лёгкие мурашки, побежавшие по спине, заставляют его быть реалистом.
- А это не опасно? - спрашивает Алик.
- Вы трусите! - восклицает Брыкин и закрывает лицо руками. - Какой стыд!
Алику стыдно, хотя мурашки не прекратили свой бег.
- Я не трушу. Я спрашиваю. Спросить, что ли, нельзя?
- Ах, спрашиваете… Это меняет дело. Нет, коллега, эксперимент не опасен. В худшем случае вы встанете с кресла тем же человеком, что и до включения моего инверсионного конвергатора.
- А в лучшем?
- В лучшем случае мой уникальный конвергационный инверсор перестроит ваше модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе «Омега» по четвёртому измерению, не поддающемуся логарифмированию.
- А это как? - Алик крайне осторожен в выражениях, ибо не желает новых упрёков в трусости.
- А это очень просто. Скажем, вы были абсолютно неспособны к литературе. Включаем поле и - вы встаёте с кресла гениальным поэтом. Или так. Вы не могли правильно спеть даже «Чижика-пыжика». Включаем поле и - вы встаёте с кресла великим певцом. Устраивает?
И снова - то ли от предчувствия необычного, то ли от страха, то ли от обещанных перспектив - сердце Алика начинает исполнять цикл колебаний с амплитудой, значительно превышающей человеческие возможности. Не четвёртое ли измерение тут причиной?
- А можно не поэтом? - робко спрашивает Алик.
- Певцом?
- И не певцом.
- Кем же, кем?
- Спортсменом.
- Прекрасный выбор! Вы станете вторым Пеле, вторым Яшиным, вторым Галимзяном Хусаиновым.
- Не футболистом…
- Пусть так. Ваш выбор, юноша.
- Я хотел бы стать… вторым Брумелем.
- Это который в высоту? Игра сделана, ставок больше нет, возьмите ваши фишки, господа.
Профессор Брыкин подпрыгивает, всплескивает ручками, бежит к креслу, отряхивает с него невидимые миру пылинки.
- Прошу занять места согласно купленным билетам. Шутка.
Алик не удивляется поведению Брыкина. Алик прекрасно знает о чудачествах учёных, знает и о том, что накануне решающих опытов, накануне триумфа учёный человек ведёт себя, мягко говоря, странновато. Кто поёт, кто свистит соловьём, кто стоит на голове, а Брыкин шутит. Пусть его.
Алик садится в кресло, ёрзает, поудобнее устраиваясь на холодящем дерматине, кладёт руки на подлокотники. Брыкин нажимает какую-то кнопку на пульте, и стальные, затянутые белыми тряпицами обручи обхватывают голову, руки и лодыжки. Алик невольно дёргается, но обручи не отпускают.
- Не волнуйтесь, всё будет тип-топ, как вы говорите в часы школьных занятий. Минуточку… - Брыкин щёлкает тумблерами, крутит верньеры, нажимает кнопки. Вспыхивают индикаторные лампочки, дрожат стрелки датчиков, освещаются шкалы приборов, стучат часы.
Алик начинает ощущать, как сквозь тело проходит некое странное излучение, но не противное, а, скорее, приятное.
- Температура - тридцать шесть и шесть по шкале Цельсия, пульс - восемьдесят два, кровяное давление - сто двадцать на семьдесят. - Брыкин что-то пишет в журнале испытаний, следит за приборами. - Разброс точек даёт экстремальную экспоненту. Внимание: выходим в четвёртое измерение… Что за чёрт?! - Он даже встаёт, вглядываясь в экран над пультом.
Там что-то мигает, светится, расплывается.
Алик чувствует зуд в кончиках пальцев, ступни ног деревенеют, а икры, наоборот, напрягаются, как будто он идёт в гору или держит на плечах штангу весом в двести килограммов.
- Что случилось, профессор?
- Ничего особенного, коллега, ничего страшного, - бормочет Брыкин, лихорадочно вращая все верньеры сразу: маленькие руки его так и порхают над пультом.
- А всё-таки?
- Сейчас, сейчас…
Брыкин неожиданно дёргает на себя рубильник. Гаснет экран, гаснут лампы. Алик легко шевелит пальцами, да и ноги отпустило. Обручи расходятся, и Алик встаёт, подбегает к Брыкину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18