Нужны только объединение знаний, координация усилий, умножение памяти – своего рода мемориальный взрыв. Этот взрыв и обеспечит нам суперпамять. Вы думаете, что наше знакомство с ней ограничится комиссиями и конференциями? Я мыслю шире. Я вижу суперинститут с тысячами научных специалистов, проекционными бюро и опытными лабораториями. Где? Может быть, даже не здесь, а на другом острове, где менее пахнет курортными барами и пляжной галькой.
– Кто же будет руководить институтом?
– Вы имеете в виду людей?
– Нет, страны.
– ООН, ЮНЕСКО, может быть, какая-то иная международная организация. Во всяком случае, не тресты, не банки и прочие денежные мешки. Эта суперпамять, как сказочный джинн, возникший прямо из небесной лазури, слишком чудесна, чтобы говорить о ней на языке маклерских контор. Кстати, у нее еще нет своего имени.
– Наклевывается, – сказал Шпагин. – Кое-что из русской фантастики. Почти классическое.
Рослов, который всегда понимал его с полуслова, покачал головой.
– Ты предполагаешь коллектор рассеянной информации? Отлично придумано, хотя и не нами. Но не для нашей проблемы. Во-первых, не коллектор, а селектор, так как в основе его – избирательность. Во-вторых, не рассеянной, а стабильной. Он сам об этом напомнил.
– Селестан или Селестин… – задумался Шпагин.
– Зачем? Просто Селеста. Элегантно и межнационально. По-английски и по-русски, профессор, «селектор» звучит одинаково, а «стабильный» начинается с тех же букв. Русское же звучание – привилегия первооткрывателей.
– Женское имя, – замялся Мак-Кэрри.
– Один из первооткрывателей – женщина, – отрезал Рослов. – А кроме того, профессор, «память» по-русски тоже существительное женского рода.
Но Яна запротестовала:
– Не могу воспринимать его в женском роде. Это мужчина. Мыслитель, не память. И потом, мужские имена с окончанием на «а» вы найдете у многих народов. Даже у нас в Польше.
Чудо родилось. Чудо уже входило в жизнь. Завтра оно овладеет умами миллионов, пройдет великим землетрясением по миру и что-то оставит людям. Что? Что в имени твоем, Селеста? Голос друга или скрытая угроза врага?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОБУЧЕНИЕ СЕЛЕСТЫ
А теперь без грамоты пропадешь,
Далеко без грамоты не уйдешь.
С. Маршак. Кот и лодыри
12. СЕЛЕСТУ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ПРЕССЕ
В малом холле отеля, резервированном для пресс-конференции, в этот утренний час было прохладно и пусто. Туристы завтракали и уезжали на пляж. Корреспонденты и ученые явились почти одновременно: первые для того, чтобы глотнуть бренди или виски за губернаторский счет, вторые – чтобы обсудить регламент предстоящего собеседования. Журналисты расположились в креслах непринужденно и дружно – великолепной семеркой, представлявшей пять известных американских газет и два не менее популярных и многотиражных журнала. «Лэдис хоум джорнал», рассчитанный на сердца и вкусы американских домашних хозяек, олицетворяла, как и положено, женщина, сразу же воззрившаяся на Яну и бесцеремонно обстрелявшая ее из своего миниатюрного фотоавтомата. Ученых и журналистов не разделял даже символический барьер – ничего, кроме пустого прохода между обращенными друг к другу двумя рядами кресел.
– Может, начнем? – спросил корреспондент понахальнее, открывая одну из батарей расставленных на ближайшем столе бутылок.
– Без хозяина в доме не пьют, – резонно заметила Яна.
– Хозяин может опоздать на полтора часа, а у нас на телеграфе даже минуты расписаны.
Но хозяин не опоздал. Величественный и холеный лорд Келленхем – само радушие и гостеприимство, по-английски застегнутое на все пуговицы смокинга, – явился точно в девять ноль-ноль в сопровождении инспектора, Барнса и Керна. Не было только все еще болевшего епископа.
– Вы будете вести конференцию, – шепнул сэр Грегори Рослову. – Я не могу делать официальных заявлений до поездки в Лондон. Мак-Кэрри – я уже говорил с ним по телефону – заявляет, что не дает интервью журналистам. Смайли, хотя и первооткрыватель, не годится. Вы наиболее подходящая кандидатура. Принято?
Сказано это было шепотом, тактично, но по-хозяйски. Рослов пожал плечами и только заметил:
– У меня даже нет колокольчика.
– Сейчас устроим.
– Не надо. Две уже начатые бутылки сойдут. Коэффициент трения ничтожен, и акустика дай Бог… Начали. – Он стукнул мелодично зазвеневшими бутылками и продолжал: – Вопросы задавать по очереди, не шуметь и не перебивать говорящего. Начинает, как я полагаю, леди.
Но леди смущенно пролепетала:
– Наш журнал женский, его интересуют специальные проблемы. Я бы охотно уступила свои привилегии.
– Тогда вы будете последняя, – отрезал Рослов. – Начинаем по алфавиту. Кто на «А»?
На «А» никого не оказалось.
– Есть на «Б», – раздался голос сидевшего с краю. – Блумкинс, корреспондент «Чикаго дейли»…
– Стоп! – оборвал его Рослов. – Без визитных карточек они нам ни к чему. Задавайте вопросы.
– Беру быка за рога. Что вы открыли?
– Черный ящик.
– С золотом?
– Не знаю. Я его не вскрывал.
– А кто вскрывал?
– Никто.
– Почему?
– Потому что он невидим.
– Тогда почему же он черный?
– По логике пять. По физике единица. Кто-нибудь из вас знаком с научной терминологией? – повысил голос Рослов. – Кто-нибудь знает, что называется в кибернетике «черным ящиком»?
– Я знаю, – ответил кто-то.
– Вот и объясните постфактум коллегам, а сейчас продолжим работу. Вопросов, я полагаю, будет много. Жду.
– Что именно открыто? Я имею в виду непонятное вам явление.
– Энергетическая память человечества.
Ни одного вопроса. Только недоуменные взгляды и жужжание магнитофонов. Наконец чей-то недовольный голос:
– А конкретнее?
– Космический разведчик с неизвестной звезды или планеты.
– Летающая тарелка?
Рослов даже не улыбнулся. Его скривило от необходимости отвечать. Сосчитав до пяти, он сказал:
– Я не говорил, что это тарелка, тем более летающая. А сейчас вы спросите: с какой звезды?
– Спросим. Спрашиваем.
– А какая, собственно, разница, с Альдебарана или Сириуса? Может быть, с Капеллы. Может быть, из другой галактики. При этом он невидим и неосязаем. Заброшен на Землю несколько тысячелетий назад и в течение этого, мягко говоря, довольно продолжительного срока собирает стабильную информацию.
Заскрипели кресла. Кто-то опрокинул бутылку. О регламенте забыли: вопросы грохнули, как автоматная очередь. Даже сами спрашивающие едва могли расслышать, о чем они спрашивают.
– Тише! – крикнул Рослов, звякнув бутылками вместо колокольчика. – Три вопроса по порядку. Ну?
Последовали три вопроса по порядку.
– Что значит: стабильную?
– Как собирает?
– Зачем?
Рослов хладнокровно выстоял под дулами объективов, не реагируя на фотовспышки. На первые два вопроса ответил с подчеркнутой сложностью для понимания и, услышав в ответ только жужжание магнитофонов, сказал с усмешкой:
– Темно? Мне тоже.
– Вы не ответили на третий вопрос. Зачем и для кого это делается? – вырвался чей-то голос.
– Не знаю.
– Но можете предположить?
– Вы тоже можете. Ценность предположения будет наверняка одинаковой.
«Раздражается, выходит из формы. Зря», – подумал Шпагин и сказал вслух, предупреждая выкрик из зала:
– Дело в том, что это запоминающее устройство, нечто вроде суперэлектронной машины, только невидимой и потому недоступной для визуального наблюдения, само не знает, зачем и для кого оно это делает.
– Но как вы об этом узнали?
– Из разговора.
Шпагин сделал эффектную паузу, чтобы полюбоваться, как выглядит коллективное недоумение, и подождал очередного вопроса.
То был заикающийся, робкий вопросик:
– Вы сказали: из разговора. Как же это понять?
– Буквально. Чудо наше весьма благовоспитанное и вежливо отвечает на все заданные ему вопросы.
– На каком языке?
Шпагин оглядел сидящих против них репортеров. Обыкновенные парни, кто постарше, кто помоложе. Есть рыжий, есть лысеющий. Напористы и бесцеремонны – такова профессия, допускающая невежество в любой области знания. Любят выпить, судя по тому, что обходятся без стаканов, поставив возле себя бутылки по вкусу. С такими надо попроще, без олимпийства.
– Чудо наше знает все языки мира. Не улыбайтесь, я не шучу. На строительстве Вавилонской башни оно с успехом предотвратило бы смешение языков. А с нами обращается вообще безлично – телепатически.
– Где же оно находится, ваше чудо?
– На одном из коралловых рифов в пределах солидной морской экскурсии. К сожалению, до прибытия международной инспекционной комиссии не могу сообщить вам более точный адрес.
– Может быть, его сообщит губернатор? Лорд Келленхем, откликнитесь!
– Я не уполномочен, господа, делать какие-либо заявления до решения моего правительства в Лондоне, – солидно произнес сэр Грегори и сжал губы.
– А если мы сами отправимся на поиски?
– Вы рискуете нарваться на полицейский патруль, – сказал инспектор. – С сегодняшнего утра остров круглосуточно патрулируется нашими катерами.
Журналисты переглянулись. Вероятно, им очень хотелось поговорить сейчас без свидетелей.
– Боюсь, что гора родила мышь, – прервал молчание рыжий, – если ваше чудо знает столько же, сколько мы с вами.
– Плюс еще три миллиарда живущих на нашей планете, – без улыбки добавил Шпагин.
– Все равно любую справку вы получите в любой университетской библиотеке. Не забывайте о межбиблиотечных связях. А ваш информарий – разведчик. Он создан не нами и не для нас.
– Допустим.
– Не слышу выводов.
– Мы их прочтем в вашей газете, – сказал Рослов. – Не сомневаюсь, что они будут сверхубедительными и сверхоригинальными.
– Почему мы слушаем сейчас только голоса из России? – не унимался рыжий. – Пусть выскажется профессор Мак-Кэрри. Не зря же его вызвали сюда из Нью-Йорка.
– Не зря, – согласился Мак-Кэрри. – Я всегда с удовольствием прислушиваюсь к голосам из России. Они никогда не лгали и не обманывали.
«Грозовеет», – подумал Шпагин и шепнул Смайли:
– Рассказывай о пиратах.
Смайли поднялся, встреченный репликой:
– А это чей голос?
– Голос Америки, – сказал Шпагин с чуточкой иронии в интонации и, как говорят за кулисами эстрадных концертов, сразу обеспечил Смайли «прием».
А тот словно знал, как держать аудиторию: рассказывал с юмором комиксов и лексикой нью-йоркского клерка на отдыхе. Превращение его в пирата Билли Кривые Ноги прошло, что называется, на «ура», а оргия взбунтовавшегося металла на пикнике аргонавтов и в особенности «беретта», чуть не проломившая череп доктору Керну, заинтересовали более, чем само открытие космического разведчика. Посыпались вопросы:
– А как близко, док, пролетел пистолет?
– У самого уха.
– А как вы себя чувствовали при этом?
– Как во Вьетнаме.
Смех, фотовспышки, стрекот кинокамер. Доктор Керн с белозубой улыбкой, как на рекламе зубной пасты «Одоль», Смайли с поднятым над головой пистолетом, скучающий Корнхилл и завистливый Барнс: «А почему все достается Смайли и Керну?», недовольный Рослов и обрадованная мирным оборотом Янина, а позади закованный в смокинг, как бы несуществующий лорд Келленхем. Шпагин оглядел их всех и понял, что поезд пресс-конференции пора переводить на другой путь.
– Я понимаю, – сказал он, воспользовавшись первой же паузой, – что значимость открытия не под силу определить нашей дружеской, но не полностью компетентной конференции. Подождем дополнительной научной инспекции. Я понимаю также, что беседы с неведомым и невидимым чудом на необитаемом коралловом острове, как бы они ни проводились – через трансляцию или телепатически, – можно посчитать слуховой иллюзией. Но пиратский спектакль Смайли – это уже зрительная иллюзия, причем необычайной чистоты и реальности. Так не слишком ли много иллюзий, господа?
– Что вы хотите этим сказать? – спросили из зала.
– То, что сказал. Раз иллюзия, два иллюзия, а три – простите, не верю. Даже в рулетке номер не выходит три раза подряд. Речь идет о реальности виденного и слышанного, о наведенной галлюцинации, гипнотическом мираже с очень точно моделированной ситуацией.
– Значит, были и другие миражи? Какие?
Шпагин мигнул Смайли, тот отрицательно покачал головой: вспоминать о Кордоне ему не хотелось. Рослов демонстративно отвернулся. Пришлось самому Шпагину рассказать о встрече с римским наместником Сирии.
Долгая пауза завершила рассказ. Каждый раздумывал, может быть, даже не рисковал с вопросом, понимая, что газетная дешевка тут не пройдет. Наконец кто-то спросил:
– Вы оба видели одно и то же?
– Одновременно оба.
– Все как в жизни?
– Абсолютно.
– И вы верите, что историческая ситуация была подлинной?
– А почему бы нет? – вмешался Рослов. – Для нас, безбожников, антиисторичность Христа бесспорна.
– И для Невидимки? – Рыжеволосый репортер отхлебнул из бутылки и засмеялся.
– Не смейтесь, – сказал Шпагин. – Думаю, что для Невидимки она еще бесспорнее, чем для нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42