Чувственную окраску информации он узнает, превращая органы чувств человека в свои информационные датчики. А гипномиражи – это тоже информация, точнее, сгустки энергобиотической информации, только эмоционально окрашенной и соответственно приближенной к действительности вероятностной ситуации.
– Зачем? – вдруг спросил Мак-Кэрри. – С какой целью накапливается эта информация в течение столетий? Или, кажется, вы даже предположили – тысячелетий?
– Может быть, этот энергоинформарий передает ее иному Разуму, действительному Разуму, продуктом которого он является.
– И никаких результатов такой передачи со времен Ксенофонта? Зачем, – повторил Мак-Кэрри, – кому-то в глубинах Вселенной тысячелетиями собирать информацию о жизни на заурядной планетке в одной из окраинных звездных систем?
– Наблюдают же энтомологи часами за жизнью какого-то крохотного муравейника. А может быть, наши тысячелетия – это часы для Долгоживущих где-нибудь на другой звездной окраине?
– Фикция, – сказал Смайли.
Он сказал это по-английски, подразумевая обычную уличную беллетристику, но Шпагин по аналогии звучания перевел для себя именно так и вступился:
– Почему фикция? Уже поступают какие-то, еще не расшифрованные сигналы из космоса. И энергетический разведчик едва ли фикция. Что помешало бы ему продержаться тысячелетия? Проблема надежности? Но в мире высшего Разума ее, вероятно, не существует. Предел накопления? Для такой самоорганизующейся системы он, наверное, неограничен. А может быть, он и не передает никому накопленной информации, а просто ждет, чтобы о нем вспомнили.
– А вдруг некому вспомнить? – вмешалась Янина. – Гибнут планеты, гибнут цивилизации, гибнут Долгоживущие. А их разведчик ждет и работает.
– Тогда заставим его работать на нас, – серьезно, без тени улыбки заключил Мак-Кэрри.
10. «ЧЕРНЫЙ ЯЩИК»
На этот раз к белому коралловому рифу в Атлантике гостей доставила вместительная губернаторская яхта, что позволило более чем удвоить состав участников экспедиции. Кроме четырех друзей, на остров прибыли профессор Мак-Кэрри и все участники губернаторского обеда, кроме леди Келленхем и неожиданно заболевшего епископа. Вместо него отправился доктор Керн, буквально умоливший губернатора и Мак-Кэрри разрешить ему сопровождать экспедицию, которая для него, как для психиатра, представляла и чисто профессиональный интерес: как-никак несколько его пациентов утратили психическое равновесие, побывав на «острове привидений».
Яхта с металлической обшивкой и обилием металла на борту – наши аргонавты, избегая диамагнитных благоглупостей Смайли, нагрузили ее всем металлическим, что попало под руку, начиная с консервных банок и кончая молотками для забивания держателей более обширной палатки, – без приключений вошла в хрустальную бухточку острова. Магнитная защита его не сработала или не пожелала сработать. Никаких магнитных аномалий не наблюдалось и во время выгрузки экспедиционного багажа. Здесь было не только все необходимое для пикника среди седых волн на белом коралловом гребне, но и приборы, о которых почему-то забыли во время первой поездки. Взяли пробы воздуха и воды из бухты и океана, сделали, более для очистки совести, все метеорологические наблюдения, запустили воздушный зонд, зафиксировали показания водяных и атмосферных термометров, измерили скорость и направление ветра. Смайли и Корнхилл готовили завтрак, обнаружив несомненный кулинарный талант. А сэр Грегори, шлепая босыми ногами по набегавшей океанской волне, тщетно искал ракушки и камешки и только ахал, уверяя, что такой идеальной полировки коралла он еще в природе не видывал.
Но уже за импровизированным завтраком набежали первые тучки тревоги и разочарования. Голос упрямо не подавал никаких признаков жизни, и наши первооткрыватели уже испытывали чувство неловкости, как ярмарочный фокусник, с ужасом обнаруживший, что двойного дна в его ящике нет. «Почему он молчит?», «Странно…», «Ничего не понимаю», «Боюсь, что вы сочтете нас шарлатанами, джентльмены…» – так началась за столом тревожная перекличка. Мак-Кэрри загадочно молчал, а Корнхилл и Барнс деликатно отводили глаза. Только сэр Грегори в силу своих губернаторских полномочий пытался рассеять дух сомнения и недоверия, уже витавший над белой скатертью с напитками и закусками.
– Не огорчайтесь, – повторял он, – прекрасный пикник. Уже одно это скрасит нашу морскую экскурсию. Попробуйте икры и водки. Достойные дары вашей великой страны, – адресовался он к особенно хмурому Рослову.
Тот вспылил:
– Не понимаю, почему повсюду в Европе или Америке, желая сказать приятное русскому, начинают хвалить русскую водку или русский балет. А лайнеры «Аэрофлота», на которых ежегодно курсируют десятки тысяч европейцев и американцев! А русские часы, потеснившие могущество часовой Швейцарии! А русские моды, покоряющие римлянок и парижанок!
«Ты прав, – сказал Голос, – интересная информация».
«Почему ты молчал?» – мысленно спросил Рослов.
«Я изучал новоприбывших. Один уже был здесь. Он неинтересен. Другие – тоже. Только один заслуживает внимания».
«Высокий, седой, с орлиным носом, как у Пилата».
«Я не вижу. Вот ты представил его, и я записал его образ, отраженный в твоем сознании».
«Как – записал?»
«Ты представляешь себе свою авторучку. А затем – цепочка ассоциаций: пишущая машинка, телетайп, лента магнитофона. Нет, ваши земные способы несовершенны и хрупки. Я снимаю записи с мозговых рецепторов».
«Ты прочел их мысли?»
«Я прочел их жизнь. Всю накопленную ими информацию. И ничего не взял. Интересен один. Я вспомнил его работы. Они значительнее твоих, но и традиционнее. Ты более смел, и угол зрения твой шире – я говорю о научной смелости и научном зрении. Я знаю его новый замысел в математической разработке теории управления. Вы оба идете к одной цели, но кружными путями. Напрасная трата энергии мысли».
«Почему энергии?»
«Ты сам писал, что мысль рождается как результат сознательного отбора информации, как следствие каких-то энергетических процессов в материальной структуре мозга».
«Каких процессов?»
«Не знаю. Как и ты».
«А Мак-Кэрри?»
«И он. Вы ищете, а я жду».
«И не хочешь подсказать решение или не можешь?»
«Иногда могу. Если решение – не вспышка гения, не что-то принципиально новое, а оптимальный результат отбора уже накопленной информации».
«Значит, и ты не гений?»
«Я не человек».
«Но вступаешь в контакт с человеком. А такой контакт не может быть односторонним. Отдавая часть своей информации, человек должен получить что-то взамен».
«Что?»
«Часть твоей».
«Не возражаю. Это тренировка памяти».
«Тогда ответь на вопросы прибывших со мной».
«Слишком много рецепторов. Трудно часто и произвольно менять настройку. Кто-нибудь из вас четырех всегда будет транслятором».
«Всегда?!»
«В период контакта. Я переключу настройку на другого, когда напряжение станет критическим».
«Тогда скажи всем, что ты существуешь – одной мыслью, – и переключись на меня».
«Не сразу. Мне потребуется короткий отдых. По аналогии с вашим. Но только по аналогии, иначе, к сожалению, объяснить не могу».
Весь этот мысленный диалог Рослов провел в состоянии прострации. Лицо – гипсовая маска, снятая с мертвого. Мысль не отливалась в звуки – губы даже не дрогнули. Сначала никто не заметил этого – пикник затмил все. Белая скатерть на белом коралле под нейлоновым гребнем палатки. Тихий шорох волны. Небрежный обмен репликами, как стук шарика на столе для пинг-понга. Тук-тук: «Передайте подливку», «А тишина какая – даже океана не слышно», «Попробуйте устриц в шампанском – прелесть!», «А если гроза?..».
Первым заметил состояние Рослова губернатор.
– Вам нездоровится? – спросил он тревожно и недоуменно оглядел соседей.
– Что это с ним?
Барнс, сидевший рядом, толкнул легонько Рослова – тот даже не пошевельнулся.
– Кажется, без сознания, – сказал доктор Керн, подымаясь. – Похоже на каталепсию.
– Сядьте, док, – остановил его Смайли. – Не трогайте – он разговаривает.
– С кем?
– С кем здесь разговаривают? С хозяином острова.
– Не шутите.
– Какие уж тут шутки. Шутим не мы, шутят с нами.
– Анджей… – тихо позвала Янина. – Вы меня слышите?.. Матерь Божия, какой он бледный!
Смайли заметил, не скрывая раздражения:
– Вы были не розовее, когда очнулись. Кажется, мы все-таки дождались спектакля. Берегите нервы, джентльмены.
Маска Рослова вдруг ожила. В глазах блеснул огонек сознания, возвращенного из путешествия в никуда.
– Борода шевелится! – воскликнул Корнхилл. – Дайте ему виски.
Но Рослов уже без посторонней помощи проглотил свой стакан. Губернатор хотел сказать что-то, но так и замер с открытым ртом. Чужая мысль откликнулась в нем.
– Я здесь, господа. И я буду говорить с вами. Подумайте над тем, что вы хотите услышать.
– Кто это? – воскликнул губернатор. – Кто сказал?
– Я тоже слышал, – прибавил Керн.
– И я.
– Все слышали, – поморщился Смайли. – Послушаем лучше Энди.
Рослов, уже успевший проглотить солидный кусок омара, ответил сквозь зубы:
– Порядок, Боб. Он будет говорить с каждым и со всеми. Но через нас.
– Не понимаю.
– Он только что сказал мне, что слишком много рецепторов и ему трудно менять настройку. Каждый из нас четырех будет транслятором.
– Как на радио? – спросил Корнхилл.
– Почти. Готовьте ваши вопросы, господа. Он сейчас включится.
– Но вы успели его спросить, кто он и откуда?
– Не успел. Спросите сами. А мне надо заправиться перед сеансом. – Рослов уже глодал жареного цыпленка.
– Предлагаю регламент, – вмешался до сих пор молчавший Шпагин. – Четыре настройки – четыре транслятора – это максимальная продолжительность сеанса. Первую настройку – вопросам профессора Мак-Кэрри, вторую – Рослову, третью – мне с Яной, четвертую – вам, господа. Не обижайтесь: все предшествующие вопросы учтут и чисто научный, и общечеловеческий интерес. Вы дополните то, что мы упустим или забудем. Просьба задавать вопросы вслух, а не мысленно, мысленного контакта с нами не будет – передача, как выразился Корнхилл, пойдет через одного. И воздержитесь от личных, я бы сказал, неинтересных вопросов.
– Что значит «личных»? – спросил лорд Келленхем.
Ответить Шпагин не успел. Он вытянулся, побледнел, кровь отхлынула от лица, отдавая весь свой поток мозгу, и заговорил странно глухим голосом без интонаций и пауз, – Шпагин не Шпагин, а электронная машина с ее обезличенной акустикой.
– Я жду, профессор Мак-Кэрри.
Мак-Кэрри от волнения даже не мог начать, два раза стеснительно кашлянул и только потом спросил:
– Кто вы?
– Не знаю.
На мгновение Мак-Кэрри потерял дар речи, затем сказал:
– Не понимаю вас.
– А я – вас.
Мак-Кэрри уже вновь обрел присущее ему хладнокровие и, не повышая голоса, медленно и раздельно пояснил:
– Вы не Бог и не человек. Вы невидимы и тем не менее существуете. Ваши познания несомненны и значительны, и тем не менее ваш мысленный контакт с человеком возможен для вас только в пределах этого рифа. Когда я спросил: кто вы, я имел в виду – живое существо или машина?
– Ни то, ни другое. Я саморегулирующаяся система с ограниченным кругом задач.
– Каких именно?
– Все они сводятся к одной – полноте системы. Синтез информации о Земле, об эволюции живого вещества вашей планеты, о человеческом разуме, о знании, накопленном человечеством с тех пор, как оно научилось мыслить. Применяя земную терминологию, я – нечто вроде электронной памяти вашего мира.
– Значит, все-таки машина с ограниченной задачей накопления информации. Суперколлектор.
– Память – это не только накопление информации. Это и отбор, и кодирование, и оценка, и управление, когда из хранилища извлекается нужная информация, и забвение, когда информация уже не нужна, и тактическое ее использование, и стратегические ресурсы. Акт суждения – основа мышления – немыслим без самоорганизующейся системы памяти.
– Практически – всей работы мозга.
– Нет. Мозг отвечает за все. Память – только за накопленный жизненный опыт. Я не супермозг, и мои биотоки – только датчики информации.
– Ваша природа, устройство, организация?
– Не знаю.
– Вы же не можете не знать элементов, образующих вашу систему.
– Я знаю только то, что накоплено человечеством. У него нет информации, определившей мое появление, мою организацию, мои возможности, мое прошлое и мое будущее. Нет такой информации и у меня. Все, что я знаю о себе, я узнал от человека и через человека. И то, что я невидим, что привязан к этому острову, что могу защищаться, создавая поля неизвестной мне природы и мощности, и вызывать у любого человека в пределах острова гипносон и гипномираж любой глубины и реальности. Я ничего не знаю о Разуме, создавшем меня и забросившем на эту планету. Иначе говоря, и для вас и для себя я – «черный ящик», как вы называете систему неизвестной конструкции, о которой можно судить только по ее реакции на то или иное воздействие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Зачем? – вдруг спросил Мак-Кэрри. – С какой целью накапливается эта информация в течение столетий? Или, кажется, вы даже предположили – тысячелетий?
– Может быть, этот энергоинформарий передает ее иному Разуму, действительному Разуму, продуктом которого он является.
– И никаких результатов такой передачи со времен Ксенофонта? Зачем, – повторил Мак-Кэрри, – кому-то в глубинах Вселенной тысячелетиями собирать информацию о жизни на заурядной планетке в одной из окраинных звездных систем?
– Наблюдают же энтомологи часами за жизнью какого-то крохотного муравейника. А может быть, наши тысячелетия – это часы для Долгоживущих где-нибудь на другой звездной окраине?
– Фикция, – сказал Смайли.
Он сказал это по-английски, подразумевая обычную уличную беллетристику, но Шпагин по аналогии звучания перевел для себя именно так и вступился:
– Почему фикция? Уже поступают какие-то, еще не расшифрованные сигналы из космоса. И энергетический разведчик едва ли фикция. Что помешало бы ему продержаться тысячелетия? Проблема надежности? Но в мире высшего Разума ее, вероятно, не существует. Предел накопления? Для такой самоорганизующейся системы он, наверное, неограничен. А может быть, он и не передает никому накопленной информации, а просто ждет, чтобы о нем вспомнили.
– А вдруг некому вспомнить? – вмешалась Янина. – Гибнут планеты, гибнут цивилизации, гибнут Долгоживущие. А их разведчик ждет и работает.
– Тогда заставим его работать на нас, – серьезно, без тени улыбки заключил Мак-Кэрри.
10. «ЧЕРНЫЙ ЯЩИК»
На этот раз к белому коралловому рифу в Атлантике гостей доставила вместительная губернаторская яхта, что позволило более чем удвоить состав участников экспедиции. Кроме четырех друзей, на остров прибыли профессор Мак-Кэрри и все участники губернаторского обеда, кроме леди Келленхем и неожиданно заболевшего епископа. Вместо него отправился доктор Керн, буквально умоливший губернатора и Мак-Кэрри разрешить ему сопровождать экспедицию, которая для него, как для психиатра, представляла и чисто профессиональный интерес: как-никак несколько его пациентов утратили психическое равновесие, побывав на «острове привидений».
Яхта с металлической обшивкой и обилием металла на борту – наши аргонавты, избегая диамагнитных благоглупостей Смайли, нагрузили ее всем металлическим, что попало под руку, начиная с консервных банок и кончая молотками для забивания держателей более обширной палатки, – без приключений вошла в хрустальную бухточку острова. Магнитная защита его не сработала или не пожелала сработать. Никаких магнитных аномалий не наблюдалось и во время выгрузки экспедиционного багажа. Здесь было не только все необходимое для пикника среди седых волн на белом коралловом гребне, но и приборы, о которых почему-то забыли во время первой поездки. Взяли пробы воздуха и воды из бухты и океана, сделали, более для очистки совести, все метеорологические наблюдения, запустили воздушный зонд, зафиксировали показания водяных и атмосферных термометров, измерили скорость и направление ветра. Смайли и Корнхилл готовили завтрак, обнаружив несомненный кулинарный талант. А сэр Грегори, шлепая босыми ногами по набегавшей океанской волне, тщетно искал ракушки и камешки и только ахал, уверяя, что такой идеальной полировки коралла он еще в природе не видывал.
Но уже за импровизированным завтраком набежали первые тучки тревоги и разочарования. Голос упрямо не подавал никаких признаков жизни, и наши первооткрыватели уже испытывали чувство неловкости, как ярмарочный фокусник, с ужасом обнаруживший, что двойного дна в его ящике нет. «Почему он молчит?», «Странно…», «Ничего не понимаю», «Боюсь, что вы сочтете нас шарлатанами, джентльмены…» – так началась за столом тревожная перекличка. Мак-Кэрри загадочно молчал, а Корнхилл и Барнс деликатно отводили глаза. Только сэр Грегори в силу своих губернаторских полномочий пытался рассеять дух сомнения и недоверия, уже витавший над белой скатертью с напитками и закусками.
– Не огорчайтесь, – повторял он, – прекрасный пикник. Уже одно это скрасит нашу морскую экскурсию. Попробуйте икры и водки. Достойные дары вашей великой страны, – адресовался он к особенно хмурому Рослову.
Тот вспылил:
– Не понимаю, почему повсюду в Европе или Америке, желая сказать приятное русскому, начинают хвалить русскую водку или русский балет. А лайнеры «Аэрофлота», на которых ежегодно курсируют десятки тысяч европейцев и американцев! А русские часы, потеснившие могущество часовой Швейцарии! А русские моды, покоряющие римлянок и парижанок!
«Ты прав, – сказал Голос, – интересная информация».
«Почему ты молчал?» – мысленно спросил Рослов.
«Я изучал новоприбывших. Один уже был здесь. Он неинтересен. Другие – тоже. Только один заслуживает внимания».
«Высокий, седой, с орлиным носом, как у Пилата».
«Я не вижу. Вот ты представил его, и я записал его образ, отраженный в твоем сознании».
«Как – записал?»
«Ты представляешь себе свою авторучку. А затем – цепочка ассоциаций: пишущая машинка, телетайп, лента магнитофона. Нет, ваши земные способы несовершенны и хрупки. Я снимаю записи с мозговых рецепторов».
«Ты прочел их мысли?»
«Я прочел их жизнь. Всю накопленную ими информацию. И ничего не взял. Интересен один. Я вспомнил его работы. Они значительнее твоих, но и традиционнее. Ты более смел, и угол зрения твой шире – я говорю о научной смелости и научном зрении. Я знаю его новый замысел в математической разработке теории управления. Вы оба идете к одной цели, но кружными путями. Напрасная трата энергии мысли».
«Почему энергии?»
«Ты сам писал, что мысль рождается как результат сознательного отбора информации, как следствие каких-то энергетических процессов в материальной структуре мозга».
«Каких процессов?»
«Не знаю. Как и ты».
«А Мак-Кэрри?»
«И он. Вы ищете, а я жду».
«И не хочешь подсказать решение или не можешь?»
«Иногда могу. Если решение – не вспышка гения, не что-то принципиально новое, а оптимальный результат отбора уже накопленной информации».
«Значит, и ты не гений?»
«Я не человек».
«Но вступаешь в контакт с человеком. А такой контакт не может быть односторонним. Отдавая часть своей информации, человек должен получить что-то взамен».
«Что?»
«Часть твоей».
«Не возражаю. Это тренировка памяти».
«Тогда ответь на вопросы прибывших со мной».
«Слишком много рецепторов. Трудно часто и произвольно менять настройку. Кто-нибудь из вас четырех всегда будет транслятором».
«Всегда?!»
«В период контакта. Я переключу настройку на другого, когда напряжение станет критическим».
«Тогда скажи всем, что ты существуешь – одной мыслью, – и переключись на меня».
«Не сразу. Мне потребуется короткий отдых. По аналогии с вашим. Но только по аналогии, иначе, к сожалению, объяснить не могу».
Весь этот мысленный диалог Рослов провел в состоянии прострации. Лицо – гипсовая маска, снятая с мертвого. Мысль не отливалась в звуки – губы даже не дрогнули. Сначала никто не заметил этого – пикник затмил все. Белая скатерть на белом коралле под нейлоновым гребнем палатки. Тихий шорох волны. Небрежный обмен репликами, как стук шарика на столе для пинг-понга. Тук-тук: «Передайте подливку», «А тишина какая – даже океана не слышно», «Попробуйте устриц в шампанском – прелесть!», «А если гроза?..».
Первым заметил состояние Рослова губернатор.
– Вам нездоровится? – спросил он тревожно и недоуменно оглядел соседей.
– Что это с ним?
Барнс, сидевший рядом, толкнул легонько Рослова – тот даже не пошевельнулся.
– Кажется, без сознания, – сказал доктор Керн, подымаясь. – Похоже на каталепсию.
– Сядьте, док, – остановил его Смайли. – Не трогайте – он разговаривает.
– С кем?
– С кем здесь разговаривают? С хозяином острова.
– Не шутите.
– Какие уж тут шутки. Шутим не мы, шутят с нами.
– Анджей… – тихо позвала Янина. – Вы меня слышите?.. Матерь Божия, какой он бледный!
Смайли заметил, не скрывая раздражения:
– Вы были не розовее, когда очнулись. Кажется, мы все-таки дождались спектакля. Берегите нервы, джентльмены.
Маска Рослова вдруг ожила. В глазах блеснул огонек сознания, возвращенного из путешествия в никуда.
– Борода шевелится! – воскликнул Корнхилл. – Дайте ему виски.
Но Рослов уже без посторонней помощи проглотил свой стакан. Губернатор хотел сказать что-то, но так и замер с открытым ртом. Чужая мысль откликнулась в нем.
– Я здесь, господа. И я буду говорить с вами. Подумайте над тем, что вы хотите услышать.
– Кто это? – воскликнул губернатор. – Кто сказал?
– Я тоже слышал, – прибавил Керн.
– И я.
– Все слышали, – поморщился Смайли. – Послушаем лучше Энди.
Рослов, уже успевший проглотить солидный кусок омара, ответил сквозь зубы:
– Порядок, Боб. Он будет говорить с каждым и со всеми. Но через нас.
– Не понимаю.
– Он только что сказал мне, что слишком много рецепторов и ему трудно менять настройку. Каждый из нас четырех будет транслятором.
– Как на радио? – спросил Корнхилл.
– Почти. Готовьте ваши вопросы, господа. Он сейчас включится.
– Но вы успели его спросить, кто он и откуда?
– Не успел. Спросите сами. А мне надо заправиться перед сеансом. – Рослов уже глодал жареного цыпленка.
– Предлагаю регламент, – вмешался до сих пор молчавший Шпагин. – Четыре настройки – четыре транслятора – это максимальная продолжительность сеанса. Первую настройку – вопросам профессора Мак-Кэрри, вторую – Рослову, третью – мне с Яной, четвертую – вам, господа. Не обижайтесь: все предшествующие вопросы учтут и чисто научный, и общечеловеческий интерес. Вы дополните то, что мы упустим или забудем. Просьба задавать вопросы вслух, а не мысленно, мысленного контакта с нами не будет – передача, как выразился Корнхилл, пойдет через одного. И воздержитесь от личных, я бы сказал, неинтересных вопросов.
– Что значит «личных»? – спросил лорд Келленхем.
Ответить Шпагин не успел. Он вытянулся, побледнел, кровь отхлынула от лица, отдавая весь свой поток мозгу, и заговорил странно глухим голосом без интонаций и пауз, – Шпагин не Шпагин, а электронная машина с ее обезличенной акустикой.
– Я жду, профессор Мак-Кэрри.
Мак-Кэрри от волнения даже не мог начать, два раза стеснительно кашлянул и только потом спросил:
– Кто вы?
– Не знаю.
На мгновение Мак-Кэрри потерял дар речи, затем сказал:
– Не понимаю вас.
– А я – вас.
Мак-Кэрри уже вновь обрел присущее ему хладнокровие и, не повышая голоса, медленно и раздельно пояснил:
– Вы не Бог и не человек. Вы невидимы и тем не менее существуете. Ваши познания несомненны и значительны, и тем не менее ваш мысленный контакт с человеком возможен для вас только в пределах этого рифа. Когда я спросил: кто вы, я имел в виду – живое существо или машина?
– Ни то, ни другое. Я саморегулирующаяся система с ограниченным кругом задач.
– Каких именно?
– Все они сводятся к одной – полноте системы. Синтез информации о Земле, об эволюции живого вещества вашей планеты, о человеческом разуме, о знании, накопленном человечеством с тех пор, как оно научилось мыслить. Применяя земную терминологию, я – нечто вроде электронной памяти вашего мира.
– Значит, все-таки машина с ограниченной задачей накопления информации. Суперколлектор.
– Память – это не только накопление информации. Это и отбор, и кодирование, и оценка, и управление, когда из хранилища извлекается нужная информация, и забвение, когда информация уже не нужна, и тактическое ее использование, и стратегические ресурсы. Акт суждения – основа мышления – немыслим без самоорганизующейся системы памяти.
– Практически – всей работы мозга.
– Нет. Мозг отвечает за все. Память – только за накопленный жизненный опыт. Я не супермозг, и мои биотоки – только датчики информации.
– Ваша природа, устройство, организация?
– Не знаю.
– Вы же не можете не знать элементов, образующих вашу систему.
– Я знаю только то, что накоплено человечеством. У него нет информации, определившей мое появление, мою организацию, мои возможности, мое прошлое и мое будущее. Нет такой информации и у меня. Все, что я знаю о себе, я узнал от человека и через человека. И то, что я невидим, что привязан к этому острову, что могу защищаться, создавая поля неизвестной мне природы и мощности, и вызывать у любого человека в пределах острова гипносон и гипномираж любой глубины и реальности. Я ничего не знаю о Разуме, создавшем меня и забросившем на эту планету. Иначе говоря, и для вас и для себя я – «черный ящик», как вы называете систему неизвестной конструкции, о которой можно судить только по ее реакции на то или иное воздействие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42