Морпехи, может, и хороши, но не без заморочек. Они, например, настаивают, чтобы мы говорили «Хайя» вместо «Так точно». Думают, повышает боевой дух.
Вайр повернулся к Пигалице.
– Мэм, я вам скажу начистоту: температурка у вас хиленькая, и батарею вы жрете так, что где-то к полуночи она у вас сдохнет. Я не могу приказать закончить испытание, но ей-богу, не вижу в нем смысла. Это простая физика, ничего личного. Вы уверены, что хотите продолжать?
– Хайя! – ее голос уже дрожал, а нам сидеть здесь еще двадцать часов.
Вайр хлопнул себя по коленям и поднялся.
– Хайя, мэм. Продолжайте.
И мне:
– Приглядывай за ней, Уондер. С гипотермией шутки плохи.
После чего он исчез в снежной завесе.
Пигалица в отчаянии стукнула кулаками о камни.
– Слушай, я знаю, как ты хочешь остаться. Все мы хотим – больше всего на свете. Но Вайр же не просто так тебя предупреждает.
– Он на меня психологически давит. Хочет, чтобы я сдалась. Я не сдамся!
Мы оба понимали, что это чепуха. Когда на кону судьба человечества, никто ни на кого не будет давить. Единственная причина, по которой солдата могли выпереть из армии – чтобы тот не подверг опасности миссию. Слишком много в нас вложили, чтобы теперь, смеха или предубеждений ради, кого-то прогонять. Зато ожидались несчастные случаи, неспособность справляться с теми или иными заданиями или отказы от дальнейшей тренировки – поэтому одновременно с нами готовили запасные войска. Если Пигалица сейчас споткнется, на ее место будут претендовать пять тысяч солдат.
– Зачем тебе на Ганимед?
– Восемь причин. Отец, мать и шесть сестер. – Она едва не всхлипнула.
Я прижал ее к себе и поднял глаза на небо. Солнце почти не проглядывало, но чувствовалось, что оно близится к закату.
Тем тоскливым вечером Вайр проверил нас еще дважды. Оба раза он говорил Пигалице, что ее батарея разряжается быстрее нормы. Оба раза она вздрагивала, сжималась и, казалось, таяла на глазах. Оба раза Вайр спрашивал, уверена ли она, что хочет продолжать, и всякий раз Пигалица отвечала слабым «Хайя».
Когда я проверил ее в очередной раз, аккумулятор уже разрядился. Я переключил прибор на термометр: ее температура опустилась на полградуса.
Я замер, страшась того, что придется сделать. Но Пигалица умирала.
– Эй, сколько будет трижды четыре, – потребовал от нее я.
Она смотрела в пустоту. Ее губы зашевелились – но не издали ни звука. Первый признак переохлаждения: человек не может ответить на простейшие вопросы.
– Все! Идем на командный пост! Повоевала и хватит.
Полумертвая от холода, она поняла смысл моих слов.
– Н-нет!
– Нам тут еще шесть часов куковать. Сама не пойдешь, Вайр в следующий раз тебя точно заберет.
Я схватил ее под руки и рывком поднял.
– Нет, про-очь, ска-атина.
Невнятная речь – еще один симптом. Она упиралась руками и ногами в стенки окопа.
– Я не скотина. Я тебе жизнь пытаюсь спасти.
Несмотря на слабость, она яростно отбивалась. Болью обожгло замерзшую лодыжку, куда Пигалица меня лягнула.
– Какую жизнь, Уондер? Вот все что у меня осталось. Как мне жить без цели, без близких – ты не думал?
Думал. Думал каждый день. Только до сегодняшнего дня мне казалось, я один об этом думаю.
Я перестал ее тянуть. «А если бы наши роли поменялись?» – мелькнуло у меня в голове. Что если бы я вот-вот мог потерять место в войсках. Должен же быть какой-то выход.
Я проверил свой датчик. Аккумулятор заряжен на сорок процентов. Организм шпарит на девяноста восьми и шести.
– Повернись.
– Че?
Я перехватил ее, как мешок с мукой, отсоединил у нее на спине дохлую батарею, потом, извернувшись, отцепил свою и поменял их местами.
– Ты чего делаешь?
– Ничего. Прижмись ко мне, – сказал я, думая, можно ли быть несчастнее.
Через три часа я понял, что можно.
Я трясся так, что боялся, выбью Пигалице зубы. Выл ветер, падал снег, но, несмотря на вьюгу, температура у девчонки слегка поднялась.
Над нами замаячил фонарик Вайра.
– Хайя, молодцы! Не хотите ли холодного пивка?
– Шли бы вы, господин Вайр.
– Слушаюсь, мэм. – Он скосился на нее. – А чего это вдруг мы такие бойкие?
Он нацепил на нее считыватель, глянул на приборы, встряхнул их, глянул еще раз, поднял брови на нее, потом на меня.
– Ну-ка, сколько будет трижды два?
Она встретила его взгляд.
– Шесть.
Вайр проверил меня.
– Ну и ну, Уондер, чем же ты тут занимался? Батареи высосаны досуха, температура тела падает. Будет трудно, но, думаю, до конца досидишь. И Пигалица тоже. Поздравляю обоих.
Он подождал, почесав лицо через шерстяную маску.
– Уондер, выйди-ка, пожалуйста, из окопа. Надо поговорить.
Я вылез. Он махнул мне рукой, отзывая в сторону.
Черт! Черт, черт и черт! Ну почему я всегда попадаюсь? Вот Мецгеру все сходит с рук.
Вайр повернулся ко мне. Порывы снега застилали наш окоп. Вайру приходилось кричать.
– Ты менялся батареями с Пигалицей?
Вспомнился судья Марч и его «Если правдой воли не добиться, ври напропалую».
– Никак нет, господин Вайр!
– Не смей ее выгораживать! Менялся или нет, отвечай!
– Никак нет, господин Вайр!
Он насупился, смахнул снег носком ботинка.
– Если она и в бою будет так тратить энергию, от нее толка никакого. Погибнет девчонка. Хуже того, поставит под удар своих товарищей и миссию в целом. Проба на холодовую выносливость – серьезное испытание.
– Фигня это, а не испытание. Когда прибудут вечные батареи…
– Если прибудут! Если прибудут, то пробу, может, и отменят, а Пигалицу восстановят в войсках.
– Вы прекрасно знаете: те, кого исключают, не возвращаются.
Он отвернулся.
– Не нам с тобой решать, кто остается, а кто нет. Я понимаю: вы с ней друзья, и я не говорю, что вы ни на что не годны и лучше бы мне оказаться на вашем месте.
Да, уж он бы точно хотел оказаться на нашем месте. Морские пехотинцы тренируются всю жизнь, надеясь попасть в операцию типа высадки на Ганимед. Они лучшие из лучших. Только вот Вайру и другим не повезло: у них были живые родственники, а политиканы тем временем утащили операцию у них из-под носа и отдали желторотым сиротам, вроде нас с Пигалицей. Судьба-злодейка.
– Так уж вышло, – ответил я. – Теперь Пигалица – член моей семьи. И она хочет остаться.
Он кивнул.
– Ага. Значит, ты уже дорос до понимания, что на войне мы сражаемся не за честь и славу, а за солдат рядом с нами. Очень похвально. Однако здесь не место благородству и красивым речам. Если Пигалица не способна к выполнению задания, ее необходимо исключить.
– С новыми батареями она будет способна к выполнению задания.
Он устало вздохнул.
– Твоя взяла. Мне не доказать, что вы поменялись батареями. Но весь курс ты с ней не пронянчишься. И твой сегодняшний поступок лишь продлит ее агонию. Да, твои мысли достойны уважения. Но отныне я буду присматривать за вами двумя с особым интересом. Все ясно?
– Хайя, господин Вайр!
– Самая идиотская выходка на моей памяти. Для того лишь, чтобы дать возможность упрямой недомерке схлопотать пулю в зад. – Он сокрушенно тряхнул головой. – Я такое только среди морпехов встречал.
Самый большой комплимент, который услышишь от Вайра:
– Так вот. Поскольку я вас уважаю – и это не пустые слова, – я уменьшу дополнительную физическую нагрузку, которой ты был лишен во время нашей философской беседы. Сто отжиманий. Вперед!
Если бы кто-то со мной провернул такую выходку, как я с Вайром, я бы наказал его тысячей отжиманий.
Когда проба на холодовую выносливость завершилась, мы с Пигалицей доковыляли в столовую, сели друг напротив друга и принялись греться о чашки долгожданного горячего кофе. Мы даже не потрудились снять куртки.
– Спасибо, – сказала она.
Я беззаботно растопырил пальцы.
– Ерунда. Видишь, ничего не отморозил.
– Не только за то, что мерз вместо меня. Вайр наверняка тебя расспрашивал, а ты ему врал. Тебя запросто могли выкинуть из войск.
Фу ты черт. Я и не подумал…
– Никогда не забуду, что ты для меня сделал. Даже брат не способен на большее.
Брат? А я-то надеялся, неотразимый герой-любовник.
Она нагнулась через стол, взяла меня за руку и стала массировать пальцы. Прямо как сестра.
Тогда-то я понял, что мы с Пигалицей будем любить друг друга, однако любовниками нам не стать. Слишком через многое прошли вместе, слишком тесно срослись. Как боевые товарищи.
Прошли две недели. Мы с Пигалицей сблизились еще сильнее – как напарники и друзья. А потом объявился Мецгер.
26
Счастливая рожа Мецгера сунулась в мою комнату. Я отбросил учебник и соскочил с кровати.
– Я в увольнении, – объяснил он, прежде чем я раскрыл рот. Понятно тогда, почему Мецгер без формы. – Был в Денвере, навестил родителей. Они тебе шлют привет.
Он обежал глазами комнату и остановился на Ари.
– Ты Мецгер! Я видел твои фотографии, – заявил тот.
Все видели его фотографии, даже Пигалица. Ари поднялся и пожал Мецгеру руку. Джиб с плеча Ари протянул Мецгеру железную лапу, и мой друган боязливо потряс ее, будто червяка в руки взял.
В наших войсках, начиная с генерала Кобба и ниже, увольнений не выдавали, а герою Мецгеру – пожалуйста. И ему, и его товарищам. Мецгер принес пропуска мне и Ари, похвастался про машину и про снятую в Аспене квартиру с ванной и горячей водой. Ари ехать отказался: мол, если снять Джиба с боевого поста, то это поставит под угрозу безопасность базы. На самом деле он наверняка хотел отоспаться. Мецгер переписал пропуск на Пигалицу, и мы договорились с ней встретиться у входа в женскую казарму через двадцать минут.
Мы сидели на бампере машины в ожидании Пигалицы так долго, что чуть дыры на штанах не протерли. Наконец она вышла – с легкой сумкой и курткой под мышкой. На ней (впервые, сколько ее помню) были узкое красное платье и туфли на высоких каблуках. Распущенные волосы спускались вдоль лица. Я остолбенел. Девчонка явно собиралась отморозить себе задницу, чтобы выглядеть красивой – и это моя Пигалица!..
Я представил ей Мецгера. (Впрочем, она, как и Ари, уже знала его по фотографиям). Так они и стояли, пожимая друг другу руки и улыбаясь, будто обкуренные.
Скоро мы начали дрожать от холода, особенно Пигалица. Я хлопнул Мецгера по руке.
– Поехали уже, а?
Выходные прошли замечательно. Мне досталась ванна с горячей водой. Не пойми с чего Мецгер с Пигалицей часами сидели и болтали в гостиной. Что ж, больше пива для меня.
Мецгер едва успел вернуть нас в воскресенье до отбоя.
А через три дня, когда я на складе чистил оружие, появился дежурный.
– Уондер, тебе звонок. – И благоговейно. – Там держат линию!
Кэмп-хейл хоть и наскоро собирали, но оснастили по последнему слову техники. В комнате отдыха стоял стол для бильярда, на котором я научил Пигалицу азам игры, после чего ежедневно оказывался битым. Здесь же находились две телефонные голобудки, огромный голограф, ловящий наиболее популярные программы, и массажные кресла, с которых этот голограф можно было смотреть. Холодильник, набитый бесплатной газировкой и даже настоящими соками. В общем, наконец-то роскошь.
Последнее слово техники, однако, не отменяло основных законов экономики. При нынешних ценах за телефон никто не станет держать линию, кроме, может быть, президента Соединенных Штатов. Хороших новостей ждать неоткуда. Взволнованный, я промчался по коридору, в два шага пересек комнату отдыха, юркнул в будку, где мигал огонек, и захлопнул дверь.
Внутри, облокотившись о стену, на меня смотрел Мецгер. Екнуло в груди. Его изображение колыхнулось – самую малость.
– Привет, – невинно сказал он.
– Привет. Ты чего? – Я оглядел друга сверху донизу. Вроде жив, не ранен.
– Подумал, тебя оторвут от любой работы, если я позвоню. Нам дают тысячу бесплатных минут на звонки каждый месяц.
Тысячу?! Бесплатная «кока-кола» рухнула в низ моего списка роскоши.
– Так у тебя все нормально?
– Прекрасно, как никогда. Через час в полет. Как у тебя?
– Холодно.
– Знаю-знаю, наслышан. Мне тут на выходные опять перепала квартирка в Аспене. Пропуска не проблема. Приезжай, расслабимся. Пиво на халяву. Футбольный матч с бронксовцами будут передавать.
– Считай, я уже там.
Он помялся с ноги на ногу. В Канаверале стемнело, и позади Мецгера виднелся его освещенный прожекторами перехватчик.
– Жалко только было бы третьей спальней не воспользоваться. Может, пулеметчицу свою, как бишь ее, спросишь, не хочет ли она приехать?
Как бишь ее? И это говорит Мецгер, который как-то в школе запомнил всю таблицу Менделеева за четыре оставшиеся до контрольной минуты и потом с закрытыми глазами безошибочно протараторил ее в обратном порядке?
– Ты прекрасно помнишь, как ее зовут. Пигалица не пьет пива и считает американский футбол варварской игрой. Какого…
Он поджал губы и замялся.
– Черт побери! – вдруг дошло до меня. С тех времен, как мы с Мецгером осознали, что девчонки – это не просто мальчишки, неспособные нормально закрутить футбольный мяч, он всегда был желанным, но вольным жеребцом. Я метался от одной безответной любви к другой, а Мецгер тем временем отбивался от наседавших на него девах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32