И я, совершенно забыв, что несколько минут назад вполне серьезно подумывал о съедении соседа, забыв о лежащих под ногами гранатах и минах, задергался всем телом. И что вы думаете? Мне удалось подняться сантиметров на пятнадцать! Благодаря конвульсивным движениям стоп, плеч и, самое главное – связанных за спиной рук. Еще через пятнадцать минут мои ноги стояли на плечах осевшего Баклажана. Немного передохнув, я продолжил свой невозможный путь к свободе.
Поначалу продвигался я довольно быстро: опершись спиной о стенку восстающего, начинал "шагать" носками кроссовок по противоположной стенке до тех пор, пока мог это делать. Затем поднимал тело, помогая себе плечами. Ближе к поверхности диаметр выработки увеличился, и скорость продвижения к свободе значительно упала: мне чаще приходилось отдыхать.
Несколько раз я мог сорваться, но меня спасала мысль, что там, внизу, находится ненавистный Баклажан, и он с нетерпением ждет меня на свою голову. А может быть, и не эта мысль... Может быть, выпотрошенная трубка просто изрыгала меня из себя, из себя, уже мертвой... Не знаю. Знаю только одно – даже великий Гудини не смог бы повторить моего пути к свободе.
Последнее и самое трудное испытание ждало меня на устье древняка. Оказалось, что я могу вылезти из него лишь по пояс. Стоило мне в таком положении оторвать ноги от противоположной стенки, так сразу же нижняя половина моего тела начинала перевешивать верхнюю, и я вновь сползал в древняк... Но, в конце концов, я выбрался – отдохнув минут пять, отчаянно-резким движением перевернулся на живот, потом опять на спину и в результате оказался на свободе.
Свобода была по всем параметрам просто замечательной. Замечательной, даже несмотря на то, что руки и ноги мои были надежно связаны, голова болела и кровоточила, а откуда-то снизу, от воркующего перед сном ручья слышался хруст хрящей и довольное урчание поджарых местных лис, разделывавшихся с останками Мухтар.
Лежать под звездами и только-только всплывшей из-за гор луной, дышать ночным живительным воздухом... Это ли не счастье? Особенно после того, как в нескольких забегах выиграна гонка с преследованием и ни у кого-нибудь выиграна, а у самой Смерти.
Реабилитировавшись процентов на тридцать, я решил заняться насущными проблемами и спустя пару минут опытным путем пришел к выводу, что мне не удастся самостоятельно избавиться от пут и потому надо идти в кишлак или к ближайшей стоянке чабанов. "К утру как раз дойду, точнее, допрыгаю", – решил я.
Мысль была здравой, поскольку каждый ребенок знает, что с места преступления надо ускользать, если даже это не твое преступление. К тому же могли прийти медведи, которых после окончания геологоразведочных работ в этих местах развелась тьма-тьмущая. Разбирайся потом с ними – едят они человечину или не едят. Лисы, вон, уписывают Мухтар за обе щеки. Съедят, за меня примутся... Да, примутся, если не убегу, застряну где-нибудь, обессилив, а сейчас ведь у нас так – стоит одному шакалу кинуться, так все, вплоть до медведей, летят свой кусок урвать, а если этот кусок из твоей ягодицы? Чур, не я!
И кое-как поднявшись на ноги, я выбрался из ямы. Как только это сделал, внутри древняка что-то ухнуло и тут же – пыль еще не вырвалась наружу – склон над его устьем заколебался и съехал вниз, да так быстро, что мне едва удалось отпрянуть, да нет, не отпрянуть, упасть мешком в сторону.
Спустя некоторое время я стоял с непокрытой головой над местом, которое в течение полутора дней было центром общественно-политической жизни Шахмансая. Да что Шахмансая! Всей Земли, если вспомнить Поварскую улицус ее бомбой в 500 килотонн!
...Светила луна. Ничего не напоминало о том, что всего лишь несколько мгновений назад у меня под ногами чернел лаз к богатству, смерти, надежде и отчаянию, лаз к необъяснимым чудесам и необыкновенным приключениям, приключениям, хорошо приправленным подлостью и коварством, смелостью и благородством... Всего лишь обыкновенный оползень, оползень, которых тьма там, где глубокие разведочные канавы пройдены по простиранию склонов с мощным делювием.
Съехал оползень и все похоронено. И не осталось никаких следов... Земля залечила свою рану. Лишь остатки оборонительной стены Али-Бабая напоминали о произошедших здесь событиях. Но что они скажут человеку, в них не участвовавшему?
Мои траурные раздумья были коротки, покончив с ними, я хотел, было, бросить горсть земли на могилу девяти человек и вселенского чуда, но, увы, не смог этого сделать, ведь руки мои были по-прежнему связаны.
Посетовав на это, я уселся на землю и, сгибая и разгибая ноги, стал потихоньку спускаться на грунтовку, пересекавшую Шахмансай в нижней его части. Избранный способ передвижения по насыщенному остроугольными камнями делювию грозил непоправимой порчей брюк, особенно тех их частей, которые прикрывали ягодицы; но делать было нечего и я, невзирая на треск спорадически рвущейся ткани, продолжал свое движение к цели.
Спустившись к дороге, я немного отдохнул и попрыгал дальше. Но смог преодолеть всего лишь метров двести пятьдесят – усталость то и дело бросала меня на дорогу, прижимала к полотну, не давала встать на ноги. Последние пятьдесят метров я преодолел ползком, или вовсе даже катясь бревном.
Было уже часа четыре утра, когда я сказал себе: "Все, хватит дергаться. От злополучной штольни ты удалился достаточно далеко и у тебя есть полное моральное право на заслуженный отдых, так что не валяй дурака, а ложись на боковую".
Но как только я стал укладываться под обрывистым бортом дороги (калачиком, сунув камень под голову), подул свежий ветерок, и сразу стало неуютно. Холод, однако, живительным образом подействовал на память, и я вспомнил, что нахожусь рядом с пещеркой, в которую в давние времена частенько наведывался, чтобы наскрести немного мумие. И чтобы попасть в эту пещерку мне всего-то надо спуститься с дороги под ближайшую скалу, постаравшись по пути не запнуться и не загреметь по крутому ровному склону, тянущемуся до самой реки.
Через пятнадцать минут я стоял рядом с пещеркой. Донельзя удивленный, надо сказать. Раньше она мне казалась маленькой, сырой и недружелюбной, а сейчас от нее исходило какое-то странное невидимое излучение.
"Наверное, просто устал, – подумал я, окинув взглядом уже светлеющий восток, – и пора мне отключится минут на шестьсот". И зевнув от уха до уха, упал в чернеющий зев и мгновенно уснул.
Проспал я час, не больше. И все из-за того, что чутко сплю. Мне снилось какая-то женщина очень похожая на Ольгу, но не Ольга (смотрела ласково, с любовью и знанием от купели до гроба). И вот, когда эта женщина протянула ко мне руки, за моей спиной, в глубине пещеры, что-то зашевелилось. "Медведь!" – боясь обернуться, подумал я. – Хотя нет, какой медведь, вряд ли косолапый пустил бы меня на ночевку, разве только на ужин. Змея!?"
Передернувшись от отвращения (воочию представил черную, в руку толщиной гюрзу), потихоньку повернул голову и увидел Синичкину, сладко спавшую в спальном мешке.
2. Ну, конечно, милый, сделай со сливками. – Чего она только не умеет. – Критический куб. – В подзарядке нуждается все. – Все те же мысли, все те же происки и подозрения
Вы думаете, она удивилась, увидев меня? Нисколько. Протерла глазки, зевнула, показав равные беленькие зубки, посмотрела так ясно, будто бы всю ночь грелась под моим крылышком и грелась не в пещере под геологоразведочной дорогой, а в мягкой супружеской постели.
"Сейчас потянется гибкой кошечкой, – подумал я, рассматривая заспанное личико девушки, – потянется и замурлычет: "Ну конечно, милый, сделай со сливками... И вафельку ореховую захвати, нет, лучше две. Ах, нет, не надо ничего, иди ко мне, иди скорей!""
– А я думал, ты утонула... – пробормотал я, раздумывая убегать или не убегать, если в глазах девушки сверкнет сталь. Решив, что благоразумнее будет убежать и убежать вниз, к реке, вспомнил, что по-прежнему связан по рукам и ногам.
– Я умею до пяти минут задерживать дыхание, – ответила Синичкина, зевнув без стеснения, – папа меня учил.
– А также он тебя учил останавливать сердце и уменьшать температуру тела, – усмехнулся я.
– Да, учил...
– У ближних.
– И у них тоже.
– А ты веревки на расстоянии развязывать умеешь? – кивнул я на свои путы.
– Нет, не умею...
– Жалко... Уходить ведь надо...
– Нога у меня распухла.
– Ну, со свободными руками я ее запросто починю. Если мне не изменяет память, то одна знатная колдунья из деревни Большие Безнадежки для излечения вывиха голеностопа правой ноги рекомендовала взять одну унцию мышиного помета, растереть его с полуночным молоком стельной коровы и на рассвете всем этим обильно смазать голову...
– Шутишь...
– А что мне остается делать? – вздохнул я, и тут же напрягся: со стороны перевала Арху послышалось отчетливое тарахтение вертолета. Через минуту мы увидели его над Хаттатагулем – он летел на Кумарх.
Синичкина привстала.
– Ты думаешь, это за нами?
– А за кем же еще? Вчера они видели нас в Шахмансае. С винтовками и автоматами. Хорошо, что древняк обвалился...
– Обвалился? – обрадовалась Синичкина.
– Ага. Наглухо. Оползень. К следующему лету и не найдешь – заплывет все.
– Это хорошо... А где вертолет может сесть?
– Либо внизу у кишлака Кумарх, либо наверху на площадке, где лагерь наш базовый стоял...
– А почему лагерь наверху стоял? – что-то обдумывая, механически спросила Анастасия.
– В первые год разведки он был в долине. Но там высота всего два семьсот и высокогорных начальству платили всего 30 процентов. И оно из-за этого поселок старый срыло и новый лагерь поставило повыше, на высоту три тысячи, чтобы, значит, 40 процентов получать...
– Чудно... Давай, что ли, развяжу, – сжалилась Синичкина и полезла из спального мешка.
Без веревок, стягивавших руки и ноги, жизнь, невзирая на тарахтение прилетевшего по нашу душу вертолета, показалась мне прекрасной и удивительной.
– Придется нам тут посидеть, пока все успокоится, – сказал я, располагаясь удобнее. – Поболтаем да вечера и уйдем горными тропами.
Анастасия не ответила, увлекшись рассмотрением личика в карманное зеркальце, и я спросил:
– Баклажана ты в древняк забросила?
– Почти.
– Как это почти?
– Он меня увидел и оступился.
– Не верю! Чтобы он кого-то испугался?
– Он меня увидел уже после того, как я его сзади по голове камнем треснула.
– А граната? У него же граната без чеки в руках была?
– Была. Но не взорвалась... Отсырела, наверное, под землей. Ну и воля у него к жизни была! Я его спихнула в древняк, а он за корень зацепился. Мертвый уже. Несколько минут висел, пока не упал.
– А моих криков ты не слышала? – спросил я, сжавшись от обиды.
– Слышала... – внимательно посмотрела Синичкина в мои повлажневшие глаза. – Но ты ведь не меня, ты Сергея Кивелиди звал. Давай, что ли завтракать? У меня галеты есть и вода во фляжке.
Девушка выглядела весьма непосредственно. "Примерно так, – усмехнулся я, – как выглядят счастливые женщины на первом своем медовом месяце. Халатик бы легкий еще на нее накинуть, да в руки ковшик с овсяной кашкой, нет, сковородочку с омлетом..."
– Завтракать? Давай. А потом ты мне все о себе расскажешь, ладно?
– Могу прямо сейчас начать, если хочешь, – ответила Анастасия, доставая из рюкзака пачку печения "Юбилейное", малиновый джем в маленькой баночке, армейскую фляжку в брезентовом чехле (ее дал нам Сережка Кивелиди, черт бы его подрал) и... нож Саддама Хусейна.
Решив не замечать последний (слишком о многом он напоминал), я принялся за галеты. Синичкина, понаблюдав за мной со снисходительной улыбкой, начала рассказывать:
– Как ты, наверное, догадываешься, похоронил меня Баклажан живой и здоровой. Очнулась я через час, или около того, насквозь холодная, пришла кое-как в себя, вылезла из могилы, поднялась на водораздельчик и стала за ним, точнее, за вами наблюдать.
– Наблюдать, как он надо мной измывается...
– Да. Когда он тебя в древняк сбросил, я уже рядом с ямой была, а ударить его камнем по темечку, было, как говорится, делом техники...
– Да, уж, сзади бить ты умеешь.
– Яму взорвать у меня не получилось... – продолжила Синичкина, окинув меня недоуменным взглядом ("Когда это я била тебя сзади?"). – Изнемогла я рядом с ней, как-то по особенному изнемогла. Все мускулы растворились, все косточки, и сон на меня нашел, светлый, тихий такой и очень спокойный... И в этом сне я рюкзак свой где-то отыскала и вниз куда-то спустилась, по дороге потом шла... Шла, как будто послал меня кто-то всемогущий. Шла, шла, пока в этой пещере не очутилась. Залезла и сразу заснула. И во сне захотелось мне камешками поиграть. Нет, не погадать, на это у меня даже во сне сил было, да и без побоев это вряд ли получилось бы, а просто в руках подержать. Я проснулась, во сне проснулась, зажгла свечу, вынула узелок, высыпала алмазы, двадцать одну штуку – тринадцать одного размера, восемь чуть побольше – и стала из них узоры складывать, вот, на этом плоском камне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53