К таким людям относимся и мы с тещей. Рыбы. Но я, по крайней мере, попутешествовал, жизнь посмотрел и вкривь, и вкось. А она всю жизнь просидела в Калининграде-Королеве. В классе был один подходящий жених, за него и вышла, всю жизнь проработала на одной работе... Увидев ее в первый раз, я понял, что масса у нее нерастраченного, не пережитого... И понял, что дочь для нее – это возможность как-то восполнить несбывшееся. Восполнить жизнью дочери. Чужой жизнью...
Еще она все про меня знает. Что я и как. Как целуюсь, что целую, как веду себя, как кончаю, когда бываю нехорошим, а когда – просто замечательным.
Мне бы, дураку, полицемерить, дать ей почувствовать себя женщиной, посмотреть пламенно, сказать пару комплиментов, спросить насчет здоровья, особенно насчет здоровья, это она очень любит. Но я, дурак, взял быка за рога и все скоропалительно выложил. Что молодая практически и все впереди, что надо двигаться больше, ездить в Нескучный сад и на роликах, быть открытой и говорить, что думаешь... И одеваться, черт побери, как двадцатилетняя, а не как забывшаяся хроническим бытом женщина. И, вообще, завести себе любовника. На стороне, конечно.
А она одарила меня высокомерным взглядом. «Что, мол, ты, мужлан, понимаешь в утонченных женщинах?»
Зря, конечно, я все всем выкладываю. Но эта «искренность» от меня не зависит. Увижу что-нибудь, услышу, и тут же это во мне прорастает, да так, что не спрячешь. Это, наверное, потому, что я – Рыба. Рыбы живут не как люди. Они живут в плотной среде, среде, которая проникает в плоть гораздо глубже, чем воздух, она пронизывает плоть... И соединяет ее в одно со всем миром. И появляется причастность. И ближний становиться твоей частью. И ты говоришь с ним, как с собой. И получаешь по ушам.
И теща надавала. Ледяными взглядами. Хотя сама Рыба. И продолжала жить не своей, чужой жизнью. Дочкиной. Со мной жить, беспредельно владея умом и глазами дочери.
Это мне претило. У меня в жизни было много женщин, но никогда две сразу. Ну, скажем, никогда с двумя-тремя простительными исключениями. Я тяжело схожусь с женщинами, но, сойдясь, прилепляюсь к ним всем телом и всеми фибрами души.
И поэтому отношение Светланы Анатольевны я воспринял как угрозу нашей с Верой семейной жизни. И после неудачной попытки наставить тещу на путь суверенный, начал относиться подчеркнуто уважительно, если не сказать холодно. И, вот дурак, рассказал жене о своих дурацких домыслах.
...Вообще-то я человек не очень хороший, вы, наверное, уже это поняли. Не то, чтобы не деликатный, а, скорее всего, плохой. Но этот досадный факт можно было бы как-то вынести – мне не шестнадцать лет – если бы не подозрения, что у всех людей с этим не все в порядке. То есть с оценкой по поведению. Андрей Вознесенский говорил в одной своей поэме («Витражных дел мастер», кажется), что человек на девяноста процентов состоит из дерьма и только на десять из света... Так тоскливо на душе становиться, когда в очередной раз убеждаешься, что он, скорее всего, был прав... На своем примере. И на примере близких.
А Светлана Анатольевна... Одинокий человек. Скрывает свою смертную душу за маской высокомерия. И не маской, а приросшей к лицу маской. А я не люблю, когда выставляются. Органически не люблю. Не люблю эти маски, за которыми, как правило, ничего нет. Вон, один из самых великих людей, Эйнштейн никогда не выставлялся. И Пикассо тоже. Им не надо было. Они языки всем показывали, скоморошествовали и юродствовали. Потому что знали, на сколько процентов из того самого состоят.
Короче, испортилось у меня тем утром настроение. Понял я, чем обожаемая теща довольна. Тем, что я на рынке охранником буду работать. Кандидат наук, автор пяти производственных геологических отчетов и тридцати научных публикаций. Охранником работать и помидоры с огурцами в дань брать. Пьяниц грабить. С торговками ругаться. Матом. Сочно и метко. Это я умею. Зеки бывшие в горах научили.
Понял, и завтракать не стал. Нет, не из-за охранника. Когда в аспирантуре учился, три года дворником подрабатывал и в помойках очень даже разбираюсь. Не сноб я. Не важно, кем ты работаешь, а важно, кто ты в душе. Если ты в душе дворник, чисто не будет. Обидно было за тещу. Что радует ее предстоящее изменение в моей трудовой биографии. Радует, потому что, изменив течение моей жизни, она как бы прикоснулась ко мне. Прикоснулась и овладела.
Я ушел черный от расстройства. Ушел, потому что не хотелось любоваться довольным личиком Светланы Анатольевны. Прости меня, Господи.
– Гнев и гордыня – два смертных греха, сын мой...
– Для человека. А для Тебя – они два основных качества.
– Это по святым книгам. На самом деле я другой. Я добрый. Я разрешил вам жить.
– Добрый, добрый... Если бы ты добрым был, то в мире не было бы столько зла.
– Если бы я был злым, в мире не было бы столько добра.
– Да, Ты не злой... Злые они деятельны. А Ты валяешься на своем небесном диванчике.
– Хочешь, я сейчас встану с него и всех накажу?
– Всех, всех?
– Да.
– И мне перепадет?
– Тебе в первую голову. Ох, есть за что! За гордыню, за богохульство и неверие.
– И что мне будет?
– По высшему разряду. Знаешь, что на зоне за гордыню полагается?
– Да ладно, лежи уж тогда... Стоит ли из-за меня тревожиться... Потом как-нибудь я сам к Тебе прилечу.
– Ну и зря испугался. Ты у меня юродивый, а юродивых бог уважает.
* * *
Вот так вот, значит я – юродивый... И вправду... Наверх никогда не лез. Зачем лезть наверх, когда сам бог с тобой говорит? Материальных благ не добивался, только говорил, увещевал, стыдил, ерничал, направлял на путь истинный, дурака валял, предрекал, весьма надо сказать успешно... Ну, что ж, юродивый, так юродивый... «Украли копе-е-чку». Сергей Кивелиди, друг, он не соврет, как-то сказал в подпитии: Дурак ты, Черный, но дурак всем нужный...
Покурив в саду, я уехал в академическую поликлинику. Провел там весь день. И весь день думал. А что хорошего с плохим настроением придумаешь? Вот я и придумал, что Верин литературный клуб действительно маньяческий. Ну, не весь клуб, в него до пятидесяти человек ходит, вернее, ходило, а его ядро. Маньяческий, конечно.
В очереди к невропатологу тоже об этом рассуждал.
Маньяческий клуб, да, конечно маньяческий... Как вчера себя Алевтина вела... А Лешка, а Вера? Они ведь совсем не удивились моей идиотской болтовне... Точнее, удивлялись, но как-то не искренне. А рассказ Веры о Емельяне? Разве можно такое придумать? Особенно Вере? Нет! А розыгрыш этот с ногой пластилиновой? Разве нормальный человек сунет к себе в холодильник такое? А эта история с знакомствами по газете? Расскажи о нем какому-нибудь маньяку, так он эти Алевтинины штучки с Маргаритой в роли приманки немедленно на вооружение возьмет. Такое невозможно придумать. Я, Фома неверующий, и то поверил без малейших сомнений.
...Значит, клуб точно маньяческий. Клуб маньяческий лежит на дне, а я дурак. Теперь, после моего дурацкого демарша, они все вместе за мной будут охотиться. Вчера побоялись прикончить и правильно сделали. Что против меня, куражистого, доцент с двумя худосочными девицами? А вывод из всего этого? С сегодняшнего дня ничего домашнего есть не буду. А Вере скажу, что сел на голодную диету. И сяду. И убью сразу двух зайцев. И жизнь свою сохраню, и вес сброшу, уже пятнадцать килограммов лишних. Фиг они меня отравят. Они? Не они, а женушка любимая. Надо тактику защиты разработать. Уйти от дочери я все равно не смогу. Даже под страхом смерти.
...Так. Дома они меня не убьют. Не зарежут, не застрелят. Подозрение на Веру может пасть. Могут только отравить... Но это тоже опасно. Травить. Яд, особенно тривиальный, можно при вскрытии обнаружить. Значит, диету это я зря придумал. Остается банальное заказное убийство... Емельян миллионер, Маргарита миллионерша... Закажут или, что еще хуже, опять подставят. На двадцать лет или пожизненное заключение. О, Господи! Хреново-то как! Вчера одна жена маньячкой была, а сегодня уже толпа вокруг с горящими от вожделения глазами...
...В очереди к хирургу. Клонит в сон.
Так сколько маньяков будет на меня охотиться? Вера, Маргарита с мужем, Емельян Емельяныч, Марина, Алевтина, Ворончихиных двое, Леша, Олег. И еще трое растительных. Тринадцать! Конечно, тринадцать... Чертова дюжина! Во, попал!
А что если... Да, конечно! Есть выход! Классный выход! Надо вступить в их клуб и стать маньяком. Не по убеждениям, а по воле судьбы! Ну и фиг с ним, что по воле судьбы. Человек ко всему привыкает. И я привыкну. Внесу свежую струю в их маньяческий омут. Они меня зауважают. Фантазии у нас хоть отбавляй. Со временем сменю на руководящем посту этого настропаленного Емельяна...
Ну, ты даешь! Свою жену в карьеризме обвиняешь, а сам о маньяческой карьере подумывать начал... Лицемер! Ну, ладно, не буду стремиться к руководящему посту. Стану рядовым маньяком... Нет, мы с Веркой на семейный подряд пойдем. Класс! Будем на пару работать. Сначала к Коростылевым придем. С цветами, бутылочкой, тортом...
Нет, никаких бутылочек, никаких тортов, никаких соседей... Ой, блин! Какая субгениальная мысль! Я Веру склоню изничтожить всех членов их клуба! Ее это идея увлечет. Маньяки – все конспираторы, вот они свою мучительную смерть и законспирируют. Начнем, пожалуй, с Ворончихиных. Скажем, что у нас есть прекрасный материал для стоматологических опытов и приедем с Верой на их дачу! Субгениально!
Закончив с медкомиссией и взяв направление на рентген и флюорографию, я поехал домой на неторопливой фрязевской электричке...
Глава 4. Глаза светились любовью. – Сажали дуб и клялись в верности. – А что такое ковырялка, ты знаешь? – Она чувствует себя Иудой.
Вечером я собрал волю в кулак и сказал Вере, что деваться мне некуда, и потому я готов вступить в их литературный клуб. То есть литературно-маньяческий. Что сам чувствую себя в душе маньяком. Давно. Еще с детства. И готов внести посильную лепту. Но, являясь по природе строгим индивидуалистом, предлагаю перейти на семейный подряд. Тем более, что реализовывать свою страсть в большом коллективе опасно – кто-нибудь когда-нибудь зарвется и все, конец любимому делу. И человеку тоже.
– Как я рада, что мы с тобой в одной лодке, – переварив услышанное, прижалась ко мне супруга. Глаза ее светились любовью. – А что касается семейного подряда... Ты знаешь, я давно об этом думала... Но как наши к этому отнесутся? Они могут подумать, что мы решили выйти из игры. А второе правило клуба запрещает прекращение членства под страхом смерти...
– Ты прекрасно знаешь, как надо поступить, – улыбнулся я ободряюще, – ты же у меня умненькая.
Мне надо было вести себя крайне осторожно. Вера – весьма неглупый человек, у нее в голове не мозг живой (и потому путаный), а кремниевый процессор, и мне конец, если она догадается, что я решил ее руками (и своими, естественно) ликвидировать маньяческое гнездо. Не погубить на потребу души и сердца одного его члена за другим, а просто ликвидировать.
– Ты что имеешь в виду? – настороженно посмотрела на меня моя половина.
– Надо их всех, мм... того...
– Убрать?
– Нет, не убрать, а насладиться их смертью... Но Лешку я бы оставил, хороший парень, да еще молодожен. Ну, может быть, Марину еще оставить. А остальных под корень и с удовольствием.
– Ты понимаешь, что говоришь? – искренне возмутилась Вера. Ноздри ее трепетали. – Они же мои верные друзья! Мы всем клубом желудь у калитки сажали и клялись над ним, что будем вместе навеки!
Корявый дубок, вылезший из желудя был уже высотой метра в два. Вера оберегала его от тетки, боявшейся, что лет через пятьдесят он будет затенять ее клубничные грядки.
– Ну и жди, пока Емельян с очередной длинноногой не вляпается! Ты же знаешь, он не Дмитрий Карбышев, и даже не Зоя Космодемьянская. И на первом же допросе с пристрастием выдаст всех вас с потрохами...
– Выдаст... – опечалившись, согласилась Вера. – Он такой...
– Вот видишь! А у тебя Наташа растет. Меня вместе с тобой, скорее всего, посадят, посадят за недоносительство. И каково ей будет с бабушкой жить? А фильм вчера про женскую зону видела? Видела, какие девицы там сидят? А что такое ковырялка ты знаешь?
– Что такое ковырялка? – испугалась Вера.
– Эта такая мощная бабень. Точнее женщина с пальцами подлиннее и покрупнее. Ей ноготь на указательном палец выдирают, а когда ранка заживет, парят его, умащивают, чтобы нежным был, как пенис. А потом она этим пальчиком своим удовлетворяет ударниц камерного труда...
Вера не хотела удовлетворяться таким оригинальным способом. И ковырялкой не хотела быть. Это я понял по ее виду. Виду нахохлившегося воробьеныша.
– Ну, что? – продолжал я ковать, пока горячо. – Согласна свой клуб терминировать?
– Да... Выхода нет. Но только кроме Леши надо еще Маргариту с Викешей оставить. Они нам пригодятся.
– Заметано. А с кого конкретно предлагаешь начать? Кто у вас там самый вредный?
– Митька. Он фактический наш руководитель...
– Серый кардинал?
– Да. Его у нас Великим инквизитором зовут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45