Вдвоем они направились к очагу, и скоро там загремела посуда.
Минут через десять Юрка пришел в себя и, напоказ зевая, сказал:
– А... ты... почему... не спишь? Солдат... спит, а служба идет...
Услышав его голос, или, скорее, почувствовав его желание видеть ее, Наташа бросилась к нему и, опустившись на колени, поцеловала в губы.
– Вот... это... другое дело. Так... жить можно. Ты приходи... ко мне почаще... И передачки... приноси. Булочки... послаще... Что... там... у нас на обед?
– Пока вот только это! – поцеловав, ответила Наташа.
– Слушай, Юр, хочешь... анекдот на злободневную тему? – завидуя Житнику, встрял я в идиллию. – Классный анекдот... Ухохочешься... Как-то поймал Заяц Лису на кладбище и к кресту потащил. “Ты что, косой, хочешь меня распять? – взволнованно спросила рыжая. “Нет, раз десять!” – ответил Заяц, деловито расстегивая ширинку...
Но Юрка не слышал, он опять “спал”.
Глазевшие на эту сцену подручные Доцента вдруг загалдели и побежали вниз. Через несколько минут они вернулись с караваном ишаков, груженных лесом и железом.
– Во, дают! – придя в себя, восхитился Житник. – За... три часа...туда – обратно. И ведь... все это... надо было собрать по дощечке... навьючить. Стахановцы, вашу мать!
– Торопятся... Непонятно.
– Надо делать... ноги, пока... непонятно. Как ты?
– Нормально...
– А я ног уже не чувствую. Ступни – как отрезало. И голова сейчас лопнет.
– Вряд ли... Она же чугунная.
– Довыпендриваешься...
– Уже похоже...
Я не договорил. По знаку Доцента к нам бросились люди, сняли со столбов, бросили на землю.
– Ну вот, “и как Христа, его сняли с креста”. Давай полежим, отдохнем; обедом, вроде, еще не пахнет, – проговорил я, повернув к Юрке гудящую голову. – Ты не злись на меня... Если бы я не уважал тебя, ну, некоторые твои качества, я бы в сторону твою и не посмотрел ...
– А мне твое уважение на хрен не нужно. Ты меня по-своему переделать хочешь, а я собой доволен. Понял? – тихо ответил он, отчужденно глядя в небесную синеву.
– Понял... Что доволен... Только не знаю почему...
– Слушай, Чернов... Давно хотел тебя спросить, как там твоя Ксения поживает?
– Да никак... В 91-ом замуж, наконец, вышла и уехала с мужем на родину, на Алтай. В село. “В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов”. Дочку родила. Потом запила на всю катушку. Она ведь, ты знаешь, всегда с нами, мужиками, наравне употребляла. И ушла от мужа, мягко говоря. Сын к ней ездит каждый год и черный от горя приезжает...
– Радуешься, небось?
– А чего радоваться? Рядом с ней все горит... Она мне жизнь покурочила, теперь сын с ней мается. Сестренке его семь лет, в школу не ходит...
– Радуешься... Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт. И всегда хотела сама по себе быть. Она ведь тебе... Я-то все знаю... С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила. Один ты не замечал... Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника... из голубеньких незабудок веночки плела... А потом с ним в город уехала... Провожать... Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию ихнюю видел... А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Кормушиным... Прямо в маршруте в траве некошеной... Их Федька Муборакшоев видел... В бинокль с другого борта ущелья... Говорил потом... зенками блестя... слюну... сглатывая: “Высший класс! В кино такого трах-трах-тарарах не увидишь... Чуть окулярами себе глаза не выдавил! Жаль она памирских таджиков не любит!”
– Слушай, Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать... Но чуть-чуть больно. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь... А я перегорел. И с рогами своими хоть и сроднился, но давно их не ношу... Храню, как память. Их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить... Развода нашего требовал... Не давала что ли?
– Давала, не давала... – огрызнулся Юрка. – Кончай болтать, вон Наташка идет.
– Опять бодаетесь? – улыбнулась Наташа, присев на корточки. Всем своим видом она пыталась показать, что взяла себя в руки.
– Да так... В меру сил... – ответил я. – Просто вспомнили, как в былые годы Юрик твой проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была – я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами... А он, паразит мелкий, издевался: для смеху обглоданные концы перцем красным натирал... Втихаря... Потом вся камералка ржала, гримасы мои наблюдая... – сказал я, ностальгически улыбаясь.
Из штольни вылезли Бабек с Сергеем.
– Как жизнь? Бьет ключом и все по голове? – похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.
– Ты и не представляешь, как жизнь прекрасна и удивительна, – сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные, сочащиеся кровью рубцы.
– Он еще сможет насладиться жизнью. Если захочет. И, может быть, не раз... Следующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже. Повешенных за ноги будут сечь плетьми, – произнес Доцент, рассматривая ногти.
– Мы вам верим! – изрек я, преданно глядя ему в глаза. Глубина и стойкость ваших принципов, ваша неуемная последовательность нас восхищают. Вы настоящий учитель! С большой буквы. В знак благодарности за ваши поучительные уроки, я готов в свободное от каторги время сделать вам учебные пособия для ваших преданных учеников – гильотину и дыбу в натуральную величину! С их помощью куда легче сеять разумное, доброе, вечное...
– Вы много говорите, а работа стоит. А насчет дыбы я подумаю... Хорошая идея...
Через некоторое время мы с Юркой смогли встать на одеревеневшие ноги и приступить к приему пищи – супа “А ля Фатима”. Мы не привередничали. Хорошая кулинария требует полета мысли, а какой уж тут полет, особенно у объятых страхом женщин.
– Ты не говори с ним больше, – тревожно глядя мне в глаза, попросила Лейла, как только мы закончили трапезу. – Он злой на тебя. Он – начальник здесь, а ты хочешь быть умнее.
– Лейла правда говорит. Если ты его злой делаешь – всем плохо будет, – присоединился к ней Бабек.
– Ладушки! С этой минуты я его в упор не вижу... – погладил я Лейлу по головке и продолжил, обратившись к Сергею:
– А ты, может быть, сходишь к нему, поговоришь насчет мельницы? Пусть думает, что мы здесь всерьез и надолго расположились и бежать не собираемся. Да и проживем подольше, если захотят они мельницу строить...
После обеда по приказу Доцента мы занялись сооружением деревянной крышки для лаза в штольню. Сколотив ее из толстенного горбыля, взялись за бутару. Сделали грохот, лоток, настелили шкур овечьих, приладили планки. Уже в сумерках для пробы промыли рудную мелочь. Ее было килограмм пятьдесят, выход же золота составил грамм пятьсот-шестьсот. Получалось, что содержание золота в хвостах нашей вчерашней и позавчерашней добычи было огромным. Оно составляло около 10 килограмм на тонну!
Вечером довольный Доцент осторожно ссыпал сданное ему золото в двойной полиэтиленовый мешочек и поинтересовался нашими дальнейшими планами на каторжное будущее.
– Водяную мельницу надо строить для мелкого помола руды, – сказал Сергей. – Внизу, на Уч-Кадо. Выход золота будет выше. Процентов на десять-пятнадцать.
– У нас есть специалист в мельничном деле. Завтра с утра я вам его пришлю.
– И еще нужны сигареты, – сказал я, закуривая последнюю памирину. – И надо подумать о принудительной вентиляции. Когда кончится аммонит, придется действовать по старинке – огнем и водой. У вас, в кишлаке, полно разрезанных на полотнища прорезиненных вентиляционных рукавов. Все крыши ими крыты. Надо сшить из них рукав длиной метров пятьдесят и диаметром сантиметров сорок. Чтобы легче было везти, шейте по десять метров, здесь соединим...
– К утру сделаем, – кивнул Доцент, что-то отмечая в записной книжке.
– Помимо труб нужны мехи для нагнетания воздуха и молодая баранина для нас, – продолжал перечислять я. – Пока все необходимое будет собираться или изготавливаться, мы опробуем бока жилы. В них тоже может быть хорошее золото.
– Прекрасно. Мы все сделаем быстро. А вместо сигарет пришлю вам сушеный табак, – задумчиво ответил он, видимо, уже обдумывая дальнейшие действия. – А вам пора спать. Даем вам десять минут на ужин и санитарно-гигиенические процедуры.
– А как там Фатима с Фаридой поживают? – спросил я, начисто забыв о своем обещании не общаться с Доцентом. – Страстные женщины, я вам скажу. Кишлак ваш на уши они еще не поставили? Если скажете “Нет”, я не поверю.
На фейсе Доцента возникла гримаса. Гримаса, очень похожая на ту, которая возникла у меня на лице как-то вечером в Захедане, когда я в полутьме, у своей кровати увидел обнаженную Фатиму. Он поднял руку, намереваясь махнуть ею в сердцах, но, видно, решив, что жест этот может подорвать устои субординации, передумал и ушел к своим людям.
Перед тем, как нырнуть в лаз, я несколько минут смотрел в грустные глаза Лейлы. Они постепенно потеплели, и руки ее привычно обвили мои плечи.
6. Записка с того света. – Взрыв в ночи. – У золота поехала крыша. – Куда он ведет?
Утром нас разбудило громыхание – кто-то из стражей колотил алюминиевой миской по устью лаза.
– Пионерский лагерь прямо, – потягиваясь, пробурчал Житник. – Я – не я, если на воле нас не ждет манная кашка на тарелочке с голубой каемочкой.
– Кашка... – сглотнув слюну, протянула Наташа. – На молоке и с желтым пятнышком сливочного масла посередине...
– Поскакали тогда, – усмехнулся Юрка. – Остынет-то какава на второе...
Гремя цепями, мы выбрались на свет божий и сделали зарядку, то есть минуты три бегали гуськом по промплощадке. Затем занялись приготовлением завтрака, а именно поставили у костра открытые банки с консервированной говядиной из Фединой запасов. Когда в них начало булькать, появился мальчик из кишлака со стопкой свежих лепешек. Нам досталось три штуки, и мы ели тушенку, макая в нее теплые лепешечные ломти.
После завтрака Житник с Бабеком занялись промывкой оставшейся рудной мелочи, а мы с Сергеем пошли в штольню, чтобы решить, что делать дальше. Осмотрев забой, нашли в нижней части кварцевой жилы несколько небольших вкраплений золота и принялись выбивать этот участок с помощью кувалды и зубила. Выбив кусок породы, в котором сверкал огромный желвак золота, и несколько обломков с тонкопрожилковым золотом, мы понесли их на-гора.
На поверхности Сергей принялся освобождать самородок из каменного плена. Не успел он и пару раз ударить молотком, как из-за скалы, торчавшей над промплощадкой, выскочило и скатилось на нее нечто черное, смердящее, безобразное и нагое. Лишь несколько приставших к коже фрагментов одежды выдавали в нем человека.
Оттолкнув меня, несчастный с воем бросился к Сергею. Тот импульсивно, совсем как ребенок, не желающий расстаться с игрушкой, попытался прикрыть самородок руками, но человек мощным толчком опрокинул его на землю и, яростно рыча, взялся за горло.
С трудом преодолев оцепенение, мы с Житником бросились на помощь товарищу и перевернули образовавшийся живой бутерброд Сергеем кверху. И увидели лицо нападавшего... Ужасное, лишенное век и практически всей правой щеки, с обнаженными костями скул, с огромными, распухшими от нарывов, губами!
Пока я, обмерев, рассматривал этот натюрморт, эту фактически мертвую натуру, Житник, грязно матерясь, попытался освободить парализованного страхом Сергея. Но, едва лишь он схватил полупокойника за руку, пальцы его утонули в гноящейся плоти. Побелев как полотно, Юрка отскочил в сторону и затряс рукой, пытаясь стряхнуть прилипшие к ладони слизеобразные кожные покровы. Но они не отставали. И Юрку вырвало. Желая отереться, он поднес к лицу правую руку, но, увидев на ней частички разложившейся плоти, вновь зашелся в рвоте...
Подавив острое желание своего завтрака присоседиться к Юркиному, я прикрыл рот и нос ладонью, поднял лежавшую под ногами большую металлическую скобу и освободил с ее помощью уже пришедшего в себя Сергея. Почувствовав, что жертва ускользнула из рук, человек завыл, жалобно модулируя звуки красно-черными распухшими губами, и, стремительно вскочив, убежал вниз к Уч-Кадо.
Следующие полчаса ушло на приведение в чувство потерявшей сознание Наташи (Лейла, как ни странно, перенесла этот ужасный эпизод стоически). Если бы не этот досадный обморок, то, пока стражники и Нур приходили в себя, мы добежали бы до канадской границы...
Опамятовавшись более-менее, Нур, сказал своим подчиненным (заикаясь и дрожа), что на Сергея напал тот самый черный мертвый человек, который двумя днями раньше схватил его за горло в штольне. Я же и мои товарищи долго не могли отвести изумленных глаз от известняковых гряд, скрывавших от нас перевал Арху. Полупокойник, несомненно, член экипажа сгоревшего вертолета, приполз оттуда. Приполз поверху, двигаясь вдоль заснеженного Гиссарского хребта. Живой и здоровый человек не смог бы этого сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52