Дом, хотя и был окружен осыпающимся глинобитным дувaлом, явно принадлежал далеко не бедному человеку. У широко растворенных высоких резных ворот стоял Саид. Как обычно он широко улыбался. Я подошел к нему и попросил присмотреть за Лейлой.
– Слушай, не отпускай ее далеко. Ты один ей брат и отец теперь.
– Хоп, майляш, Черный. Что могу – сделаю. Иди, не бойся. Этот человек – дядя мой. Хороший человек, но немножко курутой, – кивнул он на плотного, явно довольный тем, что удалось употребить популярное слово. – Резвон его зовут, Он меня любит.
– Так ты знал, что здесь нас ждет!!?
– Зачем знал? – обиделся было Саид, но тут же заулыбался вновь. – Дядя давно меня в гости звал. Поэтому я соглашался Арху с вами ехать...
– Понятно... Значит не Юрка тебя, а ты Юрку нашел...
Саид довольно засмеялся и пригласил нас в дом.
Через несколько минут мы сидели в просторной комнате, обычной среднеазиатской комнате с полами, покрытыми полосатыми паласами, с возвышающейся в одном углу высокой кипой разноцветных ватных одеял, и со стоящим в другом обычным зеркальным платяным шкафом на ножках. На стене висела старинная сабля, неизвестно как очутившаяся в забытом богом кишлаке. Мы уселись на курпачах вдоль стен и стали ждать. Через некоторое время вошел Резвон, сел напротив нас и начал рассматривать одного за другим.
– Племянник ваш веселый парень... – выдержав его пронзительный взгляд, начал Сергей.
– Куда едете? – надменно вздернув подбородок, оборвал его Резвон на хорошем русском языке.
– На рыбалку в Арху. Вот гость из Москвы приехал отдыхать. Друг мой, однокурсник, – кивнул на меня Сергей. Родился в Таджикистане, работал здесь долгое время. На Пакруте, Кумархе, Тагобикуле. Хорошо знает Бабека.
– Бабека?
– Да, Бабек работал в его партии взрывником.
– Очень хорошо. Вы вовремя приехали, – улыбнулся он, как будто бы сам назначал дату нашего прибытия в Хушон. – Мне хорошие геологи очень нужны. Хочу золото добывать на Пакруте. Знаешь Пакрут?
– Я же говорил, он знает, – показал Сергей на меня.
– Давай, говори, – жестко обратился Резвон уже ко мне.
– Есть там золото в одном месте. В двенадцатой рассечке первой штольни. Сто граммов на тонну, видимое. Чешуйки – с миллиметр... Когда это место нашли, и многие узнали об этом, пришлось ставить в рассечке бетонную стенку – каждый день кто-нибудь выковыривал оттуда кусок золотоносной породы на память. Голыми руками выковыряли нишу в два метра длиной. Но я бы вам не советовал организовывать там добычу: на всем месторождении одну тонну золота до глубины двести метров насчитали. Подсчет запасов знаешь? Проходят буровые скважины, штольни, рассечки, берут тысячи проб, тратят на все миллион долларов, а потом говорят – здесь десять килограмм золота со средним содержанием 4 грамма на тонну, и никому это никогда не будет нужно. “Досвидайкин”, как говорит мой дядя Эдгар. В общем, не советую. Дело это дохлое. В конечном счете народу сюда набежит море и стрельба пойдет по всей долине... Потом воду в реке в рот не возьмешь из-за плавающей мертвечины (тут Резвон метнул в меня острым взглядом). А потом правительство танки сюда нагонит. Лучше грабить на больших дорогах – доходнее.
– Ходить далеко надо, а к золоту сами придут – и все здесь оставят. А танки придут – хорошо. У меня к ним должок есть. Давний должок. Давно отдать его хочу...
– А спецназу в Москве обученному вы ничего не должны? Который на танках этих сюда приедет? Они тут камня на камне не оставят.
– Они сюда, а я с друзьями туда, ха-ха! Соображать надо! Все понял?
Я все понял. И мои товарищи поняли все. Мы ему нужны, чтобы создать видимость добычи золота на Пакруте. Золотая лихорадка ему нужна. А он будет стричь старателей. Бацилл этой болезни там полно, даже в реке, под отвалами штольни, можно намыть десяток-другой граммов за день. Так что будет, чем людей заразить. А заодно он и то место со ста граммами постарается раскопать. Нашими руками. Короче – мы заложники! В руках умного и волевого авантюриста...
– Понял, дорогой. Ты нас не отпустишь. А нам все равно – что в городе, что здесь. Ты нас не убьешь – мы нужны тебе, а когда мы все для тебя сделаем, ты нас отпустишь или мы сами убежим. Я правильно понял?
– Правильно, дорогой, правильно. Только я сделаю неболшой профилактика, – сказал он на южный манер, – посидите два-три дня в яме – хорошая, яма, сухая, по-нашему зиндан называется. Потом расскажите, зачем вам для рыбалки столько оружия. И коптилки зачем, и хирургический инструмент зачем. Познакомимся поближе, узнаю, что от вас можно ждать. А то был у меня один знакомый, на геологическом вертолете прилетел. Я хотел его с друзьями в гости пригласить, на несколько лет, ха-ха, но он стрелять начал, дал им улететь. Когда патроны у него кончились, я его поймал, помучил совсем немного: хотел знать, куда летели с кирками и аммонитом. Когда кол в его задница чуть-чуть зашел, сантиметров на пять всего, кайф, наверно, даже поймал, ха-ха, он говорить начал. И рассказал про Пакрут. Золото, сказал, много там. Год назад, мол, дубликаты проб в Управлении геологии переанализировали и выяснили, что лаборатория в годы разведки содержания сильно занижала. Туда, сказал, ехали. Это через него я все решил, как и что делать. Подружились даже, как брат мне стал, Резвончиком называл, ящик водки выпили, три барана съели... А потом убежать хотел... Неблагодарный. От меня убежать... Сам убил его и в воду бросил. Хороший парень был. Боксер крепкий... Как выпьет, говорил мне: “Давай, ака, помолочу кого-нибудь из твоих джигитов”. Всех моих палвoнов в кровь побил. Робертом его звали. Все о жене своей рассказывал, “Тамара, Тамара” – головой качал, плакал даже.
Мы с Сергеем в удивлении переглянулись: “Это Роберт, наш однокашник, был там в воде!” Чтобы скрыть минутное замешательство, я спросил Резвона:
– Ты, командир, говорил: “познакомимся поближе”. Ты что, в зиндан с нами пойдешь?
– Ха-ха, насмешил! В яме будешь сидеть лишний день! Шутка, дорогой. За два-три дня в яме каждый из вас раскроется – кто злой, кто хитрый, кто слабый знать буду. Потом кто-нибудь на кол сядет и расскажет мне, почему сюда в такое время геологи зачастили, и куда они на самом деле зачастили. А еще, если честно, завтра мулла ромитский сюда приезжает, меня воспитывать будет. Зачем его волновать?
– Не любит он вас, я слышал? – не удержался я.
– Не любит, не любит! Совсем не любит! – рассмеялся Резвон от души. А сделать ничего не может. Здесь, дорогой, я сила и власть! Сейчас вам чай-пай принесут. Пейте, ешьте последний раз, может быть, ха-ха...
И он ушел. Через некоторое время нам принесли зеленый чай, горячие лепешки, карамель и чуть позже – по большой касе шурпо.
Шурпо был красив – куски аппетитной баранины, желтоватые круглые картофелины, узкие дольки ярко-оранжевой моркови и пузатые ребристые горошины купались в прозрачном бульоне, посыпанном крошеной зеленью. Вкус его мог спорить с красотой – это была далеко не обычная похлебка, в которой вкусы составных частей смешены в один, союзный. Это была конфедерация, где каждый ингредиент сохранял свой неповторимый имидж.
После обеда нас посадили в глубокую каменистую яму, вырытую во дворе дома между курятником и хлевом. Для четверых она была тесноватой, но мы, в конце концов, расположившись, занялись обсуждением сложившейся ситуации. Ничего не придумав, решили ждать – утро вечера мудренее... Через некоторое время разговор зашел о пленнике, о котором рассказывал Резвон. Был ли тот полуразложившийся парень в омуте нашим однокашником и мужем нашей однокурсницы Тамары?
“Тамара, Тамара, ты мне не пара... Я влюбился, женился и с супругой живу...” – пел под гитару Таиров Искандер, наш курсовой весельчак и сорвиголова... Пел, не сводя озорных глаз с нежного личика Тамары Галкиной, наверное, самой привлекательный девушки нашего факультета.
Однажды, на первом курсе, на лекции по палеонтологии, я провел конкурс на самую красивую студентку. После подсчета голосов оказалось, что над моим предприятием посмеялись – первое место завоевал я. Галкина заняла второе место.
Перед моим очередным днем рождения мама посоветовала мне пригласить Тамару. На мой удивленный вопрос, откуда она вообще ее знает, мама ответила, что эта симпатичная девушка давно ходит к ней на работу и говорит обо мне очень хорошо (ну, к примеру, что на практике я стираю полотенце в одном тазике с грязными носками и портянками).
На дне рождения Тамара была умопомрачительна в обтягивающем черном платье. Подарила яшмовые запонки. Когда все ушли, я поставил песню “О, сахарная тростиночка, кто тебя первый сорвет...”, и присел с ней на диван. Во время затяжного поцелуя я краем глаза увидел, как приоткрылась дверь, и в проем вкралось любопытное личико моей десятилетней сестренки...
И все кончилось. Линии наших с Тамарой жизней разошлись, так и не пересекшись...
Потом я случайно познакомился с ее подругой, маленькой, очень милой Наташей. До сих пор помню ее открытое лицо, лучащиеся голубые глаза, тонкие, чувственные губы... Я хотел ее видеть всегда, всегда хотел быть рядом. Млел перед ней, руки не мог протянуть, не то, что прикоснуться... Мне до сих пор кажется, что сложись у нас тогда отношения “короче дорога бы мне легла”. Мы стали встречаться, но однажды Наташа сказала мне, медленно и четко выговаривая слова, что у нее есть парень, и она его любит. Лишь многие годы спустя я узнал, что Тома жестоко избила свою соперницу и вынудила порвать со мной.
На второй практике ко мне начал придираться Роберт Калганов с первого курса. Он часто был безмолвным третьим в Тамариной палатке, куда я частенько заходил просто позубоскалить. Ему, крепкому парню, боксеру-перворазряднику, мои экспромты и комплименты почему-то не нравилось и потом он, сжимая кулаки, привязывался: “Выйдем, да выйдем”.
Кончилось все поздней осенью. Ночью меня запинали ногами до полусмерти у дверей собственного дома. Человек семь. Когда я уже на звук и свет не реагировал, двое взяли меня под руки, а третий с размаху начал бить в пах... Бить и приговаривать: “Это тебе от Тамары... А это – от Роберта!” А Роберт с Тамарой, как мне потом сказали, стояли в обнимку в жасминовых кустах неподалеку, стояли и любовались моим избиением... Можно было бы сказать, что любовь превратилась в ненависть, но это чушь. Просто девушкам хочется замуж. На клеточном уровне. И еще они говорят своим парням (точнее, говорили – сейчас другие времена), что потеряли невинность в результате коварных действий того-то и того-то.
– Ты бы, наверное, хотел, чтобы тот парень в омуте был Калгановым? – ухмыляясь, пресек мои воспоминания Сергей.
– Чепуха, я наоборот, жалел его. Ты помнишь, когда я выяснил, что моя первая возлюбленная Ксения не девственница, я переживал очень. Но этот парень, осквернивший мою первую любовь, не был персонифицирован. А Калганов был уверен, что именно я лишил его жену целомудрия. Ты можешь его понять. А Томку жалко... С ней я понял, что такое женщина. Мужчиной, можно сказать, стал.
– Кончай треп, спать давай, первый час уже, – зло проскрипел Юрка, которому всю жизнь доставались всласть погулявшие женщины. – Понял, не понял... Какая теперь разница? Завтра ты поймешь... что такое осиновый кол в твоей заднице...
– Ничего завтра не будет, успокойся. Ни в моей, ни в твоей заднице.
– Хотел бы я в это верить... – усмехнулся Сергей. – А почему ты так считаешь? Цыганка нагадала?
– Опыт, дорогой! Смерть вокруг меня не ходит.
– Ну-ну...
– Нет, серьезно. Я понял это, как в геологии начал работать. Только в 75-ом со мной были три случая, один за другим... Потому и запомнились, наверное.
Прикиньте сами, в том году, в конце мая, я впервые в жизни пришел документировать забой, на пятой штольне это было. С горным мастером пришел, как и полагается по технике безопасности. Он ломиком основательно прошелся по кровле и стенкам, заколы снял, и разрешил работать. И ушел пить чай в дизельную. А я остался гордый сам собой: как же, не какую-то там канаву или керн документирую, а штольню, тяжелую горную выработку, да еще по рудному телу идущую! И вот, в обстановке необычайного душевного подъема я забой зарисовал и за развертку штрека принялся. И тут мне компас понадобился, элементы залегания разломчика одного замерить. Похлопал по карманам, посмотрел в полевой сумке – нет нигде. Оглянулся вокруг и в ярком луче фонаря увидел компас у забоя. Забыл, оказывается, его на камешке, когда там азимуты мерил. И только я шаг ступил в сторону забоя, как с кровли чемодан упал килограмм в триста, и аккурат на то самое место, где я только что стоял! Упал и только самым своим краешком карман моей штормовки зацепил и оторвал... Я только и услышал звук рвущейся ткани и “шмяк!”.
А неделей позже рассечку переопробовал на второй штольне. Часа три ковырялся, потом поболтал немного с буровиками, они в камере напротив бурили, и на обед пошел. Кто-то из проходчиков улара здоровенного застрелил, и повариха обещала его в суп вместо тушенки, всем надоевшей, положить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52