Мы внимательно, сантиметр за сантиметром, осмотрели и обстучали кувалдой всю рассечку, но нигде больше, в том числе в кровле и в нижней части жилы, видимых выделений золота не обнаружили.
– Что будем делать? – опустившись на колени, спросил Сергей задрожавшим голосом.
– Что, что... Ясно, что! – ответил я, садясь рядом с ним. – Прекрасный материал для целой серии научных статей. Слава, докторские диссертации... Жирные шапки во всех газетах: “Найден Самый Крупный в Мире Золотой Самородок – Плита Чернова-Кивелиди!”, “Триста Килограммов Золота Передано Правительству Таджикистана!”. Или, ну все это к черту? Давай тогда взорвем сейчас свою мировую известность, продадим потом втридешева, бабам конфет накупим, тряпок? Водки? Остальное спустим в унитазы на Канарских островах? Вижу, ты против... А жаль... Но назвать самородок Плитой Кивелиди-Чернова я не соглашусь. Значит, будем взрывать!
– Взрывать! И немедленно, архисрочно, сию минуту! Хочу побыстрее набить этим карманы! Но, знаешь, жалко все-таки... Такая красота. Если потом я все потеряю, и черт с ним, не жалко, то одних воспоминаний об этом великолепии хватит, чтобы ни о чем никогда не жалеть...
– Да, ты прав... Глаза слепит и душу греет... А возни будет много. Не кварц же с собой везти, хотя придется. Надо отпалить здесь пару раз, посмотреть, что дальше будет, а потом – ручная разборка. Здесь, я вижу, можно довольно легко выдолбить три-четыре шпура. Оторвет на метр почти. Больше аммонита заложим – больше искрошит, а нам это на руку. Я этим займусь. Пошли на-гора.
– Иди один. Я есть не хочу и пособираю пока, что лежит. Потом накроет оторванной породой и придется разгребать. А с сушеными что будем делать? Давай, здесь их оставим – снесем в глубь штольни, пусть спят вечным сном?
– Давай. Слушай, а если там наверху уже гости из кишлака пришли?
– Что, что! Тащи их сюда – скажи, что золота навалом... На всех хватит...
И уже не обращая на меня внимания, Сергей опустился на корточки, вытащил из-за пазухи карманный фонарик и принялся выискивать в кварцевом крошеве мелкие самородки и складывать их в мешочки. Я тоже не мог отказать себе в этом приятном занятии. Заодно мы немного поговорили о возможных поворотах событий. Утолив в меру свою алчность, я вышел из рассечки, взял подмышку совсем легкого Васю и снес его к забою штольни. Другого покойника решил отнести туда же по возвращении.
Яркий, слепящий солнечный свет, приятное тепло земли, свежий воздух и заснеженные горные цепи, подпирающие голубизну неба, встретили меня как дорогого товарища. Люблю выйти к ним из затхлой тесноты и мрака штолен, сесть на подвернувшийся камень и, устало отерев руки и спецовку от приставшей рудничной грязи, закурить помятую сигарету!
Чай был уже готов. В тарелке аппетитно румянились сурчиные конечности. На камне, брезгливо отвернувшись от этой пищи богов, сидел с кружкой чая Нур, наш бывший пекарь из Дехиколона. Рядом с ним сидел другой пришелец. Степенный, широкоплечий, с цепкими немигающими глазами.
«Вне всякого сомнения, бывший пединститутский доцент, – подумал я, когда он представился школьным учителем. – Теперь, небось, в сложенной своими собственными руками кибитке учит письму и устному счету дюжину разновозрастных детишек».
Поздоровавшись, я спросил Нура о ситуации вокруг Дехиколона.
Он рассказал, что жизнь в долине идет как обычно, отары пригонят через несколько дней, а пока скот в округе пасут только местный. Я сообщил Нуру, что в этом году в долине Кумарха будет работать небольшая геологическая партия, и что рабочих из числа местных брать мы не будем. Но лично его, если он не боится работать в заброшенных выработках, я возьму баксов на пятьдесят. Потом я ему поведал, что в штольне, кажется, кто-то есть: в конце ее я слышал какие-то голоса и потому убежал.
Нур, конечно, подумал, что я его проверяю на смелость (знал – геологи-горняки любят травить байки о подземной нечистой силе), и сказал, что не ничего боится и может пойти со мной. Попив чаю, мы направились к штольне. Там я сунул в лаз голову и закричал:
– Эй-эй-эй, мертвый человек, выходи!
И подождав минуту, сказал:
– Что-то не выходит... Может, пойдем, посмотрим?
Нур счел, что за пятьдесят баксов можно и безрассудство проявить, и согласился. Я сунул ему в руки зажженный фонарь и пустил первым.
Это было кино! Сергей сделал все, как надо. Лишь только Нур миновал завал, из темноты восстала мумия. С диким воем бедный пекарь выскочил из штольни на четвереньках. Его безумные глаза ничего не видели, он ничего не слышал и не чувствовал. Когда Житник поил его водой, из штольни вылез Сергей. Подойдя к нам, он поздоровался с учителем и поинтересовался:
– Что тут у вас случилось?
– Вам лучше знать! – ответил односельчанин Нура, внимательно глядя ему в глаза.
Сергей присел напротив Нура, обхватил его за плечи и с тревогой в голосе спросил:
– Что с тобой, дорогой? Почему болеешь?
– Я в штольня видел мертвый черный сухой человек, он меня за горло хватал! Очень плохой! – заикаясь, пролепетал Нур.
– Ну, ты даешь! Я там два часа работал и никого не видел. Звук шагов и голоса какие-то, правда, слышал, но в любой штольне полно всяких звуков. Вода там капает или течет, породы ползут...
– Не знаю, не знаю, – сказал я, качая головой. – Вот, когда я в Карелии на Кительской шахте работал, там тоже русаки, проходчики приезжие, только голоса неясные слышали... А вот местные карелы обладателей этих голосов хорошо видели. Большинство – один раз... Первый и последний. А немногие уцелевшие рассказывали, как эти твари выглядят. Черные, с полузакрытыми глазами, очень худые и вечно голодные... Местных жителей почему-то не любили и уводили с собой под землю... Или, наоборот, любили... Мясо... Потому как никто пропавших потом не видел, только кости в дальних рассечках находили – белые, обглоданные, с какими-то сине-зелеными пятнами, очень похожими на отпечатки пальцев...
– Евгений говорит, что только вы, местные жители, можете их видеть. И они только вас видят, – пояснил мои слова Юрка. – И не любят почему-то. Наверное, ваши предки когда-нибудь убили невинных и не похоронили их по-человечески. И они затаились в этой штольне.
Товарищ Нура недоверчиво покачал головой.
– Не веришь? Тогда иди сам посмотри, – сказал ему Сергей. – Хочешь, я с тобой пойду?
– Зачем идти? Мне надо Нура домой отвести. Потом разберемся, почему вы такие веселые.
Когда они ушли, мы обсудили возможные последствия этого визита и пришли к мнению, что надо быстрее заканчивать с золотом и уходить в город. Затем я снарядил несколько боевиков, вернулся в штольню и с помощью зубила и пятикилограммовой кувалды начал выдалбливать шпуры. Первый я выдолбил быстро – один из стаканов располагался прямо в центре золотоносного участка.
Самый известный плакат по технике безопасности гласит: “Бурить в стаканы запрещается!” Посторонний человек, увидев такой плакат, представит проходчика с бражного похмелья разбуривающего двухсот пятидесяти граммовый граненый стакан. Но стакан – это донная часть шпура, оставшаяся в забое после взрыва. В него удобно забуриваться: не надо мучиться, удерживая одной рукой тяжелый перфоратор, а другой – бешено вращающуюся буровую штангу. Но в стакане – спрессованный взрывом аммонит и раз в год он может сдетонировать от мощных ударов твердосплавной коронки. И тогда перфоратор вобьется в грудь халявщика, осколки породы брызнут ему в лицо, на радость жене, которая, наконец, начнет получать деньги в виде пособия за потерю кормильца...
Выдолбив пять шпуров – кварц крошился отменно, – я зарядил их, поджег шнуры и побежал к выходу.
Товарищи пили чай. Сев рядом с Федей, я вспомнил мумии и прицепился к нему, деловито помешавшему в своей кружке палочкой. Сахара и чая в ней было поровну.
– Ты бы, гад, пошел посмотрел на друзей своих, – выцедил я. – Тебя бы высушить так, гада! Дети, наверное, у них были?
– Не, не было. Васька – тот вовсе от баб подальше держался. Трепались, в городе, что его какая-то аппетитная немочка охмуряла, домой все приглашала. А он выпьет бутылочку и в аут, спит на ладошке промеж сисек теплых. И все потому, что на лодке служил, и командир у него бравый был, весь обрентгененный, ходил, куда не надо без костюма защитного, а матросы-пацаны ему подражали... А второй замоченный – вообще сдох бы от цирроза через месяц или в горячке через два. Не жалко мне их. И себе они были не нужны, как я. Мусор! Дерьмо!
– Ну, знаешь, братец, жизнь долгая штука, иногда – слишком долгая. Когда по ней ходишь, а не торчишь – находится все... И нужность тоже... А убивать друг друга, конечно, можно. Люди, особенно большие, вообще без этого жить не могут. Черт те, что вокруг творится – озоновый слой берегут, красных книг завели море, никотина боятся, а живут все по идеологии, в которой основной компонент – лишение жизни, убийство! Понимаю, это самая страшная штука для человека и он использует ее как оружие в борьбе за что-то там, вместо того, чтобы исключить, запретить, забыть ее. Я бы пожизненно красил убийцам головы в несмываемый красный цвет и отпускал их на волю – пусть все видят, что они не где-то там, на экранах и страницах, а здесь, рядом, за спиной! И каждую минуту по ней, по твоей собственной, может сбежать алая струйка крови...
– А что, Фредди, давай выкрасим тебя в красный цвет? – загоготал Сергей, хлопнув его по плечу.
– Давай, я согласен, хоть сейчас, – задумчиво глядя, ответил Федя.
– Черного хлебом не корми, а дай потрепаться, – махнул рукой Сергей. – Допивай, давай, свой чай, великий гуманист, и пошли в забой. Вот нагребешь кучу бабок и лежи на диване и гуманизируй, болтай сам с собой сколько душе угодно.
– А с кем же еще поболтаешь? Из вас слова живого не вытащишь. И вообще, гуляю я! Настроение хорошее. Особенно когда учителя этого кишлачного забываю. Говорить, понимаешь, хочется. Комплименты в частности.
– Комплименты? – заинтересовалась Наташа. – Очень интересно!
– А ты вот, к примеру, красивая женщина, – обернулся я к ней. – Будь ты красивее – что-то потеряла бы... Земное что-то. Всегда так. Один мой приятель, увидев законченную красавицу, восклицал: “Безнадежно, безнадежно красивая”. Правда, потом он добавлял: “Красота должна быть с изъяном”, но я считаю...
– Давай, вали отсюда с изъяном! – прервал меня тотчас набычившийся Житник и я, сокрушенно махнув рукой, решил идти в гору. Но, наткнувшись взглядом на Федю, продолжавшему попытки растворить сахар, рассмеялся:
– Фредди, дорогой, давно хотел тебя спросить... Ты знаешь, чем ты чай размешиваешь?
– Как чем? Вот этой вот палочкой... Я там, у родника ее нашел.
– А ты видишь на ней насечки? Похоже ведь, что сделали их для того, чтобы удобно было что-то наматывать, да?
– Веревочки, наверное, разные для нужды какой...
– Не веревочки, а кое-что очень похожее. Короче, это чабаны из долин потеряли или выбросили. Меня однажды чуть не вырвало от такой палочки... Сижу у чабана-киргиза в палатке, горячими лепешками, мясом жаренным объедаюсь. Парная ягнятина – пальчики оближешь! А перед лицом она, милая, с перекладины палаточной свисает, болтается на ниточке туда-сюда. Я спросил чабана, что это такое. И он, улыбаясь, объяснил: “Это, – говорит, – палочка чтобы ришта наматывать. Червяк такой есть, тонкий и длинный, метр почти. Живет под кожа у человек и один раз в год из нога вылезает яичка ложить”. И пояснил мне, что если начнешь этого червяка наружу вытаскивать он рвется сразу (нежный, гад) и дохнет... И гниет этот метр в ноге. И хана тогда человеку... А палочка эта – выручалочка. Вылезет червяк на сантиметр, а чабан обернет его нежно так вокруг палочки и привяжет ее рядом с червячьей норкой к ноге. И так сантиметр за сантиметром, и день за днем, пока весь не вылезет! Ну, пока, Федя... Как говориться – приятного аппетита! Палочку-то не выбрасывай. Пригодится теперь...
* * *
Пыль в штольне почти осела, но газа было полно. Дыша в самоспасатель, я осмотрел плоды своего труда. Породу подробило неплохо – вся рассечка была усыпана белой кварцевой крошкой, среди которой густо блестели чешуйки, зерна и самородки золота самой разной величины. Некоторые самородки были раздавлены и, как снарядные осколки, причудливо изогнуты и закручены. Грудь забоя продвинулась примерно сантиметров на пятьдесят. Кварцевая жила сократилась в мощности, особенно внизу, и напоминала клин, обращенный острием вниз. Тупой его конец на высоте около полутора метров упирался в блокирующий разрыв, круто погружавшийся по направлению рассечки. Скоплений золота стало меньше, но в площади они увеличились. Было ясно, что золотоносной породы осталось чуть меньше четверти кубометра. И выковырять ее будет не трудно – отпалка пары неглубоких шпуров, пробуренных по плоскости блокирующего разрыва, раздробит жилу легко и просто.
Мне удалось ударить по зубилу лишь пару раз: газы, заполнявшие штрек, сделали свое дело и я, сотрясаясь от сильного кашля, бросился к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52