– Эррол, если я решу лететь, то выберу подходящий тариф. – Несмотря на скептический настрой, он был тронут: Эррол так хотел, чтобы брат приехал, что даже предложил оплатить билет, а ведь он бывает скуповат. Может, ему действительно одиноко? Конечно, у него есть жена и эти его дети… Но у нее вечная мина терпеливой мученицы и грустная, всепрощающая улыбка. А детям на самом деле плевать на отца, разве что он не явится посмотреть, как они играют в футбол. Тогда на их лицах возникает обезьянья версия мамашиной мученической улыбки. – Я попробую приехать. – Берт услышал, как на парковке жилого комплекса взревела полицейская сирена, потом ее выключили, и она замолчала, тоскливо взвыв напоследок. Наверное, копы в конце концов явились за полусумасшедшей соседкой. Он искренне надеется, что у нее все в порядке.
Эррол все лопотал в трубке, что-то спрашивал.
– А как на личном фронте, старина? «Старина» – не в смысле, что пора принимать виагру. Ха-ха. Встречаешься с кем-нибудь?
– Эррол! На небесах, должно быть, что-то напутали. Ты – настоящая еврейская мамаша, а тебя засунули в шкуру мужика.
– Нет, правда, почему ты не женишься? Еврейские мамаши, кстати, обычно бывают правы, старина. Послушай, я тут кое-кого присмотрел. Хочу, чтобы вы познакомились. Конечно, я понимаю, она живет в Хартфорде, ты – на Западном побережье, но я вот что тебе скажу, я тут пообщался с профессором Шиммерингом из Коннектикутского университета, он считает, прошло достаточно времени, та история быльем поросла, ты мог бы вернуться.
– Да не желаю я возвращаться! Я и жилье себе здесь купил.
– Ну, ты легко продашь свою хижину.
– Эррол, ты – младший брат, это я должен тебя наставлять, что делать. Ты перепутал роли.
– Продай свое бунгало, возвращайся сюда, начни снова работать в университете. Разумеется, и ты, и я помним, что тебя оттуда уволили, но большинство этих ребят уже ушли. Думаю, у тебя есть шанс получить кафедру скандинавской мифологии.
Берт заколебался. Соблазнительно, конечно. Но маловероятно.
– Нет, Эррол. Я сжег мосты. Обозвал их всех фашистами. А они, к несчастью, вовсе не фашисты. То есть, я хочу сказать, «к несчастью», потому что иначе бы меня реабилитировали. Конечно, они все – дружки Билла Бакли, а на самом деле – обыкновенные консерваторы. Я выглядел настоящим психом.
В дверь соседки позвонили. Берт услышал, как молодой женский голос выкрикнул:
– Нет, нет! Сюда нельзя! Я знаю, кто вы. Я не буду, не буду…
– У моих соседей неприятности с полицией, – пробормотал в трубку Берт.
Эррол увидел в этом еще один довод в пользу своего предложения.
– Вот видишь! У вас в Калифорнии сплошь психи. Иногда ты и сам чудишь. Например, с женщинами. Иногда мне даже кажется, что ты решил остаться холостяком из-за каких-то политических убеждений. Послушай, старина, женатые мужики дольше живут.
Я просто не хочу вести спокойную, ничтожную жизнь вроде твоей, – подумал Берт, но вслух произнес другое:
– Я просто не могу строить отношения с женщинами, которые мне встречаются. Если они не полные пустышки, то помешаны на карьере. И вряд ли тебе удастся снова втянуть меня в дискуссию на эту тему. Я горжусь, что по-прежнему остаюсь холостяком, уже немолодым, и давай с этим покончим. Может, я и приеду на Рождество. А сейчас мне надо идти, старик. Работа, знаешь ли. Спасибо, что позвонил. Я завтра перезвоню.
Берт повесил трубку и опять посмотрел на чаек. Они ныряли за плавающими в океане отбросами.
И тут Дерри – с белыми, как кость, волосами, темной кожей и пирсингом в носу и губах – вывалилась из задней двери дома и бросилась бежать вдоль пляжа. На ней была лишь длинная футболка, не вполне прикрывавшая зад. Короткие смуглые ноги с силой колотили по песку, унося девушку от преследователей. Она споткнулась, упала, в нее вцепились двое полицейских из Квибры. Один взглянул на Берта, Улыбнулся и успокаивающе покачал головой.
– Наркотики, – объяснил он. Офицер Уортон, узнал его Берт, наблюдая, как ловко второй прижал девушке руки, а потом защелкнул на них наручники.
– Не сижу я ни на каких наркотиках, сволочи долбаные! – вопила она и трясла руками в наручниках. – Не сижу! Они… они вставили в… в меня сволочной преобразователь! – Глаза у нее расширились от ужаса, губы дрожали, голос сбивался, слова путались. Берт увидел, что во рту у нее тоже есть пирсинг – несколько колечек поблескивали у самого основания языка. Пожалуй, для пирсинга слишком далеко – практически в гортани, мимолетно подумал он. Она все бормотала и бормотала, а полицейские, ухватившись за плечи, подталкивали ее – не слишком грубо – к дверям дома. – Хотели преобразовать меня, а я сопротивлялась. Если разозлиться и драться изо всех сил, можно помешать… Иногда можно. Они не смогут справиться… И пожалуйста… Позовите кого-нибудь… Они должны быть снаружи…
Полицейские втащили ее в дом, а потом, видно, вывели через переднюю дверь. Чуть погодя Берт услышал, как вдалеке замирает вой сирены. Он упал в кресло и сам удивился, какие бурные эмоции вызвало у него все это зрелище. Ведь он почти не знал девушку, которую увезла полиция. Он и сам подозревал, что у нее не все дома. Но Берт решил, что, скорее всего, огорчился бы ничуть не меньше, даже если бы вообще ее не знал. Она попала в беду, рассудок расстроен, настоящая паранойя, едва ли они смогут ей чем-нибудь помочь… Бедное дитя. Вокруг столько психов, особенно на улицах Беркли и Сан-Франциско. Иногда даже кажется, что на волю вырвалось какое-то отравляющее вещество… или, может быть, новый вирус. Он вздохнул и подумал: Ну-ка шевелись, Берт! Надо работать. Встал, сбросил остатки салата за невысокие перила прямо на пляж, надеясь, что соседи ничего не заметят – они терпеть этого не могли, – и наблюдал, как сначала одна чайка, затем целая стая спикировали на отбросы. Потом нашел пиджак и взял ключи от машины, всей душой надеясь, что она не закапризничает.
Адэр была в школе, ждала Вейлона, который отправился на факультатив. Он ходил к мистеру Моргенталю в мастерскую электроники. Вейлон работал над каким-то радиоприемником, который, по его замыслу, будет ловить «секретные правительственные частоты»; он прочитал о них на сайте disinfo. com , но, само собой, мистеру Моргенталю сказал, что это обычный диапазон и что ему надо воспользоваться кое-каким школьным оборудованием.
Адэр чувствовала себя дерьмово. Во-первых, с родителями творилось непонятно что. Эти их странные выходки в гараже… Сексуальные игры? Что-то не верится… Но тогда что?
Адэр чувствовала себя так, словно онемела или превратилась в привидение: вокруг были люди, но им ничего нельзя рассказать, во всяком случае, о том, что ее действительно волнует. Конечно, теперь у нее есть Вейлон, но ей не хотелось говорить с ним о происходящем с родителями. Он со своими теориями вечно впадал в крайности. Правда, во время ленча она попробовала немного открыться и сказала:
– Знаешь, я что-то беспокоюсь о родителях. Что-то с ними не так, но, может, я все придумала. Отец с матерью… В общем, я не понимаю…
Вейлон сухо хмыкнул и покачал головой:
– Кому ты рассказываешь! У моей мамаши совсем крыша поехала. А отец! Тот просто свихнулся и заявил: черт с ними, с обоими. Ну, может, он так и не говорит, не говорит «черт с ними, с обоими», но действует как раз так. Мы о нем не слыхали уже… – На этих словах голос Вейлона слегка дрогнул. Ясно, что он давно вертит в голове эти мысли, и Адэр решила не продолжать. Но в глубине души она знала: ее собственные неприятности куда серьезнее. Не то чтобы она преуменьшала его проблемы – просто не умела объяснить свои собственные. Только попробуешь – сразу кажется, что ты рехнулся. А потому, даже шагая по вестибюлю в обществе Вейлона, она ощутила вдруг острый приступ одиночества. Клео даже не позвонила ей рассказать, что перекрасила свои светлые волосы. Теперь у нее на голове появились синие пряди флюоресцентной краски. Дэйнелла как-то отдалилась, а с Сизеллой они виделись только в школе.
И тут из-за угла вывернули Клео и Донни. Вместе, но не так близко друг к другу, как раньше. У Клео эти ее голубые пряди. Короткие волосы Донни стояли на голове липкими рожками. Клео говорила по сотовому, Донни проверял свой плеер. Высокие скулы, решительный подбородок – Донни мог бы стать киноактером, но собирался на работу в офисе.
Тут подошла и Сизелла – откуда-то сзади. Высокая, слегка неуклюжая, с пшеничными волосами, в тонкой блузке. Юбку она носила только длинную, потому что ее родители принадлежали к свидетелям Иеговы. Из-за этих родителей-иеговистов ей обычно все сочувствовали, ведь Сизелла должна была притворяться, что верит в эту чушь, чтобы ей хоть чуть-чуть легче жилось. У всех с собой книги или рюкзачки, все столпились у дверей мастерских. Вейлон, который, по выражению Кола, дружелюбием напоминал атомный бомбардировщик, вздохнул и прислонился к стене, с нетерпением поглядывая на класс Моргенталя. Ему не хотелось разговаривать с остальными, а хотелось поскорее войти, но он понимал: Адэр хочет, чтобы он ее подождал.
Она в это время думала: Может, он в меня втрескался, раз себя так ведет? Ждет меня, хотя на самом деле хочет заняться чем-то другим… Но тогда почему он сам не начнет, что-нибудь не сделает?
– Посмотрите-ка на волосы Клео! – воскликнула Сизелла. – Совсем как эта певица, Пинк, только у Клео они голубые.
– А чё? Нормалек, – вмешался Донни. Так он говорил, общаясь с Сизеллой.
Адэр знала за ним такое. Он скажет: «А чё? Нормалек», когда разговаривает с Сизеллой. Один раз она слышала, как он говорил ей: «А чё? Мне долбануло пятнадцать. В Беркли возьмут». Негритянский английский. Но накануне он сам говорил Адэр: «Я подал заявление в Беркли. Надеюсь, я смогу поступить, но, разумеется, до конца не уверен». И произношение у него было очень четкое.
Но с другой стороны, половина белых учеников намеренно говорят на черном английском. Белые дети иногда в шутку, но по-дружески даже называют друг друга «нефами», а черные ребята зовут их «белыми неграми» или «беграми». Донни же всегда был политиком. У него есть чутье.
Вейлон нетерпеливо переминался с ноги на ногу, остальные болтали о кино, жаловались, как паршиво прошла дискотека в «Молодежном центре», как убого выглядит школа. «Долбаное гетто», – сказала Клео, забыв, что за ней наблюдает Донни, а он считал это выражение расистским. Обсуждали, как бы Сизелле сделать на пупке пирсинг, чтобы не узнали ее родители, и как потом от них прятаться.
Потом Сизелла с ужасом рассказала, что они собираются вскоре заставить ее проделать этот ужасный обряд иеговистов – «дверь в дверь».
– Черт подери, на что мне надо быть какой-то долбаной иеговисткой? В гробу я это видела, – говорила она.
Еще болтали о том, как у людей воруют из дома компьютеры и другие штуки. Донни сказал, он слышал, что у некоторых воры разбирают компьютеры на запчасти. Потом перешли к недавней краже из лаборатории электроники, потом к тому, как у некоторых «раздели» машины и как они из-за этого бесились. Один из детей даже пытался совершить самоубийство из-за того, что лишился своего компьютера: проглотил две бутылочки тайленола и половину валиума своей мамаши, ему потом промывали желудок.
Все это время Адэр потихоньку посматривала на Вейлона. Он влез в разговор о кражах, но почти сразу опять взял маленькое стило, вернулся к своему палмтопу, уставился на экран, сам себе кивнул, шумно выдохнул и ушел, направляясь в класс электроники Моргенталя.
В холле появился заместитель директора с обычным своим видом «что-это-вы-ребята-тут-болтаетесь-после-уроков», и компания распалась. Махнув на прощание Сизелле, Адэр направилась за Вейлоном. Ее остановила Клео:
– Привет! Значит, вот кто у тебя теперь?
– Вейлон? Да, он мой друг. Прикинь, для некоторых людей друзья кое-что значат.
Но Клео не клюнула, а просто тряхнула своими новыми волосами. Донни уже шел к двери, махнув Клео рукой – если идешь, пойдем, мол, – но не слишком настойчиво. Адэр показалось, что у выхода Донни поджидает Сизелла, возможно, надеясь, что Клео никуда не пойдет.
Адэр подумала: Неплохо, Сисси.
– Значит, ты, Клео, тоже собираешься сделать пирсинг? – спросила Адэр, только чтобы удержать ее, но Клео лишь бросила на Адэр холодный взгляд и ушла, надеясь догнать Донни.
Адэр пожала плечами и сделала за спиной у Клео неприличный жест так, чтобы видела Сизелла. Сизелла как раз смотрела в сторону Адэр, засмеялась и ответила ей таким же знаком.
– Я до сих пор не могу поверить, – говорил Вейлону мистер Моргенталь в тот момент, когда Адэр входила в лабораторию. – Понять не могу, почему дети делают такие вещи! Ведь это же все для них, для их будущего!
Он едва сдерживал слезы, глядя на разгромленный класс. Вид учителя, который чуть не плакал, странно поразил Адэр. Мистер Моргенталь! Большой, толстый, с красным лицом. Всегда такой веселый и терпеливый с учениками. Правда, иногда сразу бывало ясно, что он встал не стой ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57