Я исцелю твое сердце! Слушай. Мы останемся здесь. Мне
ничего не нужно. Только ты. Что бы ни было - только ты. Слушайте - небо и
земля, и все твари живые! Я отрекаюсь от родства своего, от бессмертия
своего! Я клянусь - с тобой до конца. Нашего конца.
- Нет, Лютиен. Может, честь и позволяет эльфам обманывать... не
считаться с волей родителей, но люди так не привыкли. Тингол - твой отец.
Я уважаю его. Я не могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые
преступники, словно звери... Нет. У меня есть гордость, Лютиен.
- Что же... Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь - Дориат. Сюда
злу не проникнуть...
- Оно уже проникло сюда, Лютиен. Зло - это я. Из-за меня Тингол
возжелал Сильмарилл. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем
мире. А теперь жестокий мир ворвется к вам. И это - тоже я. Я навлек на
вас гнев Врага и Жестокого.
- Нет, нет! Это все его страшные глаза, его омерзительное, уродливое
лицо, это все его черное заклятье.
- Нет, Лютиен. Он не уродлив. Он устрашающе красив, но это чужая
красота. Может, и не злая. Но опасная для нас - ибо чужая, нам не понять
ее. И его. А ему - нас. Никогда. Белое и Черное рвутся по живому, и от
того все зло, - бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих
слов.
- Берен... что с тобой? - в ужасе прошептала Лютиен.
- А? - очнулся он. И вдруг закричал: - Да не верь, не верь мне, я же
люблю тебя, превыше всего - ты, ты, Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть
я умру, пусть ты забудешь меня - я люблю тебя. Ты уйдешь в блистательный
Валинор, там королевой королев станешь ты, забудешь меня, я - уйду во
Тьму, но я люблю тебя...
Эльфы - стражи границы Дориата - набрели на них через два дня. И вот
- как лавина прокатилась по всему Дориату весть о возвращении,
неправдоподобные слухи об их похождениях, что приходили из внешнего мира,
обрели плоть и стали явью.
Они - в лохмотьях - стояли среди толпы царедворцев, как
возвратившиеся из изгнания короли, и придворные Тингола с благоговейным
почтением смотрели на них. И ныне Берен смотрел на Тингола с жалостью. "Ты
дитя, король. Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек
и требуешь дорогих игрушек... И не знаешь, что за дверьми теплого дома
мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами, король..."
Лицо Берена - измученное, исхудавшее, казалось сейчас всем более
мудрым и по-королевски прекрасным, чем лицо Эльве, Элу Тингола, видевшего
свет Валинора... И король прятал глаза, словно пристыженный ребенок. И
постаревшим казался король Синдар.
"Двух королей видел я. Один умер за меня, другой послал меня на
смерть. Отец той, что я люблю. Тот, кто должен стать отцом и мне..."
- Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она - по твоей
воле возвращается. Клянусь честью своей, чистой ушла она и чистой
возвращается.
Берен подвел Лютиен к отцу и отступил на несколько шагов, готовый
уйти совсем.
- Постой! - каким нетвердым был голос короля!
- Постой... а как же... как же... просьба моя?
Берен стиснул зубы. "И сейчас он думает об игрушке..."
- Я добыл камушек для тебя, - насмешливо процедил он.
Он не понял, вспыхнув гневом, что король просто растерян, что он
просто не знает, что говорить.
- И... где?
- Он и ныне в моей руке, - зло усмехнулся Берен. Он повернулся и
протянул к королю обе руки. Медленно расжал он левую руку - пустую. А что
было с правой, видели все. Шепот пробежал по толпе. Тингол внезапно
выпрямился и голос его зазвучал по-прежнему громко и внушительно.
- Я принимаю выкуп, Берен, сын Бараира! Отныне Лютиен - твоя
нареченная. Отныне ты - мой сын. Да будет так...
Голос короля упал и сам он как-то сник. Он понимал - судьба одолела
его.
"Пусть. Зато Лютиен останется со мной. И Берен, кем бы ни был он -
достойнее любого эльфийского владыки. Будь что будет... Когда он умрет -
похороним его по-королевски. А дочь... что ж, утешится когда-нибудь..."
Все понимали мысли короля. И Берен тоже. И только один изо всех, кто
был здесь, понимал, чем все это кончится. Это был Даэрон, менестрель
Тингола.

4
Как-то неожиданно все это случилось, Берен ожидал совсем другого. И
потому удивлялся своему странному спокойствию, чуть ли не равнодушию. Все,
что довелось ему пережить, ему и Лютиен, было куда выше и значительнее
того пиршества, которое устроил в их честь Тингол. Вроде бы, достиг всего,
а ни покоя ни удовлетворенности не было. Казалось, то же самое творится и
с Лютиен. Может, это все песни несчастного Даэрона? С какой отчаянной
откровенностью пел он тогда на пиру, бросая им под ноги свое сердце, бурно
жаждая, чтобы его растоптали... Что-то нехорошее, словно ударил ребенка.
Он стонал и вскрикивал во сне, и Лютиен чувствовала, что творится с
ее мужем, хотя и не могла в точности знать, что мучает его. Как-то среди
ночи, проснувшись будто от толчка, она увидела, что Берен, приподнявшись,
напряженно смотрит в раскрытое ночное окно. Он не повернулся к ней,
отвечая на ее безмолвный вопрос.
- Судьба приближается.
Она не поняла.
- Прислушайся - как тревожно дышит ночь. Луна в крови, и соловьи
хрипят, а не поют. Душно... Гроза надвигается на Дориат. И звезды, как
расплавленный металл... Больно.
Он повернулся к жене. Лицо его было каким-то незнакомым, пугающе
вдохновенным, как у сумасшедших пророков, что бродят среди людей. Он
медленно провел рукой по ее волосам и вдруг крепко прижал ее к себе,
словно прощаясь.
- Я прикоснулся к проклятому камню. Судьба проснулась. Камень идет за
мной. Он ждет меня, я чувствую его. Какое-то непонятное мне зло разбудил
я. Может, не за мою вину камень ждет мести, но разбудил ее я. И зло идет
за мной в Дориат...
- Это ночной дурной сон, - попыталась успокоить его Лютиен.
- Да, это сон. И скоро я проснусь. Во сне я слышал грозную Песнь, и
сейчас ее звуки везде подстерегают меня... И ночь истекает кровью, и
рвется мелодия, рассеченная черным и белым... - как в бреду говорил он. -
Я должен остановить зло. Моей судьбе соперник лишь я сам...
Они больше не спали той ночью. А утром пришла весть о том, что
Кархарот ворвался в Дориат. И Берен сказал:
- Вот оно. Камень ждет меня. И чары Мелиан, не удержат моей судьбы.
Она сильнее...
Кто не слышал о Великой Охоте? Кто не знает знаменитой песни Даэрона?
Кто не помнит о последней схватке Берена, сына Бараира и Хуана,
[НЕКОРРЕКТНО] валинорского чудесного пса, с волколаком Ангбанда
Кархаротом.
Берен умирал, истекая кровью, на руках у Тингола, испуганного словно
ребенок. Король не хотел терять Берена, незаметно полюбившегося ему. Но
Берен понимал, что все кончено, и знал почему-то, что и волколак тоже не
переживет его. Сильмарилл объединил их. Рука Берена еще была во чреве
волколака и продолжала сжимать злой камень. И камень искал своего нового
хозяина.
И вот - Маблунг вложил Сильмарилл в уцелевшую руку Берена. Странное
чувство охватило его. Словно все неукротимое неистовство камня вливалось в
него, но это было все равно - он умирал и не мог принести зла никому.
И он увидел внутренним взором - Ночь скорбно обняла окровавленную
вершину, и солнце стало алым, и протяжная погребальная Песнь - выше неба,
глубже бездны залила мир, и Берен понял, что Сильмарилл укрощен кровью
человека. Теперь в нем была не месть. Стала скорбной улыбка бога... Теперь
он мог отдать его. Он протянул камень Тинголу.
- Возьми его, король. Теперь ты получил свой выкуп, отец. А моя
судьба получила свой выкуп - меня.
И когда Тингол взял камень, показалось ему, что кровь в горсти его, и
тусклым стеклом плавает в ней Сильмарилл. Берен больше не говорил, но
королю казалось - он слышит непонятную песнь, и почему-то она была связана
с Береном. И, глядя на камень, подумал Тингол - скорбь и память...
И пел Даэрон о том, как в последний раз посмотрели друг другу в глаза
Берен и Лютиен, и как упала она на зеленый холм, словно подсеченный косой
цветок... И ушел из Дориата Даэрон, и никто больше не видел его.
А Тингол никак не мог поверить в то, что их больше нет. И долго не
позволял он похоронить тела своей дочери и зятя, и чары Мелиан охраняли их
от тления, и казалось - они спят...
У Эльдар и Людей разные пути. Даже смерть не соединяет их, и в
чертогах Мандоса разные отведены им места. И Намо, повелитель мертвых,
Владыка Судеб, не волен в судьбах людей, хотя судить Эльдар ему дано. Он
знал все. Он помнил все. Он имел право решать. Никто никогда не смел
нарушить его запрет и его волю. И только Лютиен одна отважилась уйти из
Эльфийских Покоев и без зова предстать перед троном Намо.
- Кто ты? - сурово спросил Владыка Судеб. - Как посмела ты прийти без
зова?
И ответила Лютиен:
- Владыка Судеб... Я пришла петь перед тобой... Как поют менестрели
Средиземья...
Намо вздрогнул. Он знал, кому и когда были сказаны эти слова, и что
случилось потом. Но он не успел сделать ничего - Лютиен запела.
Она пела, обняв колени Намо, пела, заливаясь слезами, и Намо
изумлялся - неужели она еще не умерла, ведь она плачет - тогда откуда она
здесь? Почему?
Пела Лютиен, и слышал он в песне ее то, что не было в Музыке
Творения, чего не видел Илуватар, что не видел никто из них, разве что
Мелькор. И улетали ввысь, сплетаясь, мелодии Эльдар и Людей, и видел он,
как, соединяясь, Черное и Белое порождают Великую Красоту, и понял - эту
Песнь он не посмеет нарушить никогда, ибо так должно быть. Но этот
камень...
- Что просишь ты, прекрасное дитя?
- Не разлучай меня с тем, кого я люблю, Владыка Судеб, сжалься, ведь
я знаю - ты справедлив...
"И та, что была казнена, просила меня о том же. Отблеск Камня на
обеих... Но что же вы сделали! И ни осудить, ни простить не могу...
- Прости их...
- Но ведь они нанесли тебе такую рану, такую боль причинили и сердцу,
и телу твоему.
- Они искупили это своей болью. Прости их.
- Но что же я могу?
- Не бойся своей силы. Поверь себе, брат."
Он вызвал одного из своих учеников.
- Приведи Берена. Если он еще не ушел...
- Нет, о великий! Он не мог уйти, он обещал ждать меня...
"Я подожду тебя", - из окровавленных уст... Как похоже на тех..."
...Они ничего не говорили - просто стояли, обнявшись, и слезы текли
из их глаз. Намо молчал. И, наконец, после долгого раздумья, заговорил он:
- Ныне должен изречь я вашу судьбу. Я даю вам выбор - как людям.
Лютиен, ты можешь в Валиноре жить в чести и славе, и брат мой Ирмо исцелит
твое сердце. Но Берена ты забудешь. Ему идти путем людей, и я не властен
над ним. Или ты станешь смертной, и испытаешь старость и смерть, но уйдешь
из Арды вместе с ним...
- Я выбираю второе! - крикнула она, не давая ему договорить, словно
испугавшись, что Намо передумает.
- Тогда слушайте - никто еще из смертных не возвращался в мир. И если
вы вернетесь - нарушатся судьбы Арды. Потому - ни с одним живущим, будь то
эльф или человек, не будете вы говорить. Вы пойдете по земле, не зная
голода и жажды, и настанет час, когда вы найдете землю, где вам жить.
Судьба сама приведет вас туда. Никто никогда не сможет проникнуть сквозь
стену заклятия, что наложу я на эту землю. И вы не покинете ее, хотя и даю
я вам на это право. Отныне, ваша жизнь - друг в друге. Судьба ваша отныне
вне судеб Арды, и не вам их менять. Я сказал - так будет.
Так стало - по воле Владыки Судеб. И Сильмарилл, искупленный их болью
и кровью, стал камнем памяти и скорби для Тингола. Но и камнем несчастья
остался он. Потому и не отдал он его сынам Феанора, и больше воинство
Тингола никогда не выступало в войнах против Мелькора. И все же погиб
Дориат. Но искупленный кровью камень не погиб в море или в огне земли, а
светит Памятью в ночном небе. Правда, для всех эта память разная...


МАЭГЛИН
Орки напали ночью, неожиданно. Перебили всех, кроме Маэглина. В нем
сразу распознали вождя, конечно надо доставить его Гортхауэру... однако,
оркам хотелось позабавиться. Маэглин в ужасе слушал, как они обсуждают,
что с ним делать. Выхода не было. Сейчас, пожалуй, даже Ангбанд пугал его
меньше грядущей расправы.
Люди появились из-за деревьев бесшумно, как тени.
- Это еще кто? - прищурился их предводитель.
- Эльф, - неохотно буркнул кто-то из орков.
- Я не слепой! - рявкнул человек, - Я спрашиваю, кто, какого рода?
У Маэглина затеплилась слабая надежда на спасение. Он привык, что
люди почтительно относятся к королям Нолдор и их родне.
- Я Маэглин, племянник короля Тургона, - сказал он, пытаясь придать
своему голосу внушительность и уверенность. Удалось это ему плохо, однако
лицо человека просветлело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22