Ты уверена, что ее можно отпускать на танцы к этой Агате? С мальчиками?
— Я бы больше беспокоилась, если бы она танцевала с девочками.
— Не надо утрировать, дорогая.
— А я и не утрирую. Довожу до сведения окружного прокурора, что его дочь начала цвести в возрасте двенадцати лет. Она красит губы и носит лифчик уже почти два года. Думаю, она уже даже целовалась.
— С кем? — нахмурился Хэнк.
— О Господи! Со многими мальчиками, наверное.
— По-моему, это не очень хорошо, Кэрин.
— Как ты предлагаешь этому помешать?
— Ну, не знаю. — Он задумался. — Но мне кажется, что тринадцатилетняя девочка не должна ходить в обнимку со всеми местными парнями.
— Дженни уже почти четырнадцать, и я уверена, что она сама выбирает, с кем ей целоваться.
— И к чему это приведет?
— Хэнк!
— Я серьезно. Видимо, мне следует поговорить с этой девчонкой.
— И что ты ей скажешь?
— Ну…
— Ты велишь ей скрестить ноги? — улыбнулась Кэрин.
— В сущности, да.
— Думаешь, она тебя послушает?
— По-моему, она должна знать…
— Она знает, Хэнк.
— Похоже, тебя это не слишком беспокоит, — заметил он.
— Нет. Дженни — разумная девочка, и мне кажется, что ей будет неловко, если ты начнешь читать ей мораль. Гораздо лучше было бы, если бы ты… — Она внезапно замолчала.
— Если бы я что?
— Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы ты видел мальчиков, с которыми она встречается. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.
— Я даже не знал, что она встречается с мальчиками. Тебе не кажется, что ей еще рано ходить на свидания?
— Биологически она такая же зрелая женщина, как и я.
— И явно идет по твоим стопам, — бросил Хэнк и тут же пожалел о своих словах.
— Берлинская шлюха, — сухо прокомментировала Кэрин.
— Извини.
— Все в порядке. Вот что я тебе скажу, Хэнк. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все-таки поймешь, что я влюбилась в тебя, а не в американскую шоколадку.
— Я понимаю.
— Правда? Тогда почему ты все время напоминаешь о моем «ужасном» прошлом? Послушать тебя, так я была главной проституткой в районе красных фонарей.
— Я бы не хотел об этом говорить, — поморщился Хэнк.
— А я хочу. Мы должны выяснить все раз и навсегда.
— Нам нечего выяснять.
— Нам многое надо выяснить. И лучше сказать прямо, чем вилять вокруг да около. Тебя очень беспокоит тот факт, что я спала с одним мужчиной до тебя?
Он не ответил.
— Хэнк, я с тобой разговариваю.
— Да, черт возьми, еще как беспокоит! Меня просто выводит из себя, что нас познакомил бомбардир моего корабля и что он знал тебя гораздо дольше и, по всей видимости, гораздо лучше, чем я.
— Он был очень добрым, — мягко заметила Кэрин.
— Я не желаю слушать о его проклятых достоинствах. Что он такого делал, дарил тебе нейлоновые чулки?
— Да. Но ведь и ты их дарил.
— И ты ему говорила те же слова, что и мне?
— Я говорила, что люблю его. И я действительно его любила.
— Здорово! — буркнул Хэнк.
— Ты бы предпочел, чтобы я спала с человеком, который мне не нравился?
— Я бы предпочел, чтобы ты вообще ни с кем не спала!
— Даже с тобой?
— Ты вышла за меня замуж! — крикнул Хэнк.
— Да. Потому что влюбилась в тебя с первого взгляда. Поэтому и вышла за тебя замуж. Поэтому и попросила Питера больше не приходить ко мне. Потому что я полюбила тебя.
— Но сначала ты любила Пита.
— Да. А разве ты никого до меня не любил?
— Я с ней не спал!
— Вероятно, она не жила в военной Германии! — отрезала Кэрин.
— Нет, не жила. А ты жила, только не говори мне, что все немецкие девушки с легкостью отдавались американским солдатам.
— Я не знаю, что делали другие немецкие девушки, могу отвечать только за себя, — сказала Кэрин. — Я хотела есть. Мне было страшно. Черт возьми, я умирала от страха. Ты когда-нибудь испытывал страх?
— Я испытываю страх всю свою жизнь, — ответил он. За столом воцарилось молчание. Они растерянно смотрели друг на друга, словно внезапно поняли, что совсем не знают друг Друга.
Он отодвинул стул:
— Пойду прогуляюсь.
— Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста.
Он вышел из дома. В голове звучали слова: «Будь осторожен, пожалуйста», — потому что так она говорила каждый раз, много лет назад, когда он возвращался на базу. Он хорошо помнил, как ехал на джипе по улицам разбомбленного Берлина, встречавшего молчаливый рассвет. Да, хорошие были времена, и зачем он сегодня затеял этот спор? Господи, да что с ним такое?
Он медленно шел по улице. Старые деревья, ухоженные садики, аккуратно подстриженные газоны и большие белые дома с безупречно выкрашенными заборами — миниатюрная деревушка в самом центре города. Вот уж поистине Нью-Йорк — город контрастов. Страшные трущобы через каких-нибудь два квартала неожиданно сменяются аристократическим районом. Даже здесь, в Инвуде, стоит пройти несколько кварталов на восток, и окажешься среди старых, полуразрушенных домов.
Он свернул на запад и направился в сторону реки.
Почему он поссорился с Кэрин?
И почему он сказал, что испытывает страх всю свою жизнь. Эти слова вырвались у него непроизвольно, словно их произнесло его второе «я», о существовании которого он не подозревал.
Да, ему было страшно, когда он летел на своем бомбардировщике под шквалами зенитного огня. Ему было страшно, когда его подстрелили над Ла-Маншем, и ему пришлось сесть прямо на воду, когда «мессершмитт» спикировал и атаковал их с бреющего полета, — он видел, как пули прошили обшивку самолета, когда «мессершмитт» спикировал и снова взмыл вверх, а потом опять спикировал на плывущих членов экипажа.
Но всю свою жизнь? Боялся всю свою жизнь?..
Он пошел по тропинке между кустами в конце улицы, направляясь к большому камню, с которого были видны железнодорожные пути и Гудзон. Они с Кэрин часто приходили сюда летними ночами. Отсюда открывался вид на огни парка «Пали-сейдс» на другом берегу реки, ажурный мост Джорджа Вашингтона, мерцающие огни кораблей. Здесь можно послушать, как тихо плещется вода внизу. В этом месте царили спокойствие и безмятежность, которых так не хватало безумному городу, безумному миру.
Он подошел к камню и поднялся на самый верх. Он зажег сигарету и долгое время сидел, глядя на воду, слушая писк насекомых и плеск волн. Потом он встал и побрел обратно домой.
Под фонарем в конце квартала стояли два парня. Они стояли спокойно и мирно беседовали, но при виде их его сердце гулко забилось. Он не знал этих парней и был уверен, что они не из этого района.
Он сжал кулаки.
До его дома оставалось пройти всего полквартала. Ему придется пройти мимо этих парней, если он хочет попасть домой.
Подобное чувство он испытывал, когда летел над Бременем с полным грузом бомб.
Он не замедлил шаг. И продолжал идти, сжав кулаки, приближаясь к двум здоровенным подросткам, которые спокойно стояли под фонарем.
Когда он проходил мимо, один из них взглянул на него и сказал:
— Добрый вечер, мистер Белл.
— Добрый вечер, — кивнул Хэнк и пошел дальше. Он спиной чувствовал взгляд парней. Когда он подошел к дому, его трясло. Он сел на ступеньки и нащупал в кармане пачку сигарет. Прикурил дрожащими руками и глубоко затянулся. Потом посмотрел в сторону фонаря Подростки ушли. Но дрожь не унималась. Он вытянул вперед левую руку — пальцы спазматически дергались. Он в гневе сжал их в кулак и силой стукнул себя по колену.
«Я не боюсь», — сказал он себе, и эти слова отдались знакомым эхом в его голове. Он крепко зажмурился и снова повторил: «Я не боюсь», — на этот раз вслух, и слова гулко прозвучали на пустой улице, однако дрожь не унималась.
Я не боюсь.
Я не боюсь.
Стоял один из тех душных августовских дней, которые охватывают город и не выпускают его из своих цепких объятий. Люди с трудом передвигались по улицам. Асфальт плавился так, что прилипали ноги. Днем, когда солнце светило прямо над головой, в бетонном царстве городского квартала некуда было спрятаться. Тротуары раскалились добела под безжалостными лучами солнца.
Хэнку Белани в то время исполнилось двенадцать. Этот долговязый, неуклюжий мальчишка, стоявший на пороге юности, менялся так быстро, что собственное «я» потеряло для него всякие очертания. Именно по этой причине — хотя сам он не смог бы этого объяснить — он и носил замок. Купил он его в «центовке» на Третьей авеню. И заплатил за него четвертак. Замок не имел никакой практической пользы. Он представлял собой миниатюрную хромовую безделушку, служащую исключительно для украшения. К нему прилагались два крошечных ключика. Хэнк носил замок на тренчике брюк, справа от «молнии». Каждый раз меняя брюки, он открывал замок, перевешивал его на другие брюки, снова закрывал его и убирал ключик в верхний ящик комода, где хранился запасной ключ. Для Хэнка Белани этот замок олицетворял его душу. Кроме Хэнка, никто и не догадывался о его существовании. Он не привлекал внимания до этого августовского дня. Следует подчеркнуть, что Хэнк помнил о его существовании и что для него замок олицетворял душу.
Из-за жары ребята не знали, чем заняться Некоторое время они рассматривали военные карты, но быстро устали от этого занятия. У них не было сил даже перелистывать их. В конце концов они расселись у кирпичной стены и стали говорить о плавании. Хэнк сидел вместе с ребятами, вытянув обутые в теннисные туфли ноги. Он привалился на один бок так, что замок свободно болтался на тренчике и блестел на солнце.
Одного из ребят звали Бобби. Ему было всего тринадцать, но он выглядел гораздо старше. У него были прямые светлые волосы и покрытое прыщами лицо. Он постоянно давил свои прыщи или говорил: «Мне опять пора бриться», — хотя все ребята знали, что он еще не бреется. В те времена мальчишки еще не носили хлопчатобумажные брюки. Зимой они надевали трикотажные панталоны с гетрами, а летом — шорты. Летом Хэнк постоянно ходил с ободранными коленками, впрочем, как и остальные мальчишки — ведь кожа и бетон плохо уживаются друг с другом. Бобби был одет в шорты. Его крупные мускулистые ноги покрывал светлый пушок. Все просто сидели и говорили о плавании, и вдруг Бобби сказал:
— Что это такое?
Хэнк сначала не понял, о чем он говорит. Он слушал рассказы ребят и мечтал искупаться. Ему нравилось в такой жаркий день болтать с ребятами о купании, и он совершенно разомлел от жары.
— Что это у тебя на штанах, Хэнк? — повторил Бобби. Хэнк сонно посмотрел на него и бросил взгляд на висевший на тренчике замок.
— А, это замок, — ответил он.
— Замок! — сказал Бобби.
— Да, замок — Замок! — казалось, это слово приворожило Бобби. Он повернулся к другим ребятам.
— У него замок на штанах, — засмеялся он. — Замок!
— Да, замок. — Хэнк никак не мог понять, что в этом такого особенного.
Один из ребят рассказывал, как нырнуть в воду согнувшись, но Бобби не желал отступать.
— Зачем ты носишь замок на штанах? — повысил он голос.
— А почему нет? — бросил Хэнк. Он даже не рассердился. Ему просто не хотелось отвечать. В такую жару нет желания выяснять, почему он носит или не носит замок на штанах.
— Что ты запираешь? — допытывался Бобби.
— Ничего я не запираю.
— Тогда зачем тебе замок?
— За тем.
— По-моему, это глупо! — заявил Бобби. Мальчик, рассказывавший про ныряние, объяснял:
— Весь секрет заключается в том, как ты прыгнешь с доски. Нужно встать так…
— По-моему, это глупо, — громче повторил Бобби.
— Эй, а тебе-то что? — крикнул другой мальчик. — Я тут пытаюсь кое-что объяснить.
— По-моему, глупо носить замок на штанах, — настаивал Бобби. — Клянусь, я первый раз в жизни вижу человека с замком на штанах.
— Ну так не смотри на него, — посоветовал мальчик. — Если не правильно подпрыгнешь, то не дотянешься до пальцев ног. Иногда попадаются такие доски…
— Ты носишь его на всех штанах? — поинтересовался Бобби.
— Да, на всех.
— Ты снимаешь его с одних штанов и надеваешь на другие?
— Да.
— По-моему, очень, глупо. Если хочешь знать правду, это очень глупо.
— Ну так не смотри, — повторил Хэнк слова другого мальчика.
— Мне это не нравится. Вот и все. Не нравится.
— Какое мне дело до того, что тебе нравится? Это мои штаны и мой замок. И мне наплевать, что тебе не нравится.
Но ему стало вдруг немного страшно. Бобби был гораздо крупнее него, и ему совсем не хотелось драться с парнем, который может запросто убить. Он хотел только одного — чтобы Бобби прекратил этот разговор. Но Бобби не собирался останавливаться. Бобби развлекался.
— Почему ты не носишь замок заодно и на рубашке?
— Я не хочу носить замок на рубашке.
— А почему бы тебе не повесить его на трусы?
— А почему бы тебе не заткнуться? — Хэнка охватила дрожь. «Я не боюсь», — мысленно говорил он себе.
— А почему бы тебе не подвесить его на нос?
— Слушай, заткнись, а? — сказал Хэнк.
— В чем дело? Распсиховался из-за своего дурацкого замка?
— Ничего я не распсиховался. Просто не хочу говорить об этом.
— А я хочу, — заявил Бобби. — Ну-ка дай посмотреть твой замок. — Он наклонился и протянул руку, чтобы дотронуться до замка, чтобы рассмотреть его поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Я бы больше беспокоилась, если бы она танцевала с девочками.
— Не надо утрировать, дорогая.
— А я и не утрирую. Довожу до сведения окружного прокурора, что его дочь начала цвести в возрасте двенадцати лет. Она красит губы и носит лифчик уже почти два года. Думаю, она уже даже целовалась.
— С кем? — нахмурился Хэнк.
— О Господи! Со многими мальчиками, наверное.
— По-моему, это не очень хорошо, Кэрин.
— Как ты предлагаешь этому помешать?
— Ну, не знаю. — Он задумался. — Но мне кажется, что тринадцатилетняя девочка не должна ходить в обнимку со всеми местными парнями.
— Дженни уже почти четырнадцать, и я уверена, что она сама выбирает, с кем ей целоваться.
— И к чему это приведет?
— Хэнк!
— Я серьезно. Видимо, мне следует поговорить с этой девчонкой.
— И что ты ей скажешь?
— Ну…
— Ты велишь ей скрестить ноги? — улыбнулась Кэрин.
— В сущности, да.
— Думаешь, она тебя послушает?
— По-моему, она должна знать…
— Она знает, Хэнк.
— Похоже, тебя это не слишком беспокоит, — заметил он.
— Нет. Дженни — разумная девочка, и мне кажется, что ей будет неловко, если ты начнешь читать ей мораль. Гораздо лучше было бы, если бы ты… — Она внезапно замолчала.
— Если бы я что?
— Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы ты видел мальчиков, с которыми она встречается. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.
— Я даже не знал, что она встречается с мальчиками. Тебе не кажется, что ей еще рано ходить на свидания?
— Биологически она такая же зрелая женщина, как и я.
— И явно идет по твоим стопам, — бросил Хэнк и тут же пожалел о своих словах.
— Берлинская шлюха, — сухо прокомментировала Кэрин.
— Извини.
— Все в порядке. Вот что я тебе скажу, Хэнк. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все-таки поймешь, что я влюбилась в тебя, а не в американскую шоколадку.
— Я понимаю.
— Правда? Тогда почему ты все время напоминаешь о моем «ужасном» прошлом? Послушать тебя, так я была главной проституткой в районе красных фонарей.
— Я бы не хотел об этом говорить, — поморщился Хэнк.
— А я хочу. Мы должны выяснить все раз и навсегда.
— Нам нечего выяснять.
— Нам многое надо выяснить. И лучше сказать прямо, чем вилять вокруг да около. Тебя очень беспокоит тот факт, что я спала с одним мужчиной до тебя?
Он не ответил.
— Хэнк, я с тобой разговариваю.
— Да, черт возьми, еще как беспокоит! Меня просто выводит из себя, что нас познакомил бомбардир моего корабля и что он знал тебя гораздо дольше и, по всей видимости, гораздо лучше, чем я.
— Он был очень добрым, — мягко заметила Кэрин.
— Я не желаю слушать о его проклятых достоинствах. Что он такого делал, дарил тебе нейлоновые чулки?
— Да. Но ведь и ты их дарил.
— И ты ему говорила те же слова, что и мне?
— Я говорила, что люблю его. И я действительно его любила.
— Здорово! — буркнул Хэнк.
— Ты бы предпочел, чтобы я спала с человеком, который мне не нравился?
— Я бы предпочел, чтобы ты вообще ни с кем не спала!
— Даже с тобой?
— Ты вышла за меня замуж! — крикнул Хэнк.
— Да. Потому что влюбилась в тебя с первого взгляда. Поэтому и вышла за тебя замуж. Поэтому и попросила Питера больше не приходить ко мне. Потому что я полюбила тебя.
— Но сначала ты любила Пита.
— Да. А разве ты никого до меня не любил?
— Я с ней не спал!
— Вероятно, она не жила в военной Германии! — отрезала Кэрин.
— Нет, не жила. А ты жила, только не говори мне, что все немецкие девушки с легкостью отдавались американским солдатам.
— Я не знаю, что делали другие немецкие девушки, могу отвечать только за себя, — сказала Кэрин. — Я хотела есть. Мне было страшно. Черт возьми, я умирала от страха. Ты когда-нибудь испытывал страх?
— Я испытываю страх всю свою жизнь, — ответил он. За столом воцарилось молчание. Они растерянно смотрели друг на друга, словно внезапно поняли, что совсем не знают друг Друга.
Он отодвинул стул:
— Пойду прогуляюсь.
— Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста.
Он вышел из дома. В голове звучали слова: «Будь осторожен, пожалуйста», — потому что так она говорила каждый раз, много лет назад, когда он возвращался на базу. Он хорошо помнил, как ехал на джипе по улицам разбомбленного Берлина, встречавшего молчаливый рассвет. Да, хорошие были времена, и зачем он сегодня затеял этот спор? Господи, да что с ним такое?
Он медленно шел по улице. Старые деревья, ухоженные садики, аккуратно подстриженные газоны и большие белые дома с безупречно выкрашенными заборами — миниатюрная деревушка в самом центре города. Вот уж поистине Нью-Йорк — город контрастов. Страшные трущобы через каких-нибудь два квартала неожиданно сменяются аристократическим районом. Даже здесь, в Инвуде, стоит пройти несколько кварталов на восток, и окажешься среди старых, полуразрушенных домов.
Он свернул на запад и направился в сторону реки.
Почему он поссорился с Кэрин?
И почему он сказал, что испытывает страх всю свою жизнь. Эти слова вырвались у него непроизвольно, словно их произнесло его второе «я», о существовании которого он не подозревал.
Да, ему было страшно, когда он летел на своем бомбардировщике под шквалами зенитного огня. Ему было страшно, когда его подстрелили над Ла-Маншем, и ему пришлось сесть прямо на воду, когда «мессершмитт» спикировал и атаковал их с бреющего полета, — он видел, как пули прошили обшивку самолета, когда «мессершмитт» спикировал и снова взмыл вверх, а потом опять спикировал на плывущих членов экипажа.
Но всю свою жизнь? Боялся всю свою жизнь?..
Он пошел по тропинке между кустами в конце улицы, направляясь к большому камню, с которого были видны железнодорожные пути и Гудзон. Они с Кэрин часто приходили сюда летними ночами. Отсюда открывался вид на огни парка «Пали-сейдс» на другом берегу реки, ажурный мост Джорджа Вашингтона, мерцающие огни кораблей. Здесь можно послушать, как тихо плещется вода внизу. В этом месте царили спокойствие и безмятежность, которых так не хватало безумному городу, безумному миру.
Он подошел к камню и поднялся на самый верх. Он зажег сигарету и долгое время сидел, глядя на воду, слушая писк насекомых и плеск волн. Потом он встал и побрел обратно домой.
Под фонарем в конце квартала стояли два парня. Они стояли спокойно и мирно беседовали, но при виде их его сердце гулко забилось. Он не знал этих парней и был уверен, что они не из этого района.
Он сжал кулаки.
До его дома оставалось пройти всего полквартала. Ему придется пройти мимо этих парней, если он хочет попасть домой.
Подобное чувство он испытывал, когда летел над Бременем с полным грузом бомб.
Он не замедлил шаг. И продолжал идти, сжав кулаки, приближаясь к двум здоровенным подросткам, которые спокойно стояли под фонарем.
Когда он проходил мимо, один из них взглянул на него и сказал:
— Добрый вечер, мистер Белл.
— Добрый вечер, — кивнул Хэнк и пошел дальше. Он спиной чувствовал взгляд парней. Когда он подошел к дому, его трясло. Он сел на ступеньки и нащупал в кармане пачку сигарет. Прикурил дрожащими руками и глубоко затянулся. Потом посмотрел в сторону фонаря Подростки ушли. Но дрожь не унималась. Он вытянул вперед левую руку — пальцы спазматически дергались. Он в гневе сжал их в кулак и силой стукнул себя по колену.
«Я не боюсь», — сказал он себе, и эти слова отдались знакомым эхом в его голове. Он крепко зажмурился и снова повторил: «Я не боюсь», — на этот раз вслух, и слова гулко прозвучали на пустой улице, однако дрожь не унималась.
Я не боюсь.
Я не боюсь.
Стоял один из тех душных августовских дней, которые охватывают город и не выпускают его из своих цепких объятий. Люди с трудом передвигались по улицам. Асфальт плавился так, что прилипали ноги. Днем, когда солнце светило прямо над головой, в бетонном царстве городского квартала некуда было спрятаться. Тротуары раскалились добела под безжалостными лучами солнца.
Хэнку Белани в то время исполнилось двенадцать. Этот долговязый, неуклюжий мальчишка, стоявший на пороге юности, менялся так быстро, что собственное «я» потеряло для него всякие очертания. Именно по этой причине — хотя сам он не смог бы этого объяснить — он и носил замок. Купил он его в «центовке» на Третьей авеню. И заплатил за него четвертак. Замок не имел никакой практической пользы. Он представлял собой миниатюрную хромовую безделушку, служащую исключительно для украшения. К нему прилагались два крошечных ключика. Хэнк носил замок на тренчике брюк, справа от «молнии». Каждый раз меняя брюки, он открывал замок, перевешивал его на другие брюки, снова закрывал его и убирал ключик в верхний ящик комода, где хранился запасной ключ. Для Хэнка Белани этот замок олицетворял его душу. Кроме Хэнка, никто и не догадывался о его существовании. Он не привлекал внимания до этого августовского дня. Следует подчеркнуть, что Хэнк помнил о его существовании и что для него замок олицетворял душу.
Из-за жары ребята не знали, чем заняться Некоторое время они рассматривали военные карты, но быстро устали от этого занятия. У них не было сил даже перелистывать их. В конце концов они расселись у кирпичной стены и стали говорить о плавании. Хэнк сидел вместе с ребятами, вытянув обутые в теннисные туфли ноги. Он привалился на один бок так, что замок свободно болтался на тренчике и блестел на солнце.
Одного из ребят звали Бобби. Ему было всего тринадцать, но он выглядел гораздо старше. У него были прямые светлые волосы и покрытое прыщами лицо. Он постоянно давил свои прыщи или говорил: «Мне опять пора бриться», — хотя все ребята знали, что он еще не бреется. В те времена мальчишки еще не носили хлопчатобумажные брюки. Зимой они надевали трикотажные панталоны с гетрами, а летом — шорты. Летом Хэнк постоянно ходил с ободранными коленками, впрочем, как и остальные мальчишки — ведь кожа и бетон плохо уживаются друг с другом. Бобби был одет в шорты. Его крупные мускулистые ноги покрывал светлый пушок. Все просто сидели и говорили о плавании, и вдруг Бобби сказал:
— Что это такое?
Хэнк сначала не понял, о чем он говорит. Он слушал рассказы ребят и мечтал искупаться. Ему нравилось в такой жаркий день болтать с ребятами о купании, и он совершенно разомлел от жары.
— Что это у тебя на штанах, Хэнк? — повторил Бобби. Хэнк сонно посмотрел на него и бросил взгляд на висевший на тренчике замок.
— А, это замок, — ответил он.
— Замок! — сказал Бобби.
— Да, замок — Замок! — казалось, это слово приворожило Бобби. Он повернулся к другим ребятам.
— У него замок на штанах, — засмеялся он. — Замок!
— Да, замок. — Хэнк никак не мог понять, что в этом такого особенного.
Один из ребят рассказывал, как нырнуть в воду согнувшись, но Бобби не желал отступать.
— Зачем ты носишь замок на штанах? — повысил он голос.
— А почему нет? — бросил Хэнк. Он даже не рассердился. Ему просто не хотелось отвечать. В такую жару нет желания выяснять, почему он носит или не носит замок на штанах.
— Что ты запираешь? — допытывался Бобби.
— Ничего я не запираю.
— Тогда зачем тебе замок?
— За тем.
— По-моему, это глупо! — заявил Бобби. Мальчик, рассказывавший про ныряние, объяснял:
— Весь секрет заключается в том, как ты прыгнешь с доски. Нужно встать так…
— По-моему, это глупо, — громче повторил Бобби.
— Эй, а тебе-то что? — крикнул другой мальчик. — Я тут пытаюсь кое-что объяснить.
— По-моему, глупо носить замок на штанах, — настаивал Бобби. — Клянусь, я первый раз в жизни вижу человека с замком на штанах.
— Ну так не смотри на него, — посоветовал мальчик. — Если не правильно подпрыгнешь, то не дотянешься до пальцев ног. Иногда попадаются такие доски…
— Ты носишь его на всех штанах? — поинтересовался Бобби.
— Да, на всех.
— Ты снимаешь его с одних штанов и надеваешь на другие?
— Да.
— По-моему, очень, глупо. Если хочешь знать правду, это очень глупо.
— Ну так не смотри, — повторил Хэнк слова другого мальчика.
— Мне это не нравится. Вот и все. Не нравится.
— Какое мне дело до того, что тебе нравится? Это мои штаны и мой замок. И мне наплевать, что тебе не нравится.
Но ему стало вдруг немного страшно. Бобби был гораздо крупнее него, и ему совсем не хотелось драться с парнем, который может запросто убить. Он хотел только одного — чтобы Бобби прекратил этот разговор. Но Бобби не собирался останавливаться. Бобби развлекался.
— Почему ты не носишь замок заодно и на рубашке?
— Я не хочу носить замок на рубашке.
— А почему бы тебе не повесить его на трусы?
— А почему бы тебе не заткнуться? — Хэнка охватила дрожь. «Я не боюсь», — мысленно говорил он себе.
— А почему бы тебе не подвесить его на нос?
— Слушай, заткнись, а? — сказал Хэнк.
— В чем дело? Распсиховался из-за своего дурацкого замка?
— Ничего я не распсиховался. Просто не хочу говорить об этом.
— А я хочу, — заявил Бобби. — Ну-ка дай посмотреть твой замок. — Он наклонился и протянул руку, чтобы дотронуться до замка, чтобы рассмотреть его поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35