— Увы, — покачал головой Хэнк. — Я не читаю бульварные газеты.
— Снобизм у государственного служащего?
— Вовсе нет. Просто не имею такой привычки.
— Наша бульварная газета очень хорошая, — заявил Бартон.
— И о чем вы пишете на этой неделе? — сухо поинтересовался Хэнк. — Разоблачаете публичные дома на Парк-авеню? Бартон усмехнулся, однако без тени юмора.
— Мы отвечаем нуждам общества. Мы также находимся на службе общества.
— Конечно. Вы рассказываете рядовым гражданам, где им найти проститутку. Вы добавляете головной боли отделу нравов.
— Мы пишем серию статей об отделе нравов, — заметил Бартон.
— От вашей газеты воняет, — резко вмешался Холмс. — Это дешевая, желтая газетенка, которая выступает под флагом либерализма, чтобы увеличить тираж и сделать себе рекламу. Что вам здесь нужно?
— Пришел поговорить с мистером Беллом, — свел брови на переносице Бартон.
— Я шеф отдела, — ответил Холмс, принимая скрытый вызов. — И имею право присутствовать при вашем разговоре с мистером Беллом.
— Хорошо, — кивнул Бартон. — Итак, что вы думаете об этом?
— О чем? — не понял Хэнк.
— О деле. Их казнят?
— Я представляю обвинение по делу об убийстве первой степени, — сказал Хэнк. — В соответствии с обвинительным заключением.
— А как насчет той истории, которую они выдумали? Якобы у Морреса был нож и он бросился на них?
— Я этим еще не занимался.
— И когда вы собираетесь начать?
— Полагаю, это мое личное дело, мистер Бартон.
— Вот как? А я думал, что вы служите обществу.
— Так и есть.
— Значит, это общественное дело.
— Если бы общественность могла расследовать это дело, я бы с вами согласился, мистер Бартон. К сожалению, общественность не получила юридического образования, а я получил. Поэтому буду расследовать я и готовить дело так, как считаю нужным.
— Независимо от того, что хочет общественность?
— Что вы имеете в виду?
— Общественность хочет, чтобы этих троих парней казнили на электрическом стуле. Я это знаю, и вы тоже.
— И что?
— Что вы собираетесь предпринять?
— А что бы вы хотели, мистер Бартон? Чтобы я лично отвез их в Синг-Синг и завтра же включил рубильник? Они имеют право на справедливый суд.
— Никто не отнимает их права на правосудие. Но в этом деле может быть только одна справедливость, и она очевидна каждому. Они хладнокровно убили беспомощного мальчика. Общественность требует возмездия!
— Вы говорите от имени общественности или от себя лично?
— И от себя лично, и от имени общественности.
— Вы были бы отличным председателем в суде Линча, — заметил Хэнк. — Я так и не понял, зачем вы пришли.
— Узнать ваше мнение по этому делу.
— Я и раньше расследовал дела об убийствах. И к этому делу отношусь так же, как и к остальным: собираюсь делать свою работу.
— А вы собираетесь отправить этих парней на электрический стул? Это дело вашей компетенции?
— Я занимаюсь расследованием убийства первой степени. И не выношу приговоров. Если присяжные признают ребят виновными, судья Сэмелсон вынесет соответствующий приговор.
— По такому обвинению обязательно выносится смертный приговор, и вы это знаете.
— Верно.
— Значит, если вы успешно расследуете дело по обвинению в убийстве первой степени, вы отправите парней на электрический стул.
— Жюри присяжных может подать просьбу о снисходительности, и если ее удовлетворят, ребята получат пожизненное заключение. Такие случаи уже бывали.
— Вы так будете вести дело? В расчете на пожизненное?
— Протестую! — рявкнул Холмс. — Не отвечай ему, Хэнк!
— Скажу вам прямо, мистер Бартон, — начал Хэнк. — В этом деле я склоняюсь к обвинительному приговору. Я представлю все факты суду и присяжным. Присяжные будут решать, подтверждает ли совокупность фактов убийство первой степени. Если они признают парней виновными, судья Сэмелсон вынесет приговор. Месть или возмездие не входят в мои обязанности. Моя работа — доказать, что преступление было совершено и что подозреваемые виновны в этом преступлении.
— Другими словами, вам все равно — казнят их или нет?
— Я буду вести дело по обвинению…
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Я бы не хотел об этом говорить.
— В чем дело, Белл? Боитесь смертной казни?
— С тех пор, как я стал государственным обвинителем, я отправил на электрический стул семь человек, — ответил Хэнк.
— Вы когда-нибудь отправляли на электрический стул подростков?
— Я никогда не вел дела об убийстве, по которому проходили бы мальчики такого возраста.
— Понятно. — Бартон сделал паузу. — Вы когда-нибудь слышали о девушке по имени Мэри О'Брайен?
Хэнк на мгновение смешался, бросив быстрый взгляд на Холмса.
— Да, — признался он.
— Вчера я говорил с ней. Насколько я понимаю, в юности вы с ней крутили роман.
— Думаю, вам лучше уйти, мистер Бартон.
— Ни в Мэри ли О'Брайен — теперь Мэри Дипаче — кроется причина вашей неуверенности…
— Убирайтесь вон, Бартон!
— ..И нежелание вести дело так, как того хочет общественность?
— Хотите, чтобы я сам вас вышвырнул, Бартон?
— Для этого потребуется более крупный мужчина, мистер окружной прокурор, — ухмыльнулся Бартон. — Я все равно собирался уходить. Не пропустите завтрашнюю газету. У вас волосы дыбом встанут. — Он повернулся к Холмсу:
— До встречи, Шерлок, — и вышел из кабинета.
— Сукин сын! — пробормотал Холмс.
* * *
В этот же день Хэнк отправился к Мэри.
Он позвонил ей из офиса и предупредил, что придет. Она сказала, что ее не будет до трех часов, а после она готова его принять.
Он шел по улице, как по раскаленным углям. Нигде не бывает так жарко, как в Гарлеме, думал он. Хоть с чем сравнивай, Гарлем все равно окажется горячее, потому что Гарлем — это огромный бетонный склеп, в котором нечем дышать. В июле и августе…
В июле..
Он вспомнил Четвертое июля в Гарлеме. Ему было восемь лет, и в те времена фейерверки еще не были запрещены. Они с матерью стояли у окна своей квартиры на шестом этаже, слушали гром шутих и ракет, смотрели на разноцветные вспышки над крышами. На улице царили шум и суета — мальчишки поджигали консервные банки с порохом и убегали, банки взлетали в воздух, как настоящие снаряды, девчонки визжали. Стоял жаркий летний день, и даже на шестом этаже не чувствовалось ни дуновения. Хэнк высунулся из окна и наблюдал за весельем на улице. Его отец сидел в гостиной и слушал по радио бейсбол. Играла его любимая команда «Янки».
В шесть часов мать обнаружила, что кончился хлеб. Отец, увлеченный игрой, не мог оторваться от радио.
— Ты сходишь, Генри, — сказала мать. — Я посмотрю за тобой из окна.
Он взял деньги и сбежал вниз. Бакалейная лавка — в это время работала только она — находилась в соседнем доме. На улице царил настоящий хаос. С широко открытыми глазами он дошел до лавки, купил хлеб и уже повернул было к дому, когда его окружили ребята постарше.
Поначалу он решил, что это — игра. Но потом увидел горящие веревки для белья и понял, что у них в руках петарды. Внезапно раздался взрыв, потом еще и еще, у его ног, над головой все горело и гремело. Он попытался убежать, охваченный паническим страхом, но ребята не выпускали его из круга, ему некуда было деться от красно-желтых взрывов, ужаса, огня, опасности, бомб. Он пытался кричать, но его голос потонул в страшном грохоте взрывов. Только сверху доносился крик его матери:
— Генри! Отойдите от него! Генри!
А вокруг все гремел фейерверк, и из его груди рвался беззвучный вопль отчаяния.
Его отец выскочил из подъезда, как безумный, ударил ближайшего мальчишку, и тот распростерся на мостовой. Он подхватил своего сына и побежал с ним наверх, а Хэнк прижимал к себе буханку хлеба, превратившуюся в мягкую бесформенную массу в его руках. Дома мать кричала:
— Я не должна была его посылать! Но ты же никак не мог оторваться от своей дурацкой игры! Я знала, что ему нельзя сегодня выходить на улицу! Я знала это! Нельзя было его посылать!
— Все в порядке, — успокаивал ее отец, — С ним все в порядке. Они ничего ему не сделали.
Вероятно, не сделали.
Но с того дня он начал заикаться, и заикался до одиннадцати лет. И потом, в юности, если что-то его расстраивало, он снова начинал заикаться и вспоминал Четвертое июля в Гарлеме с разрывающимися вокруг него шутихами, горящий ад у своих ног и у себя над головой.
* * *
Он подошел к дому, в котором жила Мэри Дипаче, и поднялся по ступенькам. Как оказалось, ее квартира находилась на четвертом этаже. На двери висела петля для молочной бутылки, и его первой мыслью было: в Гарлеме по-прежнему воруют молоко. Он мрачно улыбнулся. Люди запускают спутники в открытый космос, посылают ракеты на Луну, разрабатывают межконтинентальные баллистические ракеты, способные разрушить целые города, а в Гарлеме — если ты не повесишь проволочную петлю, за которой нужно наблюдать из квартиры, — все так же воруют молоко. Он вздохнул и постучал в дверь.
— Хэнк? — раздался голос.
— Да — Одну минутку, пожалуйста.
Он стоял на площадке и прислушался: откуда-то доносились голоса — мужской и женский, — которые горячо спорили.
— И что ты делаешь с деньгами? — гневно вопрошал мужчина.
— А ты как думаешь? Покупаю меха и драгоценности, что же еще? Заправляю свой «кадиллак», черт тебя дери!
— Не умничай, глупая скотина! Я даю тебе сорок долларов в неделю на хозяйство. И где они? К среде ты уже без гроша. Что ты с ними делаешь? Ешь их, что ли?
— Держу конюшню арабских скакунов, — отвечала женщина. — А это стоит денег. А еще я устраиваю вечеринки для дам из высшего общества. Что еще, по-твоему, я могу делать со всеми этими деньгами, с такой кучей денег?
— Я знаю, что ты с ними делаешь! — вопил мужчина. — Играешь в эту идиотскую лотерею. Думаешь, я не знаю?
— Заткнись, все окна открыты! — предупредила женщина.
— Плевать я хотел на окна! Прекрати тратить мои деньги на лотерею!
Дверь открылась.
— Здравствуй, Хэнк, — с улыбкой встретила его Мэри. — Проходи.
На ней был темный льняной костюм, из-под расстегнутого пиджака выглядывала белая блузка. На лицо упала прядь рыжих волос. У него создалось впечатление, что она только что вернулась домой и сняла шляпку. В ее глазах сквозила усталость, в уголках рта пролегли тяжелые складки — результат напряжения последних дней. Но он сразу понял, что, как всякая женщина, она преодолела первоначальный шок и ужас и теперь готова стойко переносить все страдания, которые ей уготовила судьба. В ее глазах — а ему был знаком этот взгляд, потому что он часто видел его у своей жены Кэрин, — он увидел силу, достоинство и решимость. Но взгляд Мэри сейчас немного напугал его: это был взгляд тигрицы, охраняющей вход в логово с детенышами.
— Проходи, Хэнк, — повторила она. — Я только что вернулась. Говорила с адвокатами Дэнни. Он шагнул через порог.
— На этот раз никаких сцен, — улыбнулась она. — Обещаю. Он шел за ней по короткому коридору, мимо открытой двери ванной комнаты и наконец оказался в гостиной, в которой стоял гарнитур, купленный в одном из магазинов на Третьей авеню. В углу на столе примостился телевизор. Единственное окно, выходившее на вентиляционную шахту между домами, было закрыто занавесками. За окном проходила пожарная лестница. Сверху все еще доносились голоса ссорящейся пары.
— Садись, Хэнк, — пригласила Мэри. — Здесь не так уж плохо. Через окно дует ветерок, мы открываем дверь в спальню и устраиваем сквозняк.
— Спасибо, — кивнул он и сел на софу. Наступило неловкое молчание. — У тебя хорошая квартира, Мэри, — наконец произнес он.
— Не обманывай меня, Хэнк, — возразила она. — Я переехала сюда с Лонг-Айленда. То что я знаю, что такое хорошая квартира.
— Почему ты вернулась в Гарлем, Мэри?
— На заводе сократили производство, и Джонни потерял работу. Мы накопили немного денег и, наверное, могли бы содержать дом. Но один наш знакомый открывал обувной магазин здесь, в Гарлеме. Он предложил Джонни стать его партнером. Джонни решил, что это стоящее дело. Я была с ним согласна. — Она покачала головой. — В то время решение казалось правильным. — Она немного помолчала. — Если бы мы могли предвидеть, если бы мы только знали… — Она не договорила.
Он смотрел на нее и думал, удалось ли ей все-таки преодолеть первое потрясение. Внезапно она подняла глаза, и их взгляды встретились. Они смотрели друг на друга сквозь многие годы и молчали. Наконец она, словно после тяжелой внутренней борьбы, предложила:
— Хочешь выпить?
— Не стоит беспокоиться. Я пришел только…
— Мне немного стыдно, Хэнк. — Она опустила глаза. — За мое поведение у тебя в кабинете. Надеюсь…
— При сложившихся обстоятельствах…
— Да, да, знаю, но… — Она подняла глаза и посмотрела на него в упор. — Я хочу извиниться.
— Мэри, тебе незачем…
— Понимаешь, никогда не ожидаешь, что нечто подобное может случиться с тобой. Ты читаешь об этом в газетах, но это ничего для тебя не значит. И вдруг это происходит с тобой. С твоей семьей. Нужно… нужно немного времени, чтобы осознать это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35