Согласна?
— В общем-то, да.
— Ведь они ничего нам не должны. Я, например, категорически не согласен с теми ребятами, которые заявляют что-нибудь такое типа: «А я их не просил меня рожать». А кто Заранее просит-то, чтобы его рожали? Разве есть выбор? Я вот тоже не просил родителей меня рожать. Но я ужасно рад, что живу.
— Ты говоришь очень правильные вещи, Лонни.
— Ведь нет ничего лучше, чем жить на этом свете, — продолжал мальчик. — Разве ты не рада тому, что просто живешь?
— Да, конечно. Рада, очень рада.
— Еще бы. А значит, они ничего нам не должны. Они привели нас в этот мир. Дали нам жизнь. И лично мне этого достаточно.
— Лонни?
— Что?
— А ты… ты любишь кого-нибудь?
— В каком смысле?
— Сам знаешь!
— Так, как маму? Или отца?
— Ну…
— Но ведь такая любовь не совсем настоящая, правда? Ее можно считать скорее привычкой.
— Да.
Под деревом воцарилось напряженное молчание. А потом мальчик сказал:
— Дженни?
— Что?
— Дженни, а можно я тебя поцелую? Девочка не ответила.
— Дженни?
Она не отозвалась.
— Ну ладно, — пробормотал он. — Извини. Я просто подумал, что, может быть, ты не станешь возражать, если я…
— Я не возражаю, Лонни, — ответила она, и голос ее прозвучал так невинно, что у Хэнка, лежащего ничком на земле, от жалости защемило сердце. — Но…
— Что, Дженни?
— А ты… ты…
— Что, Дженни? Что?
— Ты не мог бы сначала сказать, что любишь меня? — спросила она.
У Хэнка на глаза навернулись слезы. Его дочь целовалась с мальчиком, а он лежал в темноте, распластавшись на камнях и прикрыв лицо рукой, чтобы приглушить рыдания. Он мотал головой, кусал губы, ошеломленный этим неожиданным открытием, чувствуя себя маленьким и беспомощным и в то же время ощущая в себе невиданную прежде силу и решимость.
— Я люблю тебя, Дженни, — сказал мальчик.
— И я тоже тебя люблю, Лонни.
Он слышал эти слова, и вдруг ему захотелось, чтобы поскорее наступил понедельник и начался суд.
— Лонни, а который час?
— Почти двенадцать.
— Ты проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы мои волновались.
— А можно я тебя еще раз поцелую?
— Можно.
Снова наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают с земли и неуклюже пробираются сквозь заросли кустарника, направляясь к тропинке. Вскоре их шагов уже не было слышно.
«Я ничего им не должен, — думал он. — Я ничего им не должен. Кроме… будущего, которое зависит от меня».
Глава 12
В профессиональных кругах нью-йоркских адвокатов Авраам Сэмелсон слыл строгим судьей, не терпящем каких-либо вольностей или самодеятельности в зале суда. Так что утром того понедельника, на который было назначено начало процесса по делу Морреса, в зале заседаний суда квартальных сессий, просторной, залитой ярким солнечным светом и облицованной темными дубовыми панелями комнате, царила сугубо деловая атмосфера, несмотря на то что сюда с самого утра стекались толпы людей — присяжных заседателей, зрителей и репортеров. Сидя в самом последнем ряду, Кэрин и Дженнифер Белл слушали достопочтенного Авраама Сэмелсона, казавшегося еще более солидным в своей широкой судейской мантии, обратившегося к присутствующим с напоминанием, что суд — дело серьезное и любые попытки превратить его в балаган приведут к тому, что он удалит из зала всех зрителей. С терпением детсадовского воспитателя он разъяснил, в чем будет заключаться его роль как судьи, а затем попросил вызвать первого из присяжных заседателей по делу, представленному к рассмотрению.
Процедура отбора присяжных проходила, как и полагалась, в соответствии с установленным порядком, и в ней не было ничего особенного. Хэнк, со стороны обвинения, задавал те вопросы, которые ожидали от него услышать. Вопросы адвокатов троих обвиняемых — их было двенадцать человек, и все они были назначены судом — также были рутинны и предсказуемы. Короче говоря, это была долгая и по большей части скучная процедура. Майк Бартон, присутствовавший на суде в числе других репортеров, украдкой зевал, в то время как присяжных либо вносили в список, либо им заявлялся отвод.
— Мистер Нельсон, в случае, если обвинению удастся однозначно убедить вас в том, что эти трое молодых людей виновны в совершении предумышленного убийства, возникнут ли у вас сомнения во время голосования при вынесении обвинительного вердикта?
— А почему у меня должны возникнуть сомнения?
— Потому что за убийство первой степени в законе предусмотрено наказание в виде смертной казни.
— Нет, у меня не возникнет сомнений.
— И вы без колебаний отправили бы их на электрический стул?
— Да. Если они виновны, то да.
— Ас другой стороны, если будут представлены факты, которые могут быть признаны смягчающими обстоятельствами, то стали бы вы, исходя из своих морально-этических убеждений, просить суд о снисхождении при вынесении приговора этим подросткам?
— Да, стал бы.
— Так, а если бы нам удалось доказать, что было совершено менее тяжкое преступление, чем убийство первой степени, то, на основании изложенных фактов, согласились бы вы рассмотреть возможность их обвинения, например, в убийстве второй степени или в непредумышленном убийстве.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Окружной прокурор имеет в виду, — вмешался Сэмелсон, — что в то время, как он будет пытаться доказать, что эти подростки совершили убийство первой степени, факты, представленные в суде, могут указывать на то, что на самом деле имело место менее тяжкое преступление, например, убийство второй степени или непредумышленное убийство. В таком случае будет ли мнение прокурора и обвинительный акт Большого жюри иметь решающее значение для вас и станете ли вы возражать против того, чтобы их обвинили в менее тяжком убийстве?
— Нет, не стану.
— А если в ходе судебного разбирательства будет доказано, что эти подростки не совершили никакого преступления, вы стали бы голосовать за оправдательный вердикт, за то, чтобы их освободили?
— Да, стал бы.
— Благодарю вас, — сказал Хэнк. — Прошу отвода для этого присяжного.
* * *
— Скажите, миссис Райли, где вы живете?
— На пересечении Сто тридцать восьмой улицы и Брукнер-бульвара.
— В вашем районе живет много пуэрториканцов?
— Да, довольно много.
— Вам нравится ваш район?
— Да, там неплохо.
— Но вы, кажется, не всем довольны?
— Да, кое-что меня огорчает.
— Что, например?
— То что, район приходит в упадок.
— Что вы имеете в виду под словами «прижадит в упадок»?
— Ну, сами знаете.
— Нет, я не знаю. Миссис Райли, не могли бы вы объяснить, что вы конкретно имеете в виду?
— Прощу прощения, мистер Белл, — вмешался Сэмелсон, — но какое отношение к делу имеет ваш вопрос?
— Ваша честь, на мой взгляд, это важно. Убитый подросток был пуэрториканцем. Я пытаюсь выяснить, считает ли миссис Райли, что район приходит в упадок именно потому, что в нем селятся пуэрториканцы.
— Тогда попрошу вас обойтись без иносказаний и задавать вопросы напрямую.
— Вы и в самом деле так считаете, миссис Райли?
— Я считаю, что присутствие пуэрториканцев не самым благоприятным образом отражается на стоимости недвижимости…
— Отвод, — потребовал Хэнк.
* * *
— Вы бы стали возражать в случае включения вас в список присяжных для участия в суде по делу об убийстве?
— Да, я был бы против.
— Почему?
— За последние два года меня уже три раза назначали присяжным. Мне не нравится эта работа, и я хотел бы просить, чтобы меня больше не вызывали.
— Что ж, если нет возражений, — угрюмо проговорил Сэмелсон, — то, полагаю, мы можем дать отвод этому сознательному гражданину.
* * *
— Миссис Франкворт, у вас есть дети?
— Да. Трое.
— Мальчики или девочки?
— Две дочки и сын.
— Сколько им лет?
— Тринадцать, десять и восемь.
— Вы смогли бы отправить этих подростков на электрический стул?
— Да, наверное, да. Если они виновны.
— А вы полагаете, что они виновны?
— Еще не знаю.
— Вы читали в газетах об этом происшествии?
— Да.
— И у вас не сложилось однозначеного мнения о том, виновны эти подростки или нет?
— Нет. Я не верю тому, что пишут в газетах.
— А вы поверите тому, что услышите в этом суде?
— Да.
— Вы станете верить всему, что здесь услышите?
— Что вы имеете в виду?
— Обвинение представит вам свою точку зрения на случившееся, защита — свою. А вынесение вердикта предполагает, что вы будете должны принять точку зрения лишь одной из сторон — либо той, либо другой.
— Сначала я выслушаю доводы обоих, а уж затем решу» кто прав, а кто нет.
— Миссис Франкворт, на ваш взгляд, убийство — это преступление?
— Иногда да.
— Но не всегда?
— Я считаю, если человек совершает убийство, защищая свою жизнь, то его нельзя считать преступником.
— Среди ваших знакомых есть пуэрториканцы?
— Нет, сэр.
— А вы стали бы возражать, если бы по соседству с вами поселилась семья пуэрториканцев?
— Мне никогда не приходилось оказываться в такой ситуации, так что мне трудно судить об этом. Но полагаю, если бы они оказались порядочными людьми и хорошими соседями, то я не имела бы ничего против такого соседства.
— Миссис Франкворт, вы живете в этом городе с самого рождения?
— Нет.
— А где вы родились?
— В Англии. Наша семья перебралась в Америку, когда мне было двенадцать лет.
— Благодарю вас, миссис Франкворт. С позволения суда мне хотелось бы внести этого присяжного в список.
* * *
— Каков род ваших занятий, мистер Эббини?
— Я владею сетью ресторанов.
— Где они расположены?
— Здесь, в городе.
— Вы принимаете на работу пуэрториканцов?
— Да.
— Почему?
— Они прекрасные работники.
— И сколько пуэрториканцев работает на вас?
— Ну… я бы сказал, человек пятьдесят или около того.
— Вы когда-либо общались с ними лично?
— Конечно. Мне нравятся пуэрториканцы.
— А негры у вас работают?
— Нет.
— Почему?
— Просто не работают, и все.
— Вы испытываете предубеждение против приема на работу негров, не так ли?
— Да нет, я бы так не сказал. Просто у меня никогда не появлялось возможности брать их на работу, вот и все.
— Мистер Белл, — вмешался Сэмелсон, — насколько я знаю, в данном деле нет фигурантов-негров. Процесс и без того обещает быть довольно длительным, и я не вижу резона затягивать его еще больше, задавая присяжным вопросы, не имеющие непосредственного отношения к рассматриваемому нами делу.
— Ваша честь, я лишь пытался выяснить, насколько далеко распространяется расовая терпимость мистера Эббини.
— И тем не менее его отношение к неграм не имеет прямого отношения к делу, рассматриваемому в этом суде.
— Тогда, ваша честь, у меня больше нет вопросов. Мне бы хотелось заявить отвод этому человеку.
* * *
Неделя ушла на то, чтобы уладить все разногласия между сторонами по составу присяжных. В конце первой недели адвокаты с обеих сторон выступили со своими вступительными речами. Хэнк заверил присяжных, что вне всяких сомнений он докажет, что трое подростков виновны в совершении убийства первой степени. Адвокаты защиты, со своей стороны, заверили присяжных в том, что они докажут, что эти мальчики ничего такого не совершали.
— На этом процессе вы услышите много проникновенных призывов, — сказал один из адвокатов защиты, — и множество бесстрастных речей о расовой терпимости, физических недостатках и бедном, слепом мальчике, якобы безжалостно и безвинно убиенном тремя подростками. Но мы призываем вас, дабы свершилось правосудие именем Божьим, забыть об эмоциях и прислушаться к голосу разума. Мы будем излагать факты ясно и логично, и затем, будучи собраны воедино, эти самые факты подскажут вам, какой вердикт следует вынести в той уединенной комнате, где вы соберетесь, чтобы решить, заслуживают ли эти трое подростков того, чтобы лишить их жизни. И я уверен, что ваш вердикт будет гласить: «Не виновны».
И лишь после этого суд начался по-настоящему.
Были заслушаны свидетели: полицейские, производившие арест, помощник окружного прокурора, принявший вызов из полицейского участка, лейтенант Ганнисон, детектив Ларсен — и все показали под присягой, что на одежде троих подростков, задержанных вечером десятого июля, имелись следы крови.
На второй день слушаний Хэнк пригласил Энтони Апосто занять место свидетеля. Когда подростка приводили к присяге, в зале воцарилась мертвая тишина. По случаю суда на Апосто был строгий темно-синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Он занял место свидетеля, Хэнк подошел к нему и, помедлив самую малость, сказал:
— Прошу вас назвать суду свое полное имя.
— Энтони Апосто.
— Вы также известны многим как Бэтмен?
— Да.
— Кто вам дал такое прозвище?
— Я сам его выбрал.
— Почему?
— Почему Бэтмен? — не понял свидетель.
— Да.
— Не знаю.
— Вы не знаете, почему выбрали для себя такое прозвище?
— Это из комиксов — Бэтмен.
— Да, я знаю. Вам нравится читать комиксы?
— Я люблю смотреть в них картинки.
— У вас проблемы с чтением?
— Ага, небольшие.
— Но вам все-таки нравится читать комиксы, верно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— В общем-то, да.
— Ведь они ничего нам не должны. Я, например, категорически не согласен с теми ребятами, которые заявляют что-нибудь такое типа: «А я их не просил меня рожать». А кто Заранее просит-то, чтобы его рожали? Разве есть выбор? Я вот тоже не просил родителей меня рожать. Но я ужасно рад, что живу.
— Ты говоришь очень правильные вещи, Лонни.
— Ведь нет ничего лучше, чем жить на этом свете, — продолжал мальчик. — Разве ты не рада тому, что просто живешь?
— Да, конечно. Рада, очень рада.
— Еще бы. А значит, они ничего нам не должны. Они привели нас в этот мир. Дали нам жизнь. И лично мне этого достаточно.
— Лонни?
— Что?
— А ты… ты любишь кого-нибудь?
— В каком смысле?
— Сам знаешь!
— Так, как маму? Или отца?
— Ну…
— Но ведь такая любовь не совсем настоящая, правда? Ее можно считать скорее привычкой.
— Да.
Под деревом воцарилось напряженное молчание. А потом мальчик сказал:
— Дженни?
— Что?
— Дженни, а можно я тебя поцелую? Девочка не ответила.
— Дженни?
Она не отозвалась.
— Ну ладно, — пробормотал он. — Извини. Я просто подумал, что, может быть, ты не станешь возражать, если я…
— Я не возражаю, Лонни, — ответила она, и голос ее прозвучал так невинно, что у Хэнка, лежащего ничком на земле, от жалости защемило сердце. — Но…
— Что, Дженни?
— А ты… ты…
— Что, Дженни? Что?
— Ты не мог бы сначала сказать, что любишь меня? — спросила она.
У Хэнка на глаза навернулись слезы. Его дочь целовалась с мальчиком, а он лежал в темноте, распластавшись на камнях и прикрыв лицо рукой, чтобы приглушить рыдания. Он мотал головой, кусал губы, ошеломленный этим неожиданным открытием, чувствуя себя маленьким и беспомощным и в то же время ощущая в себе невиданную прежде силу и решимость.
— Я люблю тебя, Дженни, — сказал мальчик.
— И я тоже тебя люблю, Лонни.
Он слышал эти слова, и вдруг ему захотелось, чтобы поскорее наступил понедельник и начался суд.
— Лонни, а который час?
— Почти двенадцать.
— Ты проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы мои волновались.
— А можно я тебя еще раз поцелую?
— Можно.
Снова наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают с земли и неуклюже пробираются сквозь заросли кустарника, направляясь к тропинке. Вскоре их шагов уже не было слышно.
«Я ничего им не должен, — думал он. — Я ничего им не должен. Кроме… будущего, которое зависит от меня».
Глава 12
В профессиональных кругах нью-йоркских адвокатов Авраам Сэмелсон слыл строгим судьей, не терпящем каких-либо вольностей или самодеятельности в зале суда. Так что утром того понедельника, на который было назначено начало процесса по делу Морреса, в зале заседаний суда квартальных сессий, просторной, залитой ярким солнечным светом и облицованной темными дубовыми панелями комнате, царила сугубо деловая атмосфера, несмотря на то что сюда с самого утра стекались толпы людей — присяжных заседателей, зрителей и репортеров. Сидя в самом последнем ряду, Кэрин и Дженнифер Белл слушали достопочтенного Авраама Сэмелсона, казавшегося еще более солидным в своей широкой судейской мантии, обратившегося к присутствующим с напоминанием, что суд — дело серьезное и любые попытки превратить его в балаган приведут к тому, что он удалит из зала всех зрителей. С терпением детсадовского воспитателя он разъяснил, в чем будет заключаться его роль как судьи, а затем попросил вызвать первого из присяжных заседателей по делу, представленному к рассмотрению.
Процедура отбора присяжных проходила, как и полагалась, в соответствии с установленным порядком, и в ней не было ничего особенного. Хэнк, со стороны обвинения, задавал те вопросы, которые ожидали от него услышать. Вопросы адвокатов троих обвиняемых — их было двенадцать человек, и все они были назначены судом — также были рутинны и предсказуемы. Короче говоря, это была долгая и по большей части скучная процедура. Майк Бартон, присутствовавший на суде в числе других репортеров, украдкой зевал, в то время как присяжных либо вносили в список, либо им заявлялся отвод.
— Мистер Нельсон, в случае, если обвинению удастся однозначно убедить вас в том, что эти трое молодых людей виновны в совершении предумышленного убийства, возникнут ли у вас сомнения во время голосования при вынесении обвинительного вердикта?
— А почему у меня должны возникнуть сомнения?
— Потому что за убийство первой степени в законе предусмотрено наказание в виде смертной казни.
— Нет, у меня не возникнет сомнений.
— И вы без колебаний отправили бы их на электрический стул?
— Да. Если они виновны, то да.
— Ас другой стороны, если будут представлены факты, которые могут быть признаны смягчающими обстоятельствами, то стали бы вы, исходя из своих морально-этических убеждений, просить суд о снисхождении при вынесении приговора этим подросткам?
— Да, стал бы.
— Так, а если бы нам удалось доказать, что было совершено менее тяжкое преступление, чем убийство первой степени, то, на основании изложенных фактов, согласились бы вы рассмотреть возможность их обвинения, например, в убийстве второй степени или в непредумышленном убийстве.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Окружной прокурор имеет в виду, — вмешался Сэмелсон, — что в то время, как он будет пытаться доказать, что эти подростки совершили убийство первой степени, факты, представленные в суде, могут указывать на то, что на самом деле имело место менее тяжкое преступление, например, убийство второй степени или непредумышленное убийство. В таком случае будет ли мнение прокурора и обвинительный акт Большого жюри иметь решающее значение для вас и станете ли вы возражать против того, чтобы их обвинили в менее тяжком убийстве?
— Нет, не стану.
— А если в ходе судебного разбирательства будет доказано, что эти подростки не совершили никакого преступления, вы стали бы голосовать за оправдательный вердикт, за то, чтобы их освободили?
— Да, стал бы.
— Благодарю вас, — сказал Хэнк. — Прошу отвода для этого присяжного.
* * *
— Скажите, миссис Райли, где вы живете?
— На пересечении Сто тридцать восьмой улицы и Брукнер-бульвара.
— В вашем районе живет много пуэрториканцов?
— Да, довольно много.
— Вам нравится ваш район?
— Да, там неплохо.
— Но вы, кажется, не всем довольны?
— Да, кое-что меня огорчает.
— Что, например?
— То что, район приходит в упадок.
— Что вы имеете в виду под словами «прижадит в упадок»?
— Ну, сами знаете.
— Нет, я не знаю. Миссис Райли, не могли бы вы объяснить, что вы конкретно имеете в виду?
— Прощу прощения, мистер Белл, — вмешался Сэмелсон, — но какое отношение к делу имеет ваш вопрос?
— Ваша честь, на мой взгляд, это важно. Убитый подросток был пуэрториканцем. Я пытаюсь выяснить, считает ли миссис Райли, что район приходит в упадок именно потому, что в нем селятся пуэрториканцы.
— Тогда попрошу вас обойтись без иносказаний и задавать вопросы напрямую.
— Вы и в самом деле так считаете, миссис Райли?
— Я считаю, что присутствие пуэрториканцев не самым благоприятным образом отражается на стоимости недвижимости…
— Отвод, — потребовал Хэнк.
* * *
— Вы бы стали возражать в случае включения вас в список присяжных для участия в суде по делу об убийстве?
— Да, я был бы против.
— Почему?
— За последние два года меня уже три раза назначали присяжным. Мне не нравится эта работа, и я хотел бы просить, чтобы меня больше не вызывали.
— Что ж, если нет возражений, — угрюмо проговорил Сэмелсон, — то, полагаю, мы можем дать отвод этому сознательному гражданину.
* * *
— Миссис Франкворт, у вас есть дети?
— Да. Трое.
— Мальчики или девочки?
— Две дочки и сын.
— Сколько им лет?
— Тринадцать, десять и восемь.
— Вы смогли бы отправить этих подростков на электрический стул?
— Да, наверное, да. Если они виновны.
— А вы полагаете, что они виновны?
— Еще не знаю.
— Вы читали в газетах об этом происшествии?
— Да.
— И у вас не сложилось однозначеного мнения о том, виновны эти подростки или нет?
— Нет. Я не верю тому, что пишут в газетах.
— А вы поверите тому, что услышите в этом суде?
— Да.
— Вы станете верить всему, что здесь услышите?
— Что вы имеете в виду?
— Обвинение представит вам свою точку зрения на случившееся, защита — свою. А вынесение вердикта предполагает, что вы будете должны принять точку зрения лишь одной из сторон — либо той, либо другой.
— Сначала я выслушаю доводы обоих, а уж затем решу» кто прав, а кто нет.
— Миссис Франкворт, на ваш взгляд, убийство — это преступление?
— Иногда да.
— Но не всегда?
— Я считаю, если человек совершает убийство, защищая свою жизнь, то его нельзя считать преступником.
— Среди ваших знакомых есть пуэрториканцы?
— Нет, сэр.
— А вы стали бы возражать, если бы по соседству с вами поселилась семья пуэрториканцев?
— Мне никогда не приходилось оказываться в такой ситуации, так что мне трудно судить об этом. Но полагаю, если бы они оказались порядочными людьми и хорошими соседями, то я не имела бы ничего против такого соседства.
— Миссис Франкворт, вы живете в этом городе с самого рождения?
— Нет.
— А где вы родились?
— В Англии. Наша семья перебралась в Америку, когда мне было двенадцать лет.
— Благодарю вас, миссис Франкворт. С позволения суда мне хотелось бы внести этого присяжного в список.
* * *
— Каков род ваших занятий, мистер Эббини?
— Я владею сетью ресторанов.
— Где они расположены?
— Здесь, в городе.
— Вы принимаете на работу пуэрториканцов?
— Да.
— Почему?
— Они прекрасные работники.
— И сколько пуэрториканцев работает на вас?
— Ну… я бы сказал, человек пятьдесят или около того.
— Вы когда-либо общались с ними лично?
— Конечно. Мне нравятся пуэрториканцы.
— А негры у вас работают?
— Нет.
— Почему?
— Просто не работают, и все.
— Вы испытываете предубеждение против приема на работу негров, не так ли?
— Да нет, я бы так не сказал. Просто у меня никогда не появлялось возможности брать их на работу, вот и все.
— Мистер Белл, — вмешался Сэмелсон, — насколько я знаю, в данном деле нет фигурантов-негров. Процесс и без того обещает быть довольно длительным, и я не вижу резона затягивать его еще больше, задавая присяжным вопросы, не имеющие непосредственного отношения к рассматриваемому нами делу.
— Ваша честь, я лишь пытался выяснить, насколько далеко распространяется расовая терпимость мистера Эббини.
— И тем не менее его отношение к неграм не имеет прямого отношения к делу, рассматриваемому в этом суде.
— Тогда, ваша честь, у меня больше нет вопросов. Мне бы хотелось заявить отвод этому человеку.
* * *
Неделя ушла на то, чтобы уладить все разногласия между сторонами по составу присяжных. В конце первой недели адвокаты с обеих сторон выступили со своими вступительными речами. Хэнк заверил присяжных, что вне всяких сомнений он докажет, что трое подростков виновны в совершении убийства первой степени. Адвокаты защиты, со своей стороны, заверили присяжных в том, что они докажут, что эти мальчики ничего такого не совершали.
— На этом процессе вы услышите много проникновенных призывов, — сказал один из адвокатов защиты, — и множество бесстрастных речей о расовой терпимости, физических недостатках и бедном, слепом мальчике, якобы безжалостно и безвинно убиенном тремя подростками. Но мы призываем вас, дабы свершилось правосудие именем Божьим, забыть об эмоциях и прислушаться к голосу разума. Мы будем излагать факты ясно и логично, и затем, будучи собраны воедино, эти самые факты подскажут вам, какой вердикт следует вынести в той уединенной комнате, где вы соберетесь, чтобы решить, заслуживают ли эти трое подростков того, чтобы лишить их жизни. И я уверен, что ваш вердикт будет гласить: «Не виновны».
И лишь после этого суд начался по-настоящему.
Были заслушаны свидетели: полицейские, производившие арест, помощник окружного прокурора, принявший вызов из полицейского участка, лейтенант Ганнисон, детектив Ларсен — и все показали под присягой, что на одежде троих подростков, задержанных вечером десятого июля, имелись следы крови.
На второй день слушаний Хэнк пригласил Энтони Апосто занять место свидетеля. Когда подростка приводили к присяге, в зале воцарилась мертвая тишина. По случаю суда на Апосто был строгий темно-синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Он занял место свидетеля, Хэнк подошел к нему и, помедлив самую малость, сказал:
— Прошу вас назвать суду свое полное имя.
— Энтони Апосто.
— Вы также известны многим как Бэтмен?
— Да.
— Кто вам дал такое прозвище?
— Я сам его выбрал.
— Почему?
— Почему Бэтмен? — не понял свидетель.
— Да.
— Не знаю.
— Вы не знаете, почему выбрали для себя такое прозвище?
— Это из комиксов — Бэтмен.
— Да, я знаю. Вам нравится читать комиксы?
— Я люблю смотреть в них картинки.
— У вас проблемы с чтением?
— Ага, небольшие.
— Но вам все-таки нравится читать комиксы, верно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35