Окна в карете были закрыты плотными шторами, и от того в ней было полутемно. От моего тюремщика пахло нюхательным табаком, лавандовой водой и дорожной пылью. Теперь, когда мы остались вдвоем, не было никакого труда подслушать, о чем думает этот человек.
– Странная бабенка, – думал он, глядя прямо перед собой и, делая виду, что не обращает на меня никакого внимания, – другая бы подняла визг, начала, уговаривать отпустить, умолять, а это села и сразу же успокоилась, как будто ее каждый день арестовывают. А я-то каков! Сразу все увидели, что важная персона. Помещик так испугался, что смог еле слово вымолвить! Мужики смотрели как на генерала! А почему бы мне и не быть генералом! Вот выполню в точности приказ, глядишь, Курносый и даст мне статского советника, а то и действительного. У него все просто, главное чтобы под настроение угодить…
Я сначала не поняла, кого он называет Курносым, но потом вспомнила, что так прозвали нашего императора. Оказывается, меня арестовали по царскому приказу. Это было самое странное. Зачем было царю меня арестовывать и посылать такого важного господина и столько солдат!
– Жарко, – думал, между тем, мой тюремщик, – карета темная, за день так на солнце нагреется, дышать будет нечем. Хоть бы дождь, что ли, пошел.
О том, по какой причине он меня арестовал, тюремщик не вспоминал, а думал больше о том, как на него кто смотрит.
– Стану действительным статским советником, а там, и до тайного недалеко. Вот тогда я себя покажу! Карета с форейтором, шестериком, да чтобы кони заводские и все одной масти! Лучше чтобы были гнедыми, мне в стать. Поскачу по Невскому, так чтобы всякий спрашивал у встречного: «Это чей такой выезд?»-А тот ему удивленно в ответ: «Неужто, не знаете? Это всякий в Петербурге знает. Самого Ломакина Иоакима Пркоповича, тайного советника и кавалера! У него одного на весь Петербург такие добрые гнедые».
Я, притулилась в уголке, и слушала тайные мысли Иоакима Прокоповича, не зная как заставить его вспомнить обо мне и причине моего ареста. Однако он думал только о своих грядущих чинах, о том, как его будут все уважать, а обо мне не вспоминал вовсе, будто я не сидела рядом с ним в карете.
Скоро меня начало укачивать от духоты и монотонной езды, и я спросила Ломакина: можно ли открыть окно, для свежего воздуха. Он отвлекся от мечтаний о своей будущей квартире, непременно на Мойке, и чтобы в десять комнат с богатыми мебелями и ливрейным швейцаром у входа и недовольно ответил, что окна открыть никак нельзя, не велено по циркуляру.
– А и правда, становится жарко, – думал Иоаким Прокопович, – а на мне шерстяной сюртук. Зря я манкировал совет Авдотьи Тихоновны и не взял в дорогу холщевый.
Опять он погрузился в мечты, и продолжал сладко улыбаться и качать головой в такт ходу кареты, а я устроилась, как могла удобно, и попыталась уснуть. Вдруг нас сильно тряхнула на ухабе и будущий тайный советник и кавалер, навалился на меня всем тяжелым телом и, наконец, заметил, что с ним в экипаже едет женщина. Я от испуга вскрикнула и с упреком посмотрела на Ломакина.
– Не извольте беспокоиться, – успокоил он, – карета надежная, и нипочем не опрокинется.
– На твой век, ее, верно, хватит, – словно продолжая, сказанную вслух фразу, подумал он. – А это, между прочим, задача, как лучше состряпать, чтобы комар носа не подточил? И зачем мне навязли на голову кирасир! Дали бы обычных солдат, с них какой спрос. Глаза закрыть и кругом. Эти же благородные, чистоплюи еще помешают девку удавить. Прямого-то приказа нет, Платон Петрович сказал обиняком, но неясно, хорошо бы, мол, было, чтобы она до Питера не доехала. А как она может не доехать? Молодая, здоровая, не от чего ей просто так умереть. Придется душить подушкой, а как она начнет вырываться, закричит и кто-нибудь услышит? Платон Петрович хороший жук! Как грязную работу делать, так всегда Иоаким Прокопович.
«Так он собирается меня задушить! – с отчаяньем, подумала я. – За что? Почему? Я никому не сделала ничего плохого!»
Я повернулась к Ломакину. Он опять закрыл глаза и тихо улыбался своим мечтам. Мой палач был такой важный, медлительный, скучный, что мне стало страшно. Ведь такой не задумываясь, убьет и назавтра даже имени твоего не вспомнит. Будет как сейчас мечтать то о лошадях, то о квартире и жить как жил, я молодая, красивая, буду лежать мертвой в сырой земле! У меня в мыслях началась тихая паника.
Что может сделать молодая женщина со здоровым мужчиной в тесном пространстве кареты? Да еще одна и без оружия. Он просто свернет ей шею. Может быть позвать на помощь, думала я. Иоаким Прокопович ругал кирасиров, вдруг они мне помогут? Только что я им скажу, я, мол, подслушала, о чем думает чиновник Ломакин, и узнала, что он собирается меня убить! Кто мне поверит. Просто решат, что я сошла с ума. Неужели он меня так просто убьют! А ведь Костюков предсказал мне долгую жизнь, вспомнила я, это меня немного успокоило.
Я постаралась взять себя в руки и раньше времени не отчаиваться. Сначала нужно осмотреться, понять, что к чему и тогда постараться придумать, как спастись.
– Простите, пожалуйста, господин, я не знаю вашего имени отчества, – нежным голосом заговорила я.
Тот открыл глаза и недовольно ответил:
– Надворный советник Ломакин.
Вообще-то я хотела попросить воды, но тут меня словно черт толкнул под руку, и я удивленно воскликнула:
– Не может быть! Вы то самый Иоаким Прокопович Ломакин?
Надворный советник, кажется, впервые посмотрел мне прямо в лицо. Даже в полутьме кареты было видно, как он удивлен.
– Вы, что, сударыня, меня знаете?
– Лично не знаю, но очень много о вас слышала, – ответила я.
– От кого, позвольте спросить? – подозрительно спросил он.
Тут я чуть не попала в ловушку. Назвать кого-то, кто его знает, я не могла, потому ответила неопределенно:
– О вас здесь очень многие говорят, местные жители считают что вы один из самых наилучших российских чиновников.
– Вы, сударыня, серьезно говорите или шутите? – строго спросил он.
– Конечно, серьезно, откуда бы я иначе могла знать ваше имя и отчество? У нас все так и говорят, если сказал надворный советник Иоаким Прокопович, то и печати не нужно!
– Действительно, откуда… Я вас нынче тоже увидел первый раз в жизни…
– А она ничего, миленькая и, видать, не глупая, – подумал он, – выходит есть и среди женского сословия не одни только дуры. А все-таки, откуда про меня в такой глуши известно… Неужто, разговоры пошли после похвалы Курносого.
– Мне говорили, что вас сам государь очень хвалил, – подтвердила я его предположение.
– Точно говорит, – успокоился он. – Это, сударыня, пустое, я просто выполнил свой долг.
– Квартальный-то так пьян был, что сам в Неву упал, а я тогда мимо шел, увидел и веревку ему-то бросил. А государь увидал, и похвалил за радение, – вспомнил Ломакин, а вслух сказал:
– Думаю, что на моем месте так бы поступил каждый, случись ему вечером гулять вдоль Невы. А государь наш за каждой мелочью в столице и империи надзирает, вот и оценил мое радение, – со скромным достоинством рассказал надворный советник, а про себя вспомнил подробности своего подвига:
– Да, та прогулка у меня была хорошая, поздним вечером, осенью в дождь, с покойником за спиной, – усмехнулся он. – Только тело с камнем на шее в воду опустил, а тут пьяный квартальный тонет, и как оглашенный орет. У меня в руке веревка от того покойника осталась, вот и бросил… Только вытащил, Курносого счастливая планида принесла….
– Не скажите, Иоаким Прокопович, – воскликнула я, – не всякий чиновник на такое способен. Осенью в темноте незнакомого человека спасти!
– Выходит, раззвонили уже по всей Руси, – не без удовольствия, подумал он, – а ведь тогда и правда большая удача была, Курносый меня сразу из коллежских секретарей в надворные советники возвысил.
– Говорят, вас тогда сразу через два чина возвысили! – опять вступила я в приятный разговор. – Я думаю, по заслугам. Да еще недооценили. Разве ж у нас умеют оценить настоящий талант! По вашему разуму и способностям вам никак нельзя быть ниже тайного советника, а то и действительного!
Ломакин умилился справедливой оценке своей персоны и, повернувшись боком, сел так чтобы быть ко мне лицом.
– Какая приятная бабенка, – с удовольствием, думал он, – и глазки у нее этакие славные и сама… С тела правда не изобильна, а жить. Жить ей мало осталось, не успеет красоту нагулять. И, платьице какое у нее легонькое, все сиськи наружу торчат. Как бы вечером не простыла… Нынче хоть и лето, а вечерами прохладно бывает. Не задавлю сегодня, так надо будет ей платок теплый достать…
– Это, сударыня, не нам решать, а высшему начальству, – солидно откашлявшись, сказал Ломакин. – Наше дело беззаветно служить, а чины ждать по заслугам. Вы, давеча, хотели в окошечко полюбоваться, так оно ничего, немного можно. Я сам не любитель на зеленые древа и всякие поля глазеть, но других не осуждаю. Это не грех, все в природе есть Божье создание.
Чиновник, немного отодвинул штору с моей стороны кареты, так что в щель стала видна дорога, поле пшеницы и скачущий рядом с окошком кареты кирасир. Он мельком взглянул на приоткрывшуюся занавеску, и, пришпорив лошадь, исчез впереди.
– Посмотрели? – умильным голосом, спросил Ломакин.
– Да, спасибо, – нежным голосом поблагодарила я, – было очень красиво.
– Вот и хорошо, – сказал он и, перегнувшись через меня, задернул штору. Какое-то мгновение его бедро касалось моего, и я почувствовала, что он сразу напрягся.
– Ах, какой вы, Иоаким Прокопович, милый. Я так рада, что с вами познакомилась. Когда нашим расскажу, что с самим надворным советником Ломакиным ехала в карете, никто не поверит! – порадовала я чиновника еще одним признаком славы.
– Не расскажешь, милая, – с непонятной печалью подумал Иоаким Прокопович, – жить тебе осталось день, два от силы. Уж, ладно, сегодня не трону, а потом, извини и прощай. Жалко не жалко, а служба для чиновного человека самое главное!
Я хотела сразу же обсудить новую тему о верности чиновников служебному долгу, но Ломакин отодвинулся от меня на противоположную сторону дивана. Я ласково посмотрела на него, но он нарочито крепко зажмурил глаза и сделал вид что заснул.
Мне тоже стоило подумать о своем незавидном положении, и я последовала его примеру, сделала вид что дремлю. За что меня арестовали, я пока не знала. Мне кажется, этого не знал и сам конвоир. Скорее всего, ему просто приказали найти некую женщину, арестовать и сделать так, чтобы она умерла по дороге в столицу.
Алеша когда-то мне говорил, что лучший способ понравиться, говорить, то, что собеседник хочет от тебя услышать, а прослыть умным, повторять его мысли. Это я и делала и сразу же у нас с Ломакиным установились почти человеческие отношения. Однако что делать дальше, как защитить свою жизнь я пока не знала.
– А как вас, сударыня, по-русски зовут, – вдруг спросил надворный советник.
Я назвалась, не сразу поняв вопрос. Только позже, до меня дошло, что он считает, что кроме русского у меня есть еще другое, наверное, иностранное. Это было совсем неожиданно, но давало хоть какую-то зацепку, что арест может быть как-то связан с моим происхождением.
– Знаете, сударыня, Алевтина Сергеевна, вы первая женщина с которой я могу запросто разговаривать, – сделал он неожиданное признание.
– А ваша матушка, сестры? – удивилась я. – С ними вы разве не разговаривали?
– Никак нет-с, я с раннего детства круглый сирота. Вырос в Воспитательном доме и своего завидного положения достиг трудом, послушанием и прилежанием по службе.
В воспитательные дома, рассказал Иоаким Прокопович, отдавали незаконнорожденных детей и никого их воспитанников ни под каким видом не могли сделать крепостным. Даже если воспитанник или воспитанница женился или выходила замуж за раба, они все равно оставались свободными. Правда, из тысяч детей попавших в воспитательный дом выживали единицы.
– Когда я вырос, то благодаря знанию грамоты смог определиться на государственную службу. А дальше вы знаете, случай помог мне получить высокий чин.
– Вы знаете, Иоаким Прокопович, – выслушав его рассказ, призналась я, – у нас с вами похожие судьбы.
– О чем это вы? Неужели и вы из Воспитательного? – почти с испугом, спросил он.
– Нет, но я тоже круглая сирота. Правда, меня отдали в крестьянскую семью, и я сделалась крепостной.
– Как же так, вы ведь, кажется, дворянка? – спросил он, и выразительно посмотрел на глубокий вырез в моем платье.
– Только по мужу. Нашелся хороший человек и женился на мне. Еще совсем недавно я была простой дворовой девушкой.
Ломакина так удивил мой рассказ, что он отдернул штору со своей стороны, наверное, чтобы лучше меня рассмотреть.
– Странная штука жизнь, – задумчиво сказал он. – Двое безродных сирот едут в карете под дворянским эскортом! Среди тех медных, – он кивнул на гарцующего мимо кареты конника Кирасирского лейб-твардии Его Величества полка, – половина первейшие князья и графы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Странная бабенка, – думал он, глядя прямо перед собой и, делая виду, что не обращает на меня никакого внимания, – другая бы подняла визг, начала, уговаривать отпустить, умолять, а это села и сразу же успокоилась, как будто ее каждый день арестовывают. А я-то каков! Сразу все увидели, что важная персона. Помещик так испугался, что смог еле слово вымолвить! Мужики смотрели как на генерала! А почему бы мне и не быть генералом! Вот выполню в точности приказ, глядишь, Курносый и даст мне статского советника, а то и действительного. У него все просто, главное чтобы под настроение угодить…
Я сначала не поняла, кого он называет Курносым, но потом вспомнила, что так прозвали нашего императора. Оказывается, меня арестовали по царскому приказу. Это было самое странное. Зачем было царю меня арестовывать и посылать такого важного господина и столько солдат!
– Жарко, – думал, между тем, мой тюремщик, – карета темная, за день так на солнце нагреется, дышать будет нечем. Хоть бы дождь, что ли, пошел.
О том, по какой причине он меня арестовал, тюремщик не вспоминал, а думал больше о том, как на него кто смотрит.
– Стану действительным статским советником, а там, и до тайного недалеко. Вот тогда я себя покажу! Карета с форейтором, шестериком, да чтобы кони заводские и все одной масти! Лучше чтобы были гнедыми, мне в стать. Поскачу по Невскому, так чтобы всякий спрашивал у встречного: «Это чей такой выезд?»-А тот ему удивленно в ответ: «Неужто, не знаете? Это всякий в Петербурге знает. Самого Ломакина Иоакима Пркоповича, тайного советника и кавалера! У него одного на весь Петербург такие добрые гнедые».
Я, притулилась в уголке, и слушала тайные мысли Иоакима Прокоповича, не зная как заставить его вспомнить обо мне и причине моего ареста. Однако он думал только о своих грядущих чинах, о том, как его будут все уважать, а обо мне не вспоминал вовсе, будто я не сидела рядом с ним в карете.
Скоро меня начало укачивать от духоты и монотонной езды, и я спросила Ломакина: можно ли открыть окно, для свежего воздуха. Он отвлекся от мечтаний о своей будущей квартире, непременно на Мойке, и чтобы в десять комнат с богатыми мебелями и ливрейным швейцаром у входа и недовольно ответил, что окна открыть никак нельзя, не велено по циркуляру.
– А и правда, становится жарко, – думал Иоаким Прокопович, – а на мне шерстяной сюртук. Зря я манкировал совет Авдотьи Тихоновны и не взял в дорогу холщевый.
Опять он погрузился в мечты, и продолжал сладко улыбаться и качать головой в такт ходу кареты, а я устроилась, как могла удобно, и попыталась уснуть. Вдруг нас сильно тряхнула на ухабе и будущий тайный советник и кавалер, навалился на меня всем тяжелым телом и, наконец, заметил, что с ним в экипаже едет женщина. Я от испуга вскрикнула и с упреком посмотрела на Ломакина.
– Не извольте беспокоиться, – успокоил он, – карета надежная, и нипочем не опрокинется.
– На твой век, ее, верно, хватит, – словно продолжая, сказанную вслух фразу, подумал он. – А это, между прочим, задача, как лучше состряпать, чтобы комар носа не подточил? И зачем мне навязли на голову кирасир! Дали бы обычных солдат, с них какой спрос. Глаза закрыть и кругом. Эти же благородные, чистоплюи еще помешают девку удавить. Прямого-то приказа нет, Платон Петрович сказал обиняком, но неясно, хорошо бы, мол, было, чтобы она до Питера не доехала. А как она может не доехать? Молодая, здоровая, не от чего ей просто так умереть. Придется душить подушкой, а как она начнет вырываться, закричит и кто-нибудь услышит? Платон Петрович хороший жук! Как грязную работу делать, так всегда Иоаким Прокопович.
«Так он собирается меня задушить! – с отчаяньем, подумала я. – За что? Почему? Я никому не сделала ничего плохого!»
Я повернулась к Ломакину. Он опять закрыл глаза и тихо улыбался своим мечтам. Мой палач был такой важный, медлительный, скучный, что мне стало страшно. Ведь такой не задумываясь, убьет и назавтра даже имени твоего не вспомнит. Будет как сейчас мечтать то о лошадях, то о квартире и жить как жил, я молодая, красивая, буду лежать мертвой в сырой земле! У меня в мыслях началась тихая паника.
Что может сделать молодая женщина со здоровым мужчиной в тесном пространстве кареты? Да еще одна и без оружия. Он просто свернет ей шею. Может быть позвать на помощь, думала я. Иоаким Прокопович ругал кирасиров, вдруг они мне помогут? Только что я им скажу, я, мол, подслушала, о чем думает чиновник Ломакин, и узнала, что он собирается меня убить! Кто мне поверит. Просто решат, что я сошла с ума. Неужели он меня так просто убьют! А ведь Костюков предсказал мне долгую жизнь, вспомнила я, это меня немного успокоило.
Я постаралась взять себя в руки и раньше времени не отчаиваться. Сначала нужно осмотреться, понять, что к чему и тогда постараться придумать, как спастись.
– Простите, пожалуйста, господин, я не знаю вашего имени отчества, – нежным голосом заговорила я.
Тот открыл глаза и недовольно ответил:
– Надворный советник Ломакин.
Вообще-то я хотела попросить воды, но тут меня словно черт толкнул под руку, и я удивленно воскликнула:
– Не может быть! Вы то самый Иоаким Прокопович Ломакин?
Надворный советник, кажется, впервые посмотрел мне прямо в лицо. Даже в полутьме кареты было видно, как он удивлен.
– Вы, что, сударыня, меня знаете?
– Лично не знаю, но очень много о вас слышала, – ответила я.
– От кого, позвольте спросить? – подозрительно спросил он.
Тут я чуть не попала в ловушку. Назвать кого-то, кто его знает, я не могла, потому ответила неопределенно:
– О вас здесь очень многие говорят, местные жители считают что вы один из самых наилучших российских чиновников.
– Вы, сударыня, серьезно говорите или шутите? – строго спросил он.
– Конечно, серьезно, откуда бы я иначе могла знать ваше имя и отчество? У нас все так и говорят, если сказал надворный советник Иоаким Прокопович, то и печати не нужно!
– Действительно, откуда… Я вас нынче тоже увидел первый раз в жизни…
– А она ничего, миленькая и, видать, не глупая, – подумал он, – выходит есть и среди женского сословия не одни только дуры. А все-таки, откуда про меня в такой глуши известно… Неужто, разговоры пошли после похвалы Курносого.
– Мне говорили, что вас сам государь очень хвалил, – подтвердила я его предположение.
– Точно говорит, – успокоился он. – Это, сударыня, пустое, я просто выполнил свой долг.
– Квартальный-то так пьян был, что сам в Неву упал, а я тогда мимо шел, увидел и веревку ему-то бросил. А государь увидал, и похвалил за радение, – вспомнил Ломакин, а вслух сказал:
– Думаю, что на моем месте так бы поступил каждый, случись ему вечером гулять вдоль Невы. А государь наш за каждой мелочью в столице и империи надзирает, вот и оценил мое радение, – со скромным достоинством рассказал надворный советник, а про себя вспомнил подробности своего подвига:
– Да, та прогулка у меня была хорошая, поздним вечером, осенью в дождь, с покойником за спиной, – усмехнулся он. – Только тело с камнем на шее в воду опустил, а тут пьяный квартальный тонет, и как оглашенный орет. У меня в руке веревка от того покойника осталась, вот и бросил… Только вытащил, Курносого счастливая планида принесла….
– Не скажите, Иоаким Прокопович, – воскликнула я, – не всякий чиновник на такое способен. Осенью в темноте незнакомого человека спасти!
– Выходит, раззвонили уже по всей Руси, – не без удовольствия, подумал он, – а ведь тогда и правда большая удача была, Курносый меня сразу из коллежских секретарей в надворные советники возвысил.
– Говорят, вас тогда сразу через два чина возвысили! – опять вступила я в приятный разговор. – Я думаю, по заслугам. Да еще недооценили. Разве ж у нас умеют оценить настоящий талант! По вашему разуму и способностям вам никак нельзя быть ниже тайного советника, а то и действительного!
Ломакин умилился справедливой оценке своей персоны и, повернувшись боком, сел так чтобы быть ко мне лицом.
– Какая приятная бабенка, – с удовольствием, думал он, – и глазки у нее этакие славные и сама… С тела правда не изобильна, а жить. Жить ей мало осталось, не успеет красоту нагулять. И, платьице какое у нее легонькое, все сиськи наружу торчат. Как бы вечером не простыла… Нынче хоть и лето, а вечерами прохладно бывает. Не задавлю сегодня, так надо будет ей платок теплый достать…
– Это, сударыня, не нам решать, а высшему начальству, – солидно откашлявшись, сказал Ломакин. – Наше дело беззаветно служить, а чины ждать по заслугам. Вы, давеча, хотели в окошечко полюбоваться, так оно ничего, немного можно. Я сам не любитель на зеленые древа и всякие поля глазеть, но других не осуждаю. Это не грех, все в природе есть Божье создание.
Чиновник, немного отодвинул штору с моей стороны кареты, так что в щель стала видна дорога, поле пшеницы и скачущий рядом с окошком кареты кирасир. Он мельком взглянул на приоткрывшуюся занавеску, и, пришпорив лошадь, исчез впереди.
– Посмотрели? – умильным голосом, спросил Ломакин.
– Да, спасибо, – нежным голосом поблагодарила я, – было очень красиво.
– Вот и хорошо, – сказал он и, перегнувшись через меня, задернул штору. Какое-то мгновение его бедро касалось моего, и я почувствовала, что он сразу напрягся.
– Ах, какой вы, Иоаким Прокопович, милый. Я так рада, что с вами познакомилась. Когда нашим расскажу, что с самим надворным советником Ломакиным ехала в карете, никто не поверит! – порадовала я чиновника еще одним признаком славы.
– Не расскажешь, милая, – с непонятной печалью подумал Иоаким Прокопович, – жить тебе осталось день, два от силы. Уж, ладно, сегодня не трону, а потом, извини и прощай. Жалко не жалко, а служба для чиновного человека самое главное!
Я хотела сразу же обсудить новую тему о верности чиновников служебному долгу, но Ломакин отодвинулся от меня на противоположную сторону дивана. Я ласково посмотрела на него, но он нарочито крепко зажмурил глаза и сделал вид что заснул.
Мне тоже стоило подумать о своем незавидном положении, и я последовала его примеру, сделала вид что дремлю. За что меня арестовали, я пока не знала. Мне кажется, этого не знал и сам конвоир. Скорее всего, ему просто приказали найти некую женщину, арестовать и сделать так, чтобы она умерла по дороге в столицу.
Алеша когда-то мне говорил, что лучший способ понравиться, говорить, то, что собеседник хочет от тебя услышать, а прослыть умным, повторять его мысли. Это я и делала и сразу же у нас с Ломакиным установились почти человеческие отношения. Однако что делать дальше, как защитить свою жизнь я пока не знала.
– А как вас, сударыня, по-русски зовут, – вдруг спросил надворный советник.
Я назвалась, не сразу поняв вопрос. Только позже, до меня дошло, что он считает, что кроме русского у меня есть еще другое, наверное, иностранное. Это было совсем неожиданно, но давало хоть какую-то зацепку, что арест может быть как-то связан с моим происхождением.
– Знаете, сударыня, Алевтина Сергеевна, вы первая женщина с которой я могу запросто разговаривать, – сделал он неожиданное признание.
– А ваша матушка, сестры? – удивилась я. – С ними вы разве не разговаривали?
– Никак нет-с, я с раннего детства круглый сирота. Вырос в Воспитательном доме и своего завидного положения достиг трудом, послушанием и прилежанием по службе.
В воспитательные дома, рассказал Иоаким Прокопович, отдавали незаконнорожденных детей и никого их воспитанников ни под каким видом не могли сделать крепостным. Даже если воспитанник или воспитанница женился или выходила замуж за раба, они все равно оставались свободными. Правда, из тысяч детей попавших в воспитательный дом выживали единицы.
– Когда я вырос, то благодаря знанию грамоты смог определиться на государственную службу. А дальше вы знаете, случай помог мне получить высокий чин.
– Вы знаете, Иоаким Прокопович, – выслушав его рассказ, призналась я, – у нас с вами похожие судьбы.
– О чем это вы? Неужели и вы из Воспитательного? – почти с испугом, спросил он.
– Нет, но я тоже круглая сирота. Правда, меня отдали в крестьянскую семью, и я сделалась крепостной.
– Как же так, вы ведь, кажется, дворянка? – спросил он, и выразительно посмотрел на глубокий вырез в моем платье.
– Только по мужу. Нашелся хороший человек и женился на мне. Еще совсем недавно я была простой дворовой девушкой.
Ломакина так удивил мой рассказ, что он отдернул штору со своей стороны, наверное, чтобы лучше меня рассмотреть.
– Странная штука жизнь, – задумчиво сказал он. – Двое безродных сирот едут в карете под дворянским эскортом! Среди тех медных, – он кивнул на гарцующего мимо кареты конника Кирасирского лейб-твардии Его Величества полка, – половина первейшие князья и графы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42