– Вы отвернитесь, я себя по женскому делу в порядок приведу, – попросила я.
Простосердечные мужики без возражений отвернулись. Я подняла рубашку и умастила пистолет и нож. Теперь можно было отправляться навстречу подвигам.
– Ну, что, скоро ты? – спросил первый.
– Готова, пошли!
Мы гуськом вышли из покоев. Спальня Трегубова была на втором этаже и чтобы туда попасть, нужно было вернуться в общий зал, затем подняться наверх по парадной лестнице. В доме был подозрительно тихо. Никто не слонялся как обычно по своей нужде, в общих покоях, из комнат не было слышно храпа. Казалось, что все знали, что сейчас происходит, ждут развития событий и приникли к дверным щелям.
Мужики шли молча, выполняя знакомое действие. Я шагала между ними и тоже молчала. Стараясь не скрипеть ступенями, мы поднялись наверх и коротким коридорчиком подошли к спальне Трегубова. Дверь в нее была плотно закрыта.
– Давай, Емеля, твоя неделя, – обратился первый похититель к товарищу.
Тот вытащил из-за пазухи мешок, развернул его и тихо мне сказал:
– Ты, барыня, не сомневайся, он чистый, жена только сегодня постирала.
– Ладно, начинайте, только осторожнее, сильно меня не помните, – попросила я.
Емеля расправил большой мешок и осторожно надел мне его на голову, потом продернул вниз края, и я вся оказалась внутри.
– Постучи сам, а то мне боязно, – попросил Емеля товарища.
Тот помедлил, потом осторожно постучал в дверь костяшками пальцев. Я услышала шаги, скрипнули дверные петли, и тихий голос Платона Карповича спросил:
– Ну, что доставили?
– Точно так-с, – доложил первый.
– Сильно брыкалась?
– Это как водится, очень резвая барыня, чуть Емельке глаза не выцарапала!
Кузьма Платонович довольно хмыкнул и приказал:
– Ладно, заносите.
Я приготовилась и придержала, чтобы не выпало, оружие. Мужики бережно меня подняли и внесли сначала в кабинет Трегубова, оттуда в спальню. Я замычала и начала вырываться.
– Сюда, сюда, несите, – указывал Кузьма Платонович, забегая вперед и демонстрируя хозяину свое рвение. – Кладите ее на полати. А ты голубушка не бунтуй, тебе теперь ничего не поможет! – добавил он, обращаясь уже ко мне.
Меня положили на что-то мягкое и отпустили. Для пущей важности я еще подергалась, поболтала ногами, после чего сделала вид, что смирилась.
– Снять с нее мешок или как? – спросил первый мужик, чьего имени я так и не знала.
– Не нужно, мы сами справимся, – наконец подал голос и Василий Иванович, – вы можете идти!
Мужики, про себя проклиная помещика и сочувственно думая обо мне, поклонились и вышли. Мы остались втроем. Какое-то время все они молчали. Трегубов откровенно трусил и жалел, что здесь нет Вошина. Потом спросил нового управляющего:
– Как она, Платоныч?
– Сначала ерепенилась, потом смирилась, – ответил тот. – Ничего, если не будет ласковой, получит арапником, сразу подобреет!
– А ведь я вас, Алевтина Сергеевна, полюбил всем сердцем, а вы меня так грубо отвергли, – плачущим голосом обратился ко мне Трегубов. Неужели вам жалко было сказать мне ласковое слово! Оборотили бы на меня свое внимание, тогда бы ничего плохого и не случилось. Было бы все по любви и согласию! А так вы меня сами вынудили к крайним мерам!
Я, не размыкая губ, промычала что-то возмущенное. Василий Иванович меня правильно понял и продолжил упрекать.
– Разве я вам не клялся в любви? Неужто, мое желание для вас совсем ничего не значит? Много ли нужно любящему человеку? Ласковый взгляд, да покорность! Вы же знали, как я скорбел, как болела моя душа, и вы даже простым добрым словом, не захотели меня утешить!
Удивительное дело, Трегубов думал именно то, что говорил! Он до глубины души был оскорблен моим равнодушием! Похоже, что этот баловень судьбы не знал ни сомнений, но милосердия. Он считал, что весь мир должен заботиться о его удовольствиях и все кто противится, негодяи и его злейшие враги.
Я едва сдержалась, чтобы не сказать, все, что о нем думаю, но в последний момент прикусила язык. Взывать к его чести и совести было самым последним делом.
– Мной не побрезговала сама матушка императрица, – продолжил он стыдить меня, – а вчерашней дворовой девке я оказался не хорош! Ничего, каждому воздастся по делам его!
Василий Иванович так распалил себя жалостными речами, что начал впадать в другую крайность, в гнев. Теперь мужское желание смешалось у него с ненавистью, и я почувствовала, как рука его сама потянулась к плети.
– Платоныч, сними с нее мешок, я хочу посмотреть ей в глаза! – капризно приказал он.
Кузьма Платонович сам изнывал от желания посмотреть на меня, правда, думал он в тот момент совсем не о моих глазах. Не теряя времени, старик попытался освободить меня от грубой мешковины. Однако я всем телом придавила край мешка, и сдернуть его с меня сил у него не хватило, он лишь протащил меня по постели и, задохнувшись, отступил.
– Больно она, Василий Иванович, тяжела, мне одному не справиться. Может позвать мужиков? Они ее мигом разденут.
– Пустое, я тебе сам помогу, пододвинь-ка мое кресло к кровати.
Бедный старенький Кузьма Платонович теперь был вынужден двигать кресло с увесистым хозяином. Трегубов как мог ему помогал и, наконец, мы все втроем собрались в одном месте.
– Ишь, б…, как разлеглась, – со злостью, сказал Трегубов и ущипнул ищущей рукой мои торчащие наружу голые ноги.
Я непроизвольно попыталась его лягнуть, но не попала.
– Платоныч, она дерется, – пожаловался Трегубов, и мое бедро ожег удар.
От боли и неожиданности я вскрикнула, но тут же меня ударили снова. Теперь моим насильникам не нужно было трудиться и вытаскивать меня из мешка, я сама ужом выползла из него наружу.
Очередной удар плети пришелся мне по спине, но в тот момент мне было все рано. Я освободилась и вскочила на ноги. Василий Иванович сидел совершенно голым в своем кресле, отставив в сторону сломанную ногу, и замахивался для очередного удара. Он был очень возбужден, и я подумала, что матушка императрица, по слухам, любившая крупных мужчин, не зря обратила на гвардейского сержанта свое благосклонное внимание. Пока я рассматривала Трегубова, управляющий успел забежать сзади и оказался у меня за спиной.
То, что я не связана и свободна, неприятно поразило Трегубова. Он понял, что короткой плетью ему меня теперь не достать и скорчил обиженную рожу. От боли и унижения я пока не могла ничего сказать, без звука открывала рот и в гневе, притопывала ногой. Несколько мгновений, пока мои противники были растеряны, истекли, я ничего не предприняла, и мне на спину бросился верный хозяину Кузьма Платонович. Он обхватил меня сзади и вцепился рукам в груди. Я лягнула его голой пяткой, но он только засмеялся и больно их сжал.
Теперь ко мне подбирался Трегубов. Он отбросил плеть, вылез из кресла и довольно ловко полз по постели. Я опять попыталась вырваться из объятий Кузьмы Платоновича, но он вцепился в меня как клещ, прижался всем телом и думал такие мерзости, что я саданула его в живот локтем. Он ойкнул, но меня не отпустил.
– Попалась, голубушка! – радостно воскликнул Трегубов, схватил обеими руками меня за ворот рубахи и рванул его в разные стороны.
Тонкая ткань затрещала, и я тут же оказалась голой. Кузьма Платонович почувствовав ладонями, что на мне больше нет одежды, от восторга захрюкал, а вот Василий Иванович, разглядев мое тайное оружие, в испуге отпрянул и крикнул:
– Платоныч, у нее нож!
Управляющий предупреждения не понял, продолжил с восторгом тискать груди и делать сзади непристойные движения. Однако едва тупой нож для резки бумаги, воткнулся ему в живот, взвизгнул и отскочил в сторону.
Я, наконец, оказалась свободной и знала, что мне делать дальше.
– Убили! – жалобно простонал управляющий, держась руками за живот и отступая в конец спальни. – Василий Иванович, она меня насмерть зарезала!
Однако Трегубову было не до чужих несчастий, с него хватало и своих. Он заворожено смотрел в дуло пистолета и на мой палец, выжимающий курок.
– Алевтина Сергеевна, голубушка, не надо, – бормотал он, упираясь спиной в стену. – Пощадите, я, я…
Что он сделает, если я его пощажу, Василий Иванович не придумал и замолчал, ожидая выстрела. Его могучая возбужденная плоть на глазах опала и превратилась в кусок морщинистой кожи. Потом из нее что-то полилось. Я испугалась, не поняв, что с ним случилось, только позже, когда все было позади, догадалась, что он от страха описался.
– Что с вами, Василий Иванович? – спросила я, дав помещику возможность сполна почувствовать страх близкой смерти. – По вашему приказу меня сюда привели, а теперь, вы, похоже, этому не рады?
В прекрасных глазах Трегубова, затеплилась робкая надежда. Выстрела все не было, и в нем вспыхнула жажда жизни. Он жалко улыбнулся и попытался оправдаться:
– Не своей волей, Алевтина Сергеевна, совершил я сие преступное деяние, а исключительно подчиняясь испепеляющей страсти! Кузьма виноват, это он меня, мерзавец, подбил! Не меня нужно судить и наказывать, а его и Амура!
– Ну, пожалуй, – рассудительно согласилась я, копируя голос мужа, – Амура я убивать, не стану, а вот как вы оправдаетесь за плеть? Это тоже от великой любви? Вы знаете, что бывает за такое оскорбление? Если я вас сейчас не застрелю, вас поставит к барьеру мой муж, а уж он-то не промахнется!
– Алевтина Сергеевна, простите, не своей волей сотворил сие злодейство, затмение нашло! – вдруг завыл Василий Иванович, раскачиваясь на постели. – Что хотите, требуйте, скажете жениться, женюсь, хоть на вас, хоть на ком! В ногах буду валяться, на богомолье по святым местам пешком пойду, грех замаливать! Только не убивайте!
– Нет, замуж я за вас идти не хочу, да и не могу, – сказала я, – а вот помочь спасти душу помогу.
– Меня лучше спасите, не видите, помираю, – послышался со стороны жалобный голос, – люди вы или ироды, я весь кровью истекаю!
– Помолчи, Платоныч, – совсем другим голосом, чем разговаривал со мной, прикрикнул на управляющего Василий Иванович, – нам теперь не до тебя. Бог даст, выживешь!
– Как же выживу, что это за дело человеку в живот ножом тыкать!
– Спасите мою бедную душу голубушка Алевтина Сергеевна, я вам за то сам не знаю что сделаю! – перебил раненного «напарника» Трегубов.
Он уже немного оправился от испуга и, торопясь, думал, что если меня отвлечь или разжалобить, то вполне можно будет отобрать пистолет и сполна отквитаться за унижение. От одной мысли о таком удачном исходе переговоров, он опять начал заметно возбуждаться.
– А может и не стоит вас спасать, зачем такая грешная душа Господу, – задумчиво сказала я. – Прострелю я вам, лучше, Василий Иванович, печень или живот, вот тогда вы в смертных муках от скверны-то и очиститесь!
И опять опала грешная плоть бедного помещика и снова ужас сковал его душу. В подтверждении серьезности намерений, я отступила на полшага, чтобы он не достал меня рукой и начала поочередно целиться в разные части тела, пока не остановилась на одной, самой уязвимой. Такого поворота переговоров Трегубов не ожидал и, холодея, закрыл мне цель обеими руками.
– Но вы же обещали! – простонал он и заплакал. – Вы же чувствительная женщина, имейте ко мне христианское милосердие!
– А что за барышню вы тут запороли арапником? – спросила я.
Василий Иванович ожидал чего угодно, но не такого вопроса и посмотрел на меня с нескрываемым ужасом, как на привидение.
– Навет, навет, подлый навет, – быстро ответил он, стуча зубами. – Нет на мне такого греха! Она сама попросила, да случайно померла! Все отдам, все заберите, только не мучайте меня больше!
– Ладно, напишите мне дарственную на все свое имущество, тогда может, и помилую, – наконец, согласилась я.
– Напишу, напишу, все забирайте, – сразу согласился он, уже придумывая как меня обмануть. – Только не убивайте!
Как правильно оформлять казенные бумаги я, само собой, не знала, но это знал Трегубов, значит, я все могла контролировать и пресекать каждую попытку обмана.
– Кузьма Платонович, – обратилась я к управляющему, – принесите гербовую бумагу и письменные принадлежности.
Он только застонал и не двинулся с места. Управляющий сидел, скорчившись в кресле, и зажимал рукой ничтожную рану на животе. В отличие от нас с Трегубовым, он был в сюртуке, правда, со спущенными панталонами. Когда он успел разоблачиться, я не уследила. Прижимаясь сзади ко мне, он был еще в одежде.
– Вас долго ждать, Кузьма Платонович? – спросила я и повела стволом в его сторону.
Этого намека оказалось достаточно, чтобы он вскочил на ноги. Правда, тут же запутался в спущенных штанах, едва не упал.
– Платоныч, сделай, что велит Алевтина Сергеевна, – попросил Трегубов. – Только принеси особую бумагу! – с нажимом добавил он.
Управляющий наклонился, быстро подтянул штаны и, придерживая их руками, засеменил в соседний кабинет за секретером. Он уже успокоился по поводу смертельного ранения и опять смотрел на меня голодным и жадным мужским взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42