Только один раз мне удалось вытащить ее на Новодевичье кладбище, где была похоронена ее мать. Увы, эта экскурсия оказалась неудачной. Не то, что за сто лет, а уже на моей памяти на кладбище так все изменилось, что можно было только диву даваться. Старых захоронений почти не осталось, и все престижные места захватили советские генералы и чиновники. Единственно, что мне понравилось во всей этой ритуальной ярмарке тщеславия, это надпись на могиле одной выдающейся женщины-психиатра. Ничтоже сумняшеся ее потомки решили потрясти посетителей кладбища ее заслугами перед отечеством. Надпись, в свое время, возможно, и обычная, теперь стала до неприличия двусмысленной: «Психиатр. Член КПСС. Она создавала нового человека».
Могилу матери Ордынцевой мы не нашли. Без толку побродили между покойными зампредами и пред-замами и, несолоно хлебавши, вернулись домой.
Как ни странно, но жизнь в XXI веке теперь казалась мне пресной, скучной и даже сонной. То, что происходило в стране, в политике, то, что показывали по ящику, оставляя нам право скакать по каналам, выбирая дозволенную информацию, на реальную жизнь как-то не походило.
Общение тоже не доставляло былого удовольствия. К тому же круг моих знакомых сам собой сократился. У меня начисто пропал интерес к бессмысленному времяпрепровождению. И вообще, я чувствовал, что нужно какое-то время, чтобы разобраться с впечатлениями и, пока не забылись детали, описать свои приключения.
То, что случилось со мной, было так фантастично, что требовало трезвого, логического толкования. Никаких собственных идей по поводу механики путешествия по времени у меня не было и в помине. Как говорится, рылом не вышел. Пришлось искать специалистов. В Интернете нашлось множество ссылок на время, но ничего подходящего не оказалось. С большим трудом удалось выйти на физика с демонстративно еврейскими именем и фамилией.
Звали его Аарон Моисеевич Гутмахер. Приятель, который его немного знал, характеризовал Гутмахера как непризнанного гения. Было ему за шестьдесят, и я представил старого ученого с вислым носом, скорбными семитскими глазами за толстыми стеклами очков, вежливого и нудно подробного.
Я ему позвонил. Объяснить Гутмахеру по телефону, что мне от него нужно, было непросто.
– Я слышал, – начал я говорить, невнятно представившись, – что вы занимаетесь, вернее сказать, интересуетесь временем…
Абонент совсем не по-стариковски заржал нахальным басом и ехидно поинтересовался:
– А вы временем не интересуетесь?
– Интересуюсь, поэтому вам и звоню.
– Тогда я могу открыть вам тайну, сейчас ровно полдень по Московскому времени.
Я не поддержал шутливый тон и, дав Гутмахеру отсмеяться собственной шутке, попросил:
– Мы не могли бы с вами встретиться?
Собеседник замялся, видимо, заподозрив, что у меня не все дома.
– Не знаю, у меня мало времени… Вы, собственно, что от меня хотите?
– Это не телефонный разговор, – осторожно сказал я. – Видите ли, мне довелось столкнуться с некоторыми временными аномалиями, может быть, вам это будет интересно…
– А вы, – начал спрашивать он и не договорил фразу.
– В смысле головы? – помог я. – С головой у меня относительно нормально.
– Ну, если относительно, то приходите.
Гутмахер назвал свой адрес и назначил время визита в конце недели,
– А нельзя ли нам встретиться сегодня? – спросил я.
– Это так для вас срочно? – вновь насмешливо спросил он. – Вечность торопит?
– Пожалуй, что так.
– Хорошо, приходите сегодня, – согласился он.
Я быстро собрался, заскочил в магазин за бутылкой и закуской, после чего спустя полтора часа уже звонил в его зашарпанную дверь, Открылась она почти тотчас, хозяин даже не спросил, кто пришел, что по нашему времени было необычно.
У Аарона Моисеевича оказалось тяжелое, бульдожье лицо и удалой, воинственный нос. Я назвался, и он пригласил пройти в единственную комнату его маленькой квартиры. Жил Гутмахер более чем скромно, ютясь, в прямом смысле, между книжными стеллажами.
– Ну и что такое срочное вам потребовалось узнать о времени? Надеюсь, не о конце света? – улыбнувшись, спросил он, давая мне время осмотреться, но не приглашая сесть.
– Я слышал, что вы разбираетесь в механике времени, – ответил я, не принимая шутливого тона. – Я недавно вернулся из прошлого, и меня уже тянет назад.
– Ну, вы в этом не оригинальны, меня тоже тянет в прошлое. Где мои семнадцать лет!
– Там же, где и мои. Однако, у меня немного другая проблема. Вы не против? – спросил я, вытаскивая из полиэтиленового пакета бутылку коньяка и закуску. – Если вам будет интересно меня слушать, то разговор у нас будет долгий.
– Вы уверены? – по-прежнему насмешливо спросил Гутмахер.
– Уверен. Несколько дней назад я вернулся из далекого прошлого.
– Даже так? Ну, тогда садитесь. Любопытно будет узнать, что там новенького.
Я без спроса сдвинул на письменном столе книги и бумаги на дальний край и выставил свои гостинцы.
– Мы можем посидеть на кухне, – недовольно, предложил хозяин, – здесь я занимаюсь другими делами.
– Извольте, – церемонно согласился я, опять собрал припасы и, не спрашивая разрешения, отправился на кухню.
Аарон Моисеевич, поняв, что имеет дело с обычным психом, обреченно последовал за мной. Кухни во всех домах этого типа были крохотные, в Гутмахеровской едва помещались холодильник и небольшой стол. Я без спроса взял с открытой проволочной сушки несколько тарелок. В полном дискомфорте с убогостью обстановки они были почти антикварные, прекрасного гарднеровского фарфора.
– У вас редкая посуда, – сказал я, раскладывая на них закуску, – настоящий Гарднер!
– Вы разбираетесь в фарфоре? – спросил хозяин.
– Постольку поскольку. Как-то уже приходилось видеть изделия этого аглицкого предпринимателя. Прекрасная работа!
– Да, пожалуй, – не без легкой горделивости, согласился он. – Итак, я вас слушаю?
– Так случилось, что я оказался в прошлом, – привычно начал я свою невероятную повесть.
Гутмахер слушал, уткнувшись носом в воротник свитера, ничем не выказывая своего отношения к рассказу. Я говорил, избегая ненужных деталей, схематически повествуя о случившемся.
Когда кончил, он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня.
– Вы-то сами всему этому верите?
То, что он сам не поверил ни единому моему слову, было понятно и без комментариев. Пришлось документально подтверждать свои слова:
– Мне сложно что-либо доказать, никаких материальных свидетельств у меня нет, впрочем, если вас устроит, вот мой фальшивый паспорт, выписанный в девятнадцатом веке, а это партбилет члена РСДРП(б) 1908 года.
Я положил перед ним документы и, пока он их разглядывал, разлил коньяк по фарфоровым чашкам.
– Любопытно, – сказал он, – действительно, бумага довольно свежая. – Если вы настаиваете на подлинности этой истории, то позвольте задать вам несколько вопросов.
– Извольте, – манерно, в духе девятнадцатого века, согласился я,
Гутмахер поднял свою чашку, чокнулся со мной, как-то задумчиво выпил коньяк и начал экзамен по истории Российской империи. Знания, надо сказать, у него оказались энциклопедические. Больше всего он напирал не на общие сведения, которые можно узнать из любого учебника истории, а на детали, вроде ходившей тогда валюты, одежды, которая была в моде, фамилии членов правительства. Откуда он сам все это знает, да еще в таких подробностях, я так и не понял.
– Странно, – сказал Гутмахер, – или вы хорошо подготовились к нашей встрече, или действительно… Так что вам от меня нужно?
– Я слышал, что вы занимаетесь проблемой времени, как физического явления, и подумал, что смогу у вас узнать, как происходят такие смещения.
– Короче говоря, вы хотите узнать, существует ли машина времени?
– Не совсем, то, что она существует, я знаю и так, по опыту, меня больше интересует, как она действует.
– Вы владеете математическим аппаратом?
Я сначала не понял, о каком аппарате идет речь, но потом догадался, что о математике:
– Увы, нет. У меня не техническое образование.
– Тогда я ничем не смогу вам помочь. Все это слишком сложно для дилетантов, – сказал он, как мне показалось, с легким налетом высокомерия. Мне это не понравилось, и так как говорить больше было не о чем, я решил, что зря потратил время.
– Что же, извините за беспокойство и потраченное время, – сказал я, вставая. – Приятно было познакомиться.
Мне было досадно, что он воспринял меня как обычного придурка с завиральными идеями, но виду, что раздосадован, я не показал.
– Вы спешите? – спросил он, когда я уже направился в прихожую.
– Нет, – вежливо ответил я, подавив раздражение.
– Тогда давайте поговорим о прошлом. То, что вы рассказали, весьма любопытно. Даже если это простая фантазия.
Я вновь вернулся и сел на шаткую табуретку. Старик сам разлил напиток и лукаво мне подмигнул:
– А десятка 1843 года была белого, а не красного цвета!
– Спорим? – предложил я. – Именно красного, и на ней написано: десть рублей серебром или ее замена монетою.
– Возможно, – подумав, согласился он, – Кажется вы, действительно, правы, белые десятки выпускали позже, уже при Николае И.
Разговор продолжился, но о моем путешествии по времени мы больше не поминали. Гутмахер, судя по всему, оказался настоящим невостребованным гением. Работу в институте и преподавание он бросил, и ему явно не хватало общения. Старику осточертело торчать одному в забитой книгами пыльной квартирке, и он по полной программе оттянулся на новом собеседнике. Как водится, вскоре коньяк кончился, и пришлось бежать за добавкой. В результате встречи было много выпито, и, отступив от правила не разговаривать с дилетантами о науке, хозяин добросовестно пытался объяснить мне, как мог, упрощая, свою версию «механики» времени. Я не менее добросовестно пытался во все это вникнуть, иногда начинал что-то почти понимать, но, к сожалению, так толком ни в чем не разобрался. К тому же меня интересовала не столько теория, сколько конечный результат и возможность практического перемещения в прошлое и будущее. Расстались мы запоздно, почти подружившись.
Глава 2
Жизнь, между тем, продолжалась. Пришлось втягиваться в скучные рутинные дела, которые занимали довольно много времени. Я скучал по Але, тем более что все в квартире напоминало о ее недавнем присутствии: переставленные вещи и женские мелочи, которые она не взяла с собой. Я суеверно не убирал их с тех мест, где они лежали, скорее всего, подсознательно надеясь, что она вернется.
О сыне, которого никогда не видел, думалось меньше. Я знал, что он есть, что где-то сейчас живет, наверно, забавен в своем беззаботном детстве, но особых чувств к нему почему-то не испытывал.
Даже напротив, мальчик вызывал странное ревнивое отношение: он был с Алей, какой-то неведомый мне маленький мужчина.
Она любит его, и он неминуемо вытесняет меня из ее сердца и памяти. Я понимал, что ревновать к сыну глупо, поэтому старался не думать о нем с раздражением и намеренно не раскладывал свои чувства по полочкам, стараясь задвинуть тревожные мысли в самые дальние углы памяти.
Ордынцева, несмотря на то, что мы жили вместе, ничем не замещала жены. Вела она себя, как испуганная девочка, и почти все время смотрела телевизор. Когда мы общались, то говорили не о чем-то своем и даже не об объединявшем нас прошлом, а обсуждали увиденные ей передачи, и я старался, как мог, объяснить ей особенности нашей ментальности и реалий. Угрызений совести за то, что перетащил ее сюда, я не испытывал. Она принадлежала к партии социалистов-революционеров, и другой дороги, кроме как в сталинский ГУЛАГ, у нее не было. Другое дело, что у меня не хватило каких-то качеств, чтобы помочь ей адаптироваться в нашей эпохе. Наверное, ей нужна была большая поддержка, нежность, участие, а я сам как-то расклеился.
Однако, вскоре неординарные обстоятельства вторглись в нашу тихую жизнь, заняли все время, и для аналитических размышлений и долгих вечерних бесед не осталось места. Как обычно бывает, причина всех наших бед кроится в собственном поведении и поступках. Проболтавшись несколько недель без активных дел, что объяснял сам себе необходимым отдыхом, я случайно вляпался в плохую историю, которая могла иметь самые неожиданные и даже трагические последствия. Началось все с того, что Даша вдруг, безо всяких видимых причин, захотела от меня уехать. У нас на эту тему состоялся неприятный разговор.
– Чем тебе здесь плохо? – спросил я, не понимая, какая муха ее укусила.
– Какая разница, где я буду жить, ты все равно не обращаешь на меня внимания! – заявила она звенящим от обиды голосом.
Намек был достаточно прозрачен, но трудно исправим. Ордынцева находилась в таком физическом и моральном состоянии, которое могло у представителя противоположного пола вызвать в лучшем случае сочувствие, но никак не нежные чувства, на которые она, возможно, рассчитывала.
– Не знаю, кто на кого должен обращать внимание, – не без доли лукавства возразил я, – по-моему, это ты целыми днями смотришь телевизор и ничего, и никого не замечаешь кругом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Могилу матери Ордынцевой мы не нашли. Без толку побродили между покойными зампредами и пред-замами и, несолоно хлебавши, вернулись домой.
Как ни странно, но жизнь в XXI веке теперь казалась мне пресной, скучной и даже сонной. То, что происходило в стране, в политике, то, что показывали по ящику, оставляя нам право скакать по каналам, выбирая дозволенную информацию, на реальную жизнь как-то не походило.
Общение тоже не доставляло былого удовольствия. К тому же круг моих знакомых сам собой сократился. У меня начисто пропал интерес к бессмысленному времяпрепровождению. И вообще, я чувствовал, что нужно какое-то время, чтобы разобраться с впечатлениями и, пока не забылись детали, описать свои приключения.
То, что случилось со мной, было так фантастично, что требовало трезвого, логического толкования. Никаких собственных идей по поводу механики путешествия по времени у меня не было и в помине. Как говорится, рылом не вышел. Пришлось искать специалистов. В Интернете нашлось множество ссылок на время, но ничего подходящего не оказалось. С большим трудом удалось выйти на физика с демонстративно еврейскими именем и фамилией.
Звали его Аарон Моисеевич Гутмахер. Приятель, который его немного знал, характеризовал Гутмахера как непризнанного гения. Было ему за шестьдесят, и я представил старого ученого с вислым носом, скорбными семитскими глазами за толстыми стеклами очков, вежливого и нудно подробного.
Я ему позвонил. Объяснить Гутмахеру по телефону, что мне от него нужно, было непросто.
– Я слышал, – начал я говорить, невнятно представившись, – что вы занимаетесь, вернее сказать, интересуетесь временем…
Абонент совсем не по-стариковски заржал нахальным басом и ехидно поинтересовался:
– А вы временем не интересуетесь?
– Интересуюсь, поэтому вам и звоню.
– Тогда я могу открыть вам тайну, сейчас ровно полдень по Московскому времени.
Я не поддержал шутливый тон и, дав Гутмахеру отсмеяться собственной шутке, попросил:
– Мы не могли бы с вами встретиться?
Собеседник замялся, видимо, заподозрив, что у меня не все дома.
– Не знаю, у меня мало времени… Вы, собственно, что от меня хотите?
– Это не телефонный разговор, – осторожно сказал я. – Видите ли, мне довелось столкнуться с некоторыми временными аномалиями, может быть, вам это будет интересно…
– А вы, – начал спрашивать он и не договорил фразу.
– В смысле головы? – помог я. – С головой у меня относительно нормально.
– Ну, если относительно, то приходите.
Гутмахер назвал свой адрес и назначил время визита в конце недели,
– А нельзя ли нам встретиться сегодня? – спросил я.
– Это так для вас срочно? – вновь насмешливо спросил он. – Вечность торопит?
– Пожалуй, что так.
– Хорошо, приходите сегодня, – согласился он.
Я быстро собрался, заскочил в магазин за бутылкой и закуской, после чего спустя полтора часа уже звонил в его зашарпанную дверь, Открылась она почти тотчас, хозяин даже не спросил, кто пришел, что по нашему времени было необычно.
У Аарона Моисеевича оказалось тяжелое, бульдожье лицо и удалой, воинственный нос. Я назвался, и он пригласил пройти в единственную комнату его маленькой квартиры. Жил Гутмахер более чем скромно, ютясь, в прямом смысле, между книжными стеллажами.
– Ну и что такое срочное вам потребовалось узнать о времени? Надеюсь, не о конце света? – улыбнувшись, спросил он, давая мне время осмотреться, но не приглашая сесть.
– Я слышал, что вы разбираетесь в механике времени, – ответил я, не принимая шутливого тона. – Я недавно вернулся из прошлого, и меня уже тянет назад.
– Ну, вы в этом не оригинальны, меня тоже тянет в прошлое. Где мои семнадцать лет!
– Там же, где и мои. Однако, у меня немного другая проблема. Вы не против? – спросил я, вытаскивая из полиэтиленового пакета бутылку коньяка и закуску. – Если вам будет интересно меня слушать, то разговор у нас будет долгий.
– Вы уверены? – по-прежнему насмешливо спросил Гутмахер.
– Уверен. Несколько дней назад я вернулся из далекого прошлого.
– Даже так? Ну, тогда садитесь. Любопытно будет узнать, что там новенького.
Я без спроса сдвинул на письменном столе книги и бумаги на дальний край и выставил свои гостинцы.
– Мы можем посидеть на кухне, – недовольно, предложил хозяин, – здесь я занимаюсь другими делами.
– Извольте, – церемонно согласился я, опять собрал припасы и, не спрашивая разрешения, отправился на кухню.
Аарон Моисеевич, поняв, что имеет дело с обычным психом, обреченно последовал за мной. Кухни во всех домах этого типа были крохотные, в Гутмахеровской едва помещались холодильник и небольшой стол. Я без спроса взял с открытой проволочной сушки несколько тарелок. В полном дискомфорте с убогостью обстановки они были почти антикварные, прекрасного гарднеровского фарфора.
– У вас редкая посуда, – сказал я, раскладывая на них закуску, – настоящий Гарднер!
– Вы разбираетесь в фарфоре? – спросил хозяин.
– Постольку поскольку. Как-то уже приходилось видеть изделия этого аглицкого предпринимателя. Прекрасная работа!
– Да, пожалуй, – не без легкой горделивости, согласился он. – Итак, я вас слушаю?
– Так случилось, что я оказался в прошлом, – привычно начал я свою невероятную повесть.
Гутмахер слушал, уткнувшись носом в воротник свитера, ничем не выказывая своего отношения к рассказу. Я говорил, избегая ненужных деталей, схематически повествуя о случившемся.
Когда кончил, он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня.
– Вы-то сами всему этому верите?
То, что он сам не поверил ни единому моему слову, было понятно и без комментариев. Пришлось документально подтверждать свои слова:
– Мне сложно что-либо доказать, никаких материальных свидетельств у меня нет, впрочем, если вас устроит, вот мой фальшивый паспорт, выписанный в девятнадцатом веке, а это партбилет члена РСДРП(б) 1908 года.
Я положил перед ним документы и, пока он их разглядывал, разлил коньяк по фарфоровым чашкам.
– Любопытно, – сказал он, – действительно, бумага довольно свежая. – Если вы настаиваете на подлинности этой истории, то позвольте задать вам несколько вопросов.
– Извольте, – манерно, в духе девятнадцатого века, согласился я,
Гутмахер поднял свою чашку, чокнулся со мной, как-то задумчиво выпил коньяк и начал экзамен по истории Российской империи. Знания, надо сказать, у него оказались энциклопедические. Больше всего он напирал не на общие сведения, которые можно узнать из любого учебника истории, а на детали, вроде ходившей тогда валюты, одежды, которая была в моде, фамилии членов правительства. Откуда он сам все это знает, да еще в таких подробностях, я так и не понял.
– Странно, – сказал Гутмахер, – или вы хорошо подготовились к нашей встрече, или действительно… Так что вам от меня нужно?
– Я слышал, что вы занимаетесь проблемой времени, как физического явления, и подумал, что смогу у вас узнать, как происходят такие смещения.
– Короче говоря, вы хотите узнать, существует ли машина времени?
– Не совсем, то, что она существует, я знаю и так, по опыту, меня больше интересует, как она действует.
– Вы владеете математическим аппаратом?
Я сначала не понял, о каком аппарате идет речь, но потом догадался, что о математике:
– Увы, нет. У меня не техническое образование.
– Тогда я ничем не смогу вам помочь. Все это слишком сложно для дилетантов, – сказал он, как мне показалось, с легким налетом высокомерия. Мне это не понравилось, и так как говорить больше было не о чем, я решил, что зря потратил время.
– Что же, извините за беспокойство и потраченное время, – сказал я, вставая. – Приятно было познакомиться.
Мне было досадно, что он воспринял меня как обычного придурка с завиральными идеями, но виду, что раздосадован, я не показал.
– Вы спешите? – спросил он, когда я уже направился в прихожую.
– Нет, – вежливо ответил я, подавив раздражение.
– Тогда давайте поговорим о прошлом. То, что вы рассказали, весьма любопытно. Даже если это простая фантазия.
Я вновь вернулся и сел на шаткую табуретку. Старик сам разлил напиток и лукаво мне подмигнул:
– А десятка 1843 года была белого, а не красного цвета!
– Спорим? – предложил я. – Именно красного, и на ней написано: десть рублей серебром или ее замена монетою.
– Возможно, – подумав, согласился он, – Кажется вы, действительно, правы, белые десятки выпускали позже, уже при Николае И.
Разговор продолжился, но о моем путешествии по времени мы больше не поминали. Гутмахер, судя по всему, оказался настоящим невостребованным гением. Работу в институте и преподавание он бросил, и ему явно не хватало общения. Старику осточертело торчать одному в забитой книгами пыльной квартирке, и он по полной программе оттянулся на новом собеседнике. Как водится, вскоре коньяк кончился, и пришлось бежать за добавкой. В результате встречи было много выпито, и, отступив от правила не разговаривать с дилетантами о науке, хозяин добросовестно пытался объяснить мне, как мог, упрощая, свою версию «механики» времени. Я не менее добросовестно пытался во все это вникнуть, иногда начинал что-то почти понимать, но, к сожалению, так толком ни в чем не разобрался. К тому же меня интересовала не столько теория, сколько конечный результат и возможность практического перемещения в прошлое и будущее. Расстались мы запоздно, почти подружившись.
Глава 2
Жизнь, между тем, продолжалась. Пришлось втягиваться в скучные рутинные дела, которые занимали довольно много времени. Я скучал по Але, тем более что все в квартире напоминало о ее недавнем присутствии: переставленные вещи и женские мелочи, которые она не взяла с собой. Я суеверно не убирал их с тех мест, где они лежали, скорее всего, подсознательно надеясь, что она вернется.
О сыне, которого никогда не видел, думалось меньше. Я знал, что он есть, что где-то сейчас живет, наверно, забавен в своем беззаботном детстве, но особых чувств к нему почему-то не испытывал.
Даже напротив, мальчик вызывал странное ревнивое отношение: он был с Алей, какой-то неведомый мне маленький мужчина.
Она любит его, и он неминуемо вытесняет меня из ее сердца и памяти. Я понимал, что ревновать к сыну глупо, поэтому старался не думать о нем с раздражением и намеренно не раскладывал свои чувства по полочкам, стараясь задвинуть тревожные мысли в самые дальние углы памяти.
Ордынцева, несмотря на то, что мы жили вместе, ничем не замещала жены. Вела она себя, как испуганная девочка, и почти все время смотрела телевизор. Когда мы общались, то говорили не о чем-то своем и даже не об объединявшем нас прошлом, а обсуждали увиденные ей передачи, и я старался, как мог, объяснить ей особенности нашей ментальности и реалий. Угрызений совести за то, что перетащил ее сюда, я не испытывал. Она принадлежала к партии социалистов-революционеров, и другой дороги, кроме как в сталинский ГУЛАГ, у нее не было. Другое дело, что у меня не хватило каких-то качеств, чтобы помочь ей адаптироваться в нашей эпохе. Наверное, ей нужна была большая поддержка, нежность, участие, а я сам как-то расклеился.
Однако, вскоре неординарные обстоятельства вторглись в нашу тихую жизнь, заняли все время, и для аналитических размышлений и долгих вечерних бесед не осталось места. Как обычно бывает, причина всех наших бед кроится в собственном поведении и поступках. Проболтавшись несколько недель без активных дел, что объяснял сам себе необходимым отдыхом, я случайно вляпался в плохую историю, которая могла иметь самые неожиданные и даже трагические последствия. Началось все с того, что Даша вдруг, безо всяких видимых причин, захотела от меня уехать. У нас на эту тему состоялся неприятный разговор.
– Чем тебе здесь плохо? – спросил я, не понимая, какая муха ее укусила.
– Какая разница, где я буду жить, ты все равно не обращаешь на меня внимания! – заявила она звенящим от обиды голосом.
Намек был достаточно прозрачен, но трудно исправим. Ордынцева находилась в таком физическом и моральном состоянии, которое могло у представителя противоположного пола вызвать в лучшем случае сочувствие, но никак не нежные чувства, на которые она, возможно, рассчитывала.
– Не знаю, кто на кого должен обращать внимание, – не без доли лукавства возразил я, – по-моему, это ты целыми днями смотришь телевизор и ничего, и никого не замечаешь кругом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41