За бруствером вбили колья и привязали к ним волов и лошадей. Из сосновых сучков сделали факелы, мелочь кинули в костер. Взялись за дело повара, все с нетерпением ожидали, когда они закончат, но тут послышался топот – приближался одинокий всадник.
Стук копыт лошади, скакавшей по нашим следам – вероятно, из Форт-Брука, – нас ободрил. Далее мы предположили, что всадник, пока невидимый, нес весть о подкреплении – тех ротах, которых мы так и не дождались с моря.
Но нет, на темной дороге появилась усталая лошадь, скакавшая неровной рысью. На ней сидел человек, на вид не старый и не молодой, не черный и не белый, не…
Хватит, скажу только, что все его свойства были средними – тупой крюк, на который не повесишь описание. Помню далее первые слова этого человека.
Въехав в лагерь, он сошел с лошади и произнес два имени. По его тону я поняла, что он передает приказы; этим, видимо, ограничивалась его миссия.
Первым было названо имя майора Дейда.
А вторым? Мое.
Что до приказа, то он заключался в том, чтобы заменить меня другим переводчиком, так как:
Я знала французский, английский, немного испанский, кроме того, я дала понять, что знакома и с языками индейцев; но тут прибыл раб по имени Луис Пачеко, который французским владел хуже (bien s?r), английским так же и испанским – лучше, чем я. Что до его мускоги, хитчити и прочих индейских языков, то… этот Пачеко выучился им от брата, который больше двадцати лет прожил среди индейцев. Он и писал, и говорил на индейских языках. Я же разговаривать не умела, даже с помощью моего tisane.
Более того, речь шла о затратах. Моя месячная поездка стоила бы казне девяносто с лишним долларов – сумма немалая; хотя, конечно, меня интересовали не деньги, а возможность переместиться ближе к Селии. Сравните это со сделкой между майором Дейдом и сеньорой Кинтаной Пачеко – испанской вдовой и владелицей фактории в Сарасота-Бей, которая требовала за месячную аренду своего раба двадцать пять долларов. Похоже было, что этот Луис был завербован до нашего похода, но запоздал. Несмотря на рабское положение, он, можно сказать, прославился; мне, впрочем, ничего бы не стоило его затмить, будь у меня на то желание.
Все это мне попросту изложил лейтенант, с таким резюме: «Значит, вы свободны».
– Я могу идти?
Лейтенант сказал, что я могу переночевать в лагере, а на рассвете возвратиться в Форт-Брук. Мне нужно было сообщить о брошенной пушке и позаботиться, чтобы ее благополучно забрали. Далее лейтенант заверил, что с довольствия меня не снимут; тогда я еще не могла оценить это благодеяние. Мне позволялось вернуться на чалой лошади, но в Форт-Бруке я должна была ее сдать («Прежде покормите ее сеном», – сказал лейтенант) и обменять вексель с подписью майора Дейда.
Я не сделала ни того ни другого.
Ну да, я проспала эту ночь в лагере. То есть я осталась в лагере, но мне не спалось. Как и всем остальным, мне мешали кишмя кишевшие в лесу козодои (их плач) и семинолы (их перекличка). Время от времени слышались еще и оружейные выстрелы, и воинственные вопли.
Я поднялась и села на лошадь задолго до побудки, когда высоко в небе еще стояла луна. И отправилась в путь.
Случайные свидетели, должно быть, повторяли эту историю не один раз: странный, нелюдимый солдат, прослуживший всего ничего, поспешно ускакал не в том направлении.
Я слишком близко подобралась к Селии, чтобы отступить; будь что будет.
Сзади были белые, впереди – краснокожие, я знала это.
Как-то я умудрилась раздобыть примитивную карту (по правде говоря, стащила). На ней было показано все, что я надеялась увидеть, – форты Брук и Кинг и промежуточные пункты, в том числе известные лагеря краснокожих, чернокожих и маронов. Я двинулась к северу, в ближайший из них.
Как только рассвело, я пожертвовала деревьям свой мундир. Плащ я сохранила, в расчете, что из него получится удобная постель-скатка. Шляпу я тоже бросила и расплела косичку. Из ранца я извлекла треугольную набедренную повязку Пятиубивца. Сделана она была из оленьей шкуры и по кайме обшита стеклянными бусами, и, когда я села на лошадь, начался перезвон; да, я надела этот чересчур миниатюрный предмет туалета поверх своих синих армейских штанов. Дополнила мой наряд белая блуза из хлопковых оческов, достаточно просторного покроя. В таком костюме я надеялась сойти не за солдата и не за индейца, а за гибрид того и другого.
День выдался жаркий, и, когда дорога привела меня на берега Уитлакучи (там как раз мост был сожжен), меня ничуть не огорчило, что придется переходить холодную реку вброд. Я вела чалую кобылу за уздечку по воде, достигавшей ее брюха, пока мы не вскарабкались по крошащимся камням на дальний берег. Одежда была вся в иле, и мне пришла в голову идея. Я закатала промокшие штаны и облепила себе ноги глиной. Да, кожа у меня уже была покрыта загаром, но, хорошенько измазавшись, не стану ли я… вызывать меньше подозрений у тех, на кого набреду в пути? Наверное, я рассуждала так, хотя теперь не поручусь, что руководствовалась именно этой логикой. В щеки и в волосы я втерла землю.
День клонился к вечеру, кобыла скакала резво, на ветру глина высохла и потрескалась, и, подъезжая к Пеликлакахе (расположенной к востоку, на довольно большом расстоянии от военной дороги), я представляла собой, вероятно, примечательное зрелище.
Они знали о моем прибытии. Наверное, за мной уже долго следили. Таким образом, в город я въехала сквозь строй индейцев и беглых негров и не могла свернуть, пока не очутилась у их вождя, Миканопи.
Это был потомок Кинга Пейна, родителя Сладкой Мари. В качестве вождя он пользуется неограниченной властью над всем племенем, и такой же неограниченный выбор блюд украшал в тот вечер его пир.
Длинный стол был уставлен яствами и плодами, и Миканопи, лоснящимися от жира руками отправляя их в рот, демонстрировал всю, какая в нем сохранилась, свирепость дикаря. Рядом с ним восседал Абрахам, его Носитель Разума. Он показался мне довольно складным, если не считать одного – правого – глаза, который вращался в орбите. К ним двоим я и обратилась.
– Я разыскиваю одну женщину. Красивую. Черную. Свободную. Она была моей подругой. Может быть, она убежала, но, так или иначе, она жила в Сент-Огастине, уже давно. У нее, – начала я, – глаза…
– У всех почти они есть, – вставил Абрахам; судя по его английскому, он был хорошо знаком с белыми людьми. Он не собирался шутить, но свита улыбнулась, видя, как он со мной обходится.
– Я хотел сказать, что ее глаза… Ее можно узнать по глазам. Я слышал, ее называли Цветочное Лицо; те же люди видели ее здесь.
Миканопи отрицательно качнул головой, и от этого простейшего движения челюсть у него затряслась. Дрожь сбежала по шее на жирную грудь. Все это время он не переставал сосать толстую, как его унизанное браслетами запястье, кость. Нет.
Воцарилась тишина. Я боялась за себя, но немного успокоилась, когда Абрахам жестом пригласил меня сесть. Я села, и в тот вечер меня угостили на славу. Ко мне подвигали то одно, то другое блюдо и подливали горячительное, слишком уж забористое.
Позднее к нам пришла черная женщина (на бедре у нее висел, в кармане из пестрой ткани, спящий ребенок) и сказала, что знает, о ком я говорила. Когда она произнесла имя Лидди, у меня екнуло сердце. Эта женщина не видела Селию в Окахумпки, нет, но слышала, что она недавно там была. От нее я услышала имя Оцеолы, но фраза была произнесена на мускоги, которого я не поняла бы, даже если бы воздержалась от спиртного, а я прикладывалась к нему неоднократно.
…Селия. Теперь она совсем близко.
Мне предстояло проспать ночь в городе семинолов и утром отправиться верхом в Окахумпки.
О, но в постели из шкур, когда я готовилась уже заступить за грань сна, меня вдруг подбросило, и я села. Вокруг лежала маронская стража, семья из пяти человек; некоторых я побеспокоила, когда начала проклинать себя вслух.
Что я сделала?
Убаюканная спиртным, я не следила за своим языком. Отвечала на все вопросы хитрого Абрахама и второго краснокожего, Джампера. И да, к концу вечера я получила сведения о Селии, но не раньше, чем не выдала невольно все, что знала о роте Дейда.
…За один день я из солдата превратилась в предателя.
57
Община
Мне не солгали, однако Селии в Окахумпки я не нашла. Это место она недавно покинула. Все же некоторые тамошние жители знали о ее местопребывании, однако вряд ли бы мне его выдали, если бы им не внушил доверия индейский воин, ехавший верхом бок о бок со мной – посланец от Миканопи (или, вероятней всего, от Абрахама), – с тем чтобы удостовериться, что я не переменю свой маршрут и не вернусь к людям Дейда, которого я обрекла… Я еще не знала, на что именно.
В Окахумпки я провела сутки. Имея надежные вести о Селии, хотела отправиться дальше без промедления, но меня отговорили и краснокожий всадник, и мароны, с которыми он посовещался на незнакомом мне языке, состоявшем из присвистывания и пощелкивания языком.
На следующий день было Рождество. Проснулась я от шума ливня и обнаружила, что мой конвоир вернулся в Пеликлакаху. Мне дали лепешек и жидкого кофе и усадили в седло, посоветовав, какими дорожными знаками руководствоваться. Я проскакала несколько часов (несомненно, под наблюдением невидимых соглядатаев), и наконец впереди показался лагерь, расположенный на болоте, источавшем запах торфа.
Этот лагерь не был обозначен ни на одной карте, его разбили недавно, и он не выглядел таким обжитым, как другие виденные мной поселения. Постройки из топляка, с тростниковыми крышами, казались непрочными. Лошадей не было видно. Тощие коровы – судя по разнородным клеймам – наверняка были украдены. Если этот лагерь как-то и именовался, его названия я ни разу не слышала ни от кого из местных жителей, которых здесь насчитывалось два-три десятка – в основном мужчин, молодых маронов. Попадались и семинолы – с раскрашенными красной краской лицами. Женщины? Поначалу я не заметила ни одной, но скоро насчитала трех.
Одной из них была Селия.
В горло вдавилось холодное лезвие ножа… Нечего и говорить, что в подобном случае о ждущей тебя участи догадываешься немедленно.
Я только-только спешилась и стояла в ожидании, не поприветствует ли меня хоть кто-нибудь, как вдруг меня крепко ухватили за свободно распущенные волосы. Голову откинули назад, и я, вытаращив глаза, уставилась в низко нависшее свинцовое небо. Лезвие скользнуло по моей шее к правой челюсти. Вонзилось. Глубоко. Не больно. Я почувствовала только, как потекла струйка крови.
В ухо жарко полились английские слова, их мне сейчас не вспомнить. Меня сковал страх, я не в силах была ни слышать, ни говорить, ни пошевелиться. И тут донесся второй голос:
– Отпусти его.
Нож убрали. Я плюхнулась на землю и, крутнувшись, чтобы увидеть обидчика, обнаружила вместо него Селию. Позади нее, вкладывая нож в футляр, двинулся прочь напавший на меня марон. О нем я тут же забыла, ведь передо мной стояла Селия.
…О-о, но и она тоже, не проронив ни слова, пошла прочь.
Я кое-как поднялась на ноги и последовала за ней.
Селия направилась к окраине лагеря; там выстроились рядами высокие пальмы, засохшие листья которых свисали наподобие рук скелета, царапая стволы. Подобного звука я еще не слыхивала. На Селии была семинольская юбка, сшитая из разноцветных ярких полос ткани, подол которой обтрепался от скольжения по земле. Пышные рукава белейшей сорочки были закатаны до локтей, Селия возвращалась сейчас к прерванной работе.
На кухонной площадке орудовала еще одна женщина. Одета она была примерно так же, разве что носила браслеты и ожерелье из бус. И кольца, хотя руки ее были в крови из-за того, что она разделывала ножом подвешенную перед ней тушу. Отделила мясо от костей. Нарубила кусок кубиками и побросала их в котелок над едва тлевшим костерком. Я молча следила за ее действиями, пока Селия не обернулась.
О, эти глаза! Точно такие, какими я видела их во сне. Украшений на Селии не было, но ее красота от этого ничуть не страдала. Она по-прежнему молчала, только уселась на низкий пенек и, поддернув юбку, поместила между колен ступку с пестиком. Когда же Селия наконец заговорила, то на языке мускоги, что повергло меня в удивление, и вторая женщина – явно семинолка – тотчас ушла.
Селия перемалывала кукурузу. Желтые зерна казались зубами, шатавшимися во рту ступки. Они трещали под ударами пестика. Селия продолжала свое занятие долго, очень долго, потом наконец…
Подняла на меня глаза. Они засияли еще ярче – оттого, что наполнились слезами. Я услышала:
– Что… что ты со мной сделал?
Меня захлестнул стыд. Вместо ответа из глаз полились горячие слезы.
Мое заклятие спало, уж это-то было ясно. Но добилась ли я этого неловкими приемами ведовства, наложенными еще до того, как я ее покинула? Или же чары продержались до сих пор, со временем ослабевая? Не знаю, а спрашивать я не могла.
Поймите, Селия и не подозревала, что я ведьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Стук копыт лошади, скакавшей по нашим следам – вероятно, из Форт-Брука, – нас ободрил. Далее мы предположили, что всадник, пока невидимый, нес весть о подкреплении – тех ротах, которых мы так и не дождались с моря.
Но нет, на темной дороге появилась усталая лошадь, скакавшая неровной рысью. На ней сидел человек, на вид не старый и не молодой, не черный и не белый, не…
Хватит, скажу только, что все его свойства были средними – тупой крюк, на который не повесишь описание. Помню далее первые слова этого человека.
Въехав в лагерь, он сошел с лошади и произнес два имени. По его тону я поняла, что он передает приказы; этим, видимо, ограничивалась его миссия.
Первым было названо имя майора Дейда.
А вторым? Мое.
Что до приказа, то он заключался в том, чтобы заменить меня другим переводчиком, так как:
Я знала французский, английский, немного испанский, кроме того, я дала понять, что знакома и с языками индейцев; но тут прибыл раб по имени Луис Пачеко, который французским владел хуже (bien s?r), английским так же и испанским – лучше, чем я. Что до его мускоги, хитчити и прочих индейских языков, то… этот Пачеко выучился им от брата, который больше двадцати лет прожил среди индейцев. Он и писал, и говорил на индейских языках. Я же разговаривать не умела, даже с помощью моего tisane.
Более того, речь шла о затратах. Моя месячная поездка стоила бы казне девяносто с лишним долларов – сумма немалая; хотя, конечно, меня интересовали не деньги, а возможность переместиться ближе к Селии. Сравните это со сделкой между майором Дейдом и сеньорой Кинтаной Пачеко – испанской вдовой и владелицей фактории в Сарасота-Бей, которая требовала за месячную аренду своего раба двадцать пять долларов. Похоже было, что этот Луис был завербован до нашего похода, но запоздал. Несмотря на рабское положение, он, можно сказать, прославился; мне, впрочем, ничего бы не стоило его затмить, будь у меня на то желание.
Все это мне попросту изложил лейтенант, с таким резюме: «Значит, вы свободны».
– Я могу идти?
Лейтенант сказал, что я могу переночевать в лагере, а на рассвете возвратиться в Форт-Брук. Мне нужно было сообщить о брошенной пушке и позаботиться, чтобы ее благополучно забрали. Далее лейтенант заверил, что с довольствия меня не снимут; тогда я еще не могла оценить это благодеяние. Мне позволялось вернуться на чалой лошади, но в Форт-Бруке я должна была ее сдать («Прежде покормите ее сеном», – сказал лейтенант) и обменять вексель с подписью майора Дейда.
Я не сделала ни того ни другого.
Ну да, я проспала эту ночь в лагере. То есть я осталась в лагере, но мне не спалось. Как и всем остальным, мне мешали кишмя кишевшие в лесу козодои (их плач) и семинолы (их перекличка). Время от времени слышались еще и оружейные выстрелы, и воинственные вопли.
Я поднялась и села на лошадь задолго до побудки, когда высоко в небе еще стояла луна. И отправилась в путь.
Случайные свидетели, должно быть, повторяли эту историю не один раз: странный, нелюдимый солдат, прослуживший всего ничего, поспешно ускакал не в том направлении.
Я слишком близко подобралась к Селии, чтобы отступить; будь что будет.
Сзади были белые, впереди – краснокожие, я знала это.
Как-то я умудрилась раздобыть примитивную карту (по правде говоря, стащила). На ней было показано все, что я надеялась увидеть, – форты Брук и Кинг и промежуточные пункты, в том числе известные лагеря краснокожих, чернокожих и маронов. Я двинулась к северу, в ближайший из них.
Как только рассвело, я пожертвовала деревьям свой мундир. Плащ я сохранила, в расчете, что из него получится удобная постель-скатка. Шляпу я тоже бросила и расплела косичку. Из ранца я извлекла треугольную набедренную повязку Пятиубивца. Сделана она была из оленьей шкуры и по кайме обшита стеклянными бусами, и, когда я села на лошадь, начался перезвон; да, я надела этот чересчур миниатюрный предмет туалета поверх своих синих армейских штанов. Дополнила мой наряд белая блуза из хлопковых оческов, достаточно просторного покроя. В таком костюме я надеялась сойти не за солдата и не за индейца, а за гибрид того и другого.
День выдался жаркий, и, когда дорога привела меня на берега Уитлакучи (там как раз мост был сожжен), меня ничуть не огорчило, что придется переходить холодную реку вброд. Я вела чалую кобылу за уздечку по воде, достигавшей ее брюха, пока мы не вскарабкались по крошащимся камням на дальний берег. Одежда была вся в иле, и мне пришла в голову идея. Я закатала промокшие штаны и облепила себе ноги глиной. Да, кожа у меня уже была покрыта загаром, но, хорошенько измазавшись, не стану ли я… вызывать меньше подозрений у тех, на кого набреду в пути? Наверное, я рассуждала так, хотя теперь не поручусь, что руководствовалась именно этой логикой. В щеки и в волосы я втерла землю.
День клонился к вечеру, кобыла скакала резво, на ветру глина высохла и потрескалась, и, подъезжая к Пеликлакахе (расположенной к востоку, на довольно большом расстоянии от военной дороги), я представляла собой, вероятно, примечательное зрелище.
Они знали о моем прибытии. Наверное, за мной уже долго следили. Таким образом, в город я въехала сквозь строй индейцев и беглых негров и не могла свернуть, пока не очутилась у их вождя, Миканопи.
Это был потомок Кинга Пейна, родителя Сладкой Мари. В качестве вождя он пользуется неограниченной властью над всем племенем, и такой же неограниченный выбор блюд украшал в тот вечер его пир.
Длинный стол был уставлен яствами и плодами, и Миканопи, лоснящимися от жира руками отправляя их в рот, демонстрировал всю, какая в нем сохранилась, свирепость дикаря. Рядом с ним восседал Абрахам, его Носитель Разума. Он показался мне довольно складным, если не считать одного – правого – глаза, который вращался в орбите. К ним двоим я и обратилась.
– Я разыскиваю одну женщину. Красивую. Черную. Свободную. Она была моей подругой. Может быть, она убежала, но, так или иначе, она жила в Сент-Огастине, уже давно. У нее, – начала я, – глаза…
– У всех почти они есть, – вставил Абрахам; судя по его английскому, он был хорошо знаком с белыми людьми. Он не собирался шутить, но свита улыбнулась, видя, как он со мной обходится.
– Я хотел сказать, что ее глаза… Ее можно узнать по глазам. Я слышал, ее называли Цветочное Лицо; те же люди видели ее здесь.
Миканопи отрицательно качнул головой, и от этого простейшего движения челюсть у него затряслась. Дрожь сбежала по шее на жирную грудь. Все это время он не переставал сосать толстую, как его унизанное браслетами запястье, кость. Нет.
Воцарилась тишина. Я боялась за себя, но немного успокоилась, когда Абрахам жестом пригласил меня сесть. Я села, и в тот вечер меня угостили на славу. Ко мне подвигали то одно, то другое блюдо и подливали горячительное, слишком уж забористое.
Позднее к нам пришла черная женщина (на бедре у нее висел, в кармане из пестрой ткани, спящий ребенок) и сказала, что знает, о ком я говорила. Когда она произнесла имя Лидди, у меня екнуло сердце. Эта женщина не видела Селию в Окахумпки, нет, но слышала, что она недавно там была. От нее я услышала имя Оцеолы, но фраза была произнесена на мускоги, которого я не поняла бы, даже если бы воздержалась от спиртного, а я прикладывалась к нему неоднократно.
…Селия. Теперь она совсем близко.
Мне предстояло проспать ночь в городе семинолов и утром отправиться верхом в Окахумпки.
О, но в постели из шкур, когда я готовилась уже заступить за грань сна, меня вдруг подбросило, и я села. Вокруг лежала маронская стража, семья из пяти человек; некоторых я побеспокоила, когда начала проклинать себя вслух.
Что я сделала?
Убаюканная спиртным, я не следила за своим языком. Отвечала на все вопросы хитрого Абрахама и второго краснокожего, Джампера. И да, к концу вечера я получила сведения о Селии, но не раньше, чем не выдала невольно все, что знала о роте Дейда.
…За один день я из солдата превратилась в предателя.
57
Община
Мне не солгали, однако Селии в Окахумпки я не нашла. Это место она недавно покинула. Все же некоторые тамошние жители знали о ее местопребывании, однако вряд ли бы мне его выдали, если бы им не внушил доверия индейский воин, ехавший верхом бок о бок со мной – посланец от Миканопи (или, вероятней всего, от Абрахама), – с тем чтобы удостовериться, что я не переменю свой маршрут и не вернусь к людям Дейда, которого я обрекла… Я еще не знала, на что именно.
В Окахумпки я провела сутки. Имея надежные вести о Селии, хотела отправиться дальше без промедления, но меня отговорили и краснокожий всадник, и мароны, с которыми он посовещался на незнакомом мне языке, состоявшем из присвистывания и пощелкивания языком.
На следующий день было Рождество. Проснулась я от шума ливня и обнаружила, что мой конвоир вернулся в Пеликлакаху. Мне дали лепешек и жидкого кофе и усадили в седло, посоветовав, какими дорожными знаками руководствоваться. Я проскакала несколько часов (несомненно, под наблюдением невидимых соглядатаев), и наконец впереди показался лагерь, расположенный на болоте, источавшем запах торфа.
Этот лагерь не был обозначен ни на одной карте, его разбили недавно, и он не выглядел таким обжитым, как другие виденные мной поселения. Постройки из топляка, с тростниковыми крышами, казались непрочными. Лошадей не было видно. Тощие коровы – судя по разнородным клеймам – наверняка были украдены. Если этот лагерь как-то и именовался, его названия я ни разу не слышала ни от кого из местных жителей, которых здесь насчитывалось два-три десятка – в основном мужчин, молодых маронов. Попадались и семинолы – с раскрашенными красной краской лицами. Женщины? Поначалу я не заметила ни одной, но скоро насчитала трех.
Одной из них была Селия.
В горло вдавилось холодное лезвие ножа… Нечего и говорить, что в подобном случае о ждущей тебя участи догадываешься немедленно.
Я только-только спешилась и стояла в ожидании, не поприветствует ли меня хоть кто-нибудь, как вдруг меня крепко ухватили за свободно распущенные волосы. Голову откинули назад, и я, вытаращив глаза, уставилась в низко нависшее свинцовое небо. Лезвие скользнуло по моей шее к правой челюсти. Вонзилось. Глубоко. Не больно. Я почувствовала только, как потекла струйка крови.
В ухо жарко полились английские слова, их мне сейчас не вспомнить. Меня сковал страх, я не в силах была ни слышать, ни говорить, ни пошевелиться. И тут донесся второй голос:
– Отпусти его.
Нож убрали. Я плюхнулась на землю и, крутнувшись, чтобы увидеть обидчика, обнаружила вместо него Селию. Позади нее, вкладывая нож в футляр, двинулся прочь напавший на меня марон. О нем я тут же забыла, ведь передо мной стояла Селия.
…О-о, но и она тоже, не проронив ни слова, пошла прочь.
Я кое-как поднялась на ноги и последовала за ней.
Селия направилась к окраине лагеря; там выстроились рядами высокие пальмы, засохшие листья которых свисали наподобие рук скелета, царапая стволы. Подобного звука я еще не слыхивала. На Селии была семинольская юбка, сшитая из разноцветных ярких полос ткани, подол которой обтрепался от скольжения по земле. Пышные рукава белейшей сорочки были закатаны до локтей, Селия возвращалась сейчас к прерванной работе.
На кухонной площадке орудовала еще одна женщина. Одета она была примерно так же, разве что носила браслеты и ожерелье из бус. И кольца, хотя руки ее были в крови из-за того, что она разделывала ножом подвешенную перед ней тушу. Отделила мясо от костей. Нарубила кусок кубиками и побросала их в котелок над едва тлевшим костерком. Я молча следила за ее действиями, пока Селия не обернулась.
О, эти глаза! Точно такие, какими я видела их во сне. Украшений на Селии не было, но ее красота от этого ничуть не страдала. Она по-прежнему молчала, только уселась на низкий пенек и, поддернув юбку, поместила между колен ступку с пестиком. Когда же Селия наконец заговорила, то на языке мускоги, что повергло меня в удивление, и вторая женщина – явно семинолка – тотчас ушла.
Селия перемалывала кукурузу. Желтые зерна казались зубами, шатавшимися во рту ступки. Они трещали под ударами пестика. Селия продолжала свое занятие долго, очень долго, потом наконец…
Подняла на меня глаза. Они засияли еще ярче – оттого, что наполнились слезами. Я услышала:
– Что… что ты со мной сделал?
Меня захлестнул стыд. Вместо ответа из глаз полились горячие слезы.
Мое заклятие спало, уж это-то было ясно. Но добилась ли я этого неловкими приемами ведовства, наложенными еще до того, как я ее покинула? Или же чары продержались до сих пор, со временем ослабевая? Не знаю, а спрашивать я не могла.
Поймите, Селия и не подозревала, что я ведьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71