Да, он произносил вслух названия предметов и тому подобное, но разговором это назвать нельзя. Пятиубивец владел испанским и английским языком, но на последнем обычно разговаривать отказывался, по крайней мере вначале, словно боялся испачкать себе рот. Я? Мне трудно было с индейским языком, таким не похожим на все изученные прежде, но все же некоторые слова, какие он мне преподал, я помню.
– Хей-а-ма, – сказал мой спутник.
Это было глубокой ночью, на вторые сутки нашего похода. Мы сидели плечо к плечу на песке и разглядывали море и небо.
– Кот-зезумпа епаркен. – Это слово я поняла, когда Пятиубивец распрямил шесть пальцев и ткнул указательным пальцем вверх.
Это были Плеяды – из семи звезд-сестер видно шесть. Были еще Альдебаран и искрящийся пояс Ориона, с ними индеец тоже меня познакомил.
Мы долго смотрели на звезды, и наконец:
– Ночебуши, – произнес Пятиубивец, поднялся на ноги, взошел на дюну и остановился среди высокой травы.
Он будет нести первый караул. И я могу заснуть на твердом песке чуть выше линии прибоя, потому что Пятиубивец сказал мне «ночебуши».
Звездное небо поблекло, песня моря обернулась колыбельной, пришел сон.
Меня пригрело и разбудило вставшее солнце. Конечно, я не несла караула. И теперь я задним числом гадала, как долго Пятиубивец стоял на линии прибоя, глядел на юг и ждал, готовый отплыть.
Пятиубивец не в первый раз совершал путешествие в Форт-Брук. Изгибы берега он знал лучше, чем любая карта, и искусно прокладывал маршрут. Он знал, где пристать к берегу, где соорудить из пальметто и мха тенистое убежище. Мне нужна была тень, солнце угнетало, оглушало меня. Лучи припекали с двух сторон – прямые и отраженные от зеркала залива.
Казалось, береговая линия была обглодана длинными зубами моря – там и сям встречались пещеры, болота, островки, поросшие сосной. (Когда мною овладевает тоска и уделом моим кажется одиночество, мне вспоминаются эти стойкие мангровые заросли…) Сосны росли и среди пальм, стволы их были искривлены ветрами. Прибрежные птицы кричали, оседлав воздушные потоки. На песке цвета слоновой кости цапли клевали крабов, затаившихся в крохотных углублениях. Они же жадно поедали на мелководье рыбок-гуппи. Эти красивые картины помогли мне избавиться от страхов, но вот подошел к концу четвертый день.
Оставив позади большую часть пути (нам предстояло только пересечь бухту от Эспириту-Санто до Форт-Брука – расстояние, впрочем, не маленькое), мы высадились на берег на коралловом рифе: в бухте местами собирался туман, а наш морской переход слишком затянулся, что было небезопасно. Именно там, на так называемом Маллет-Ки, ко мне вернулись мои страхи.
В глубине мы набрели на пригорок, заросший папоротником и кустами. И на обгоревший кружок на почве, не совсем остывший. Сейчас мне вспоминается, что костер вроде бы еще дымился, поскольку я склонна думать, что пираты, которые жгли костер, отплыли менее чем за час до нашего прибытия. О да, пираты, разбойники, злые люди… называйте их, как хотите.
Они наводняют западное побережье к северу от мыса Сейбл, в непрочных союзах то с индейцами, то с кубинскими рыбаками – иногда торгуя с ними, иногда у них приворовывая. Но куда более богатая добыча достается им со злополучных судов, которые терпят крушения на рифах и мелях, – их команды охотно отдают грузы в обмен на жизнь. По традиции пиратские шайки формируются из уроженцев Багам, хотя вернее будет сказать, что немалая часть пиратов не имеет родины и не признает никаких законов. Так вот, пиратский лагерь был достаточно неприятным открытием, но Пятиубивец (не страх ли проступил на его чересчур бесстрастном лице?) продолжил разведку, и новая находка обеспокоила меня еще больше:
Это была бутылочная пальма, обожженная со стороны моря; да, ствол обгорел, но только до высоты человеческого бедра. За ней, на земле, мы нашли веревку, и это свидетельство полностью убедило Пятиубивца в том, что на этом месте было совершено «дурное дело».
– Ты думаешь, сожгли? Сожгли… человека?
Вместо ответа индеец продолжил поиски и обнаружил:
Складную серебряную вилку; железное ядро, какими стреляют фальконеты на излюбленных пиратами мелких (и быстроходных) судах; кучу фекалий у самого костра, которые мы признали за человеческие (по каким признакам, распространяться не стану). Но хуже всего было деяние, о котором свидетельствовали веревки и обгоревшее дерево, под которым Пятиубивец нашел не кости, но лужу почерневшей крови, где копошились муравьи. Проследив их дорожку, я обнаружила за стволом, недалеко от веревки, большого сухопутного краба, чахлого на вид и недвижного; при близком рассмотрении, однако, краб оказался кистью человеческой руки.
Я отпрянула, а Пятиубивец ткнул ее сначала тростинкой, а потом пальцем. Я просила его не трогать руку. Припав к земле, я искала какое-нибудь средство защиты, потому что сомнений не оставалось: мы были окружены грабителями судов, пиратами, неизвестно кем – попали в ловушку. За нами, конечно, следили из засады… Но засады не было, и я уронила подобранный с земли кокосовый орех. Однако я никак не верила Пятиубивцу, уверявшему, что опасности нет. Невероятно, говорил он, чтобы пираты вернулись на место, где еще совсем недавно свершили акт примитивного, морского правосудия. Мы натолкнулись не на основную базу пиратов, а на стоянку, выбранную неким преступным сообществом, чтобы покарать одного из своих – за воровство, предположила я. Тем не менее я настаивала на том, чтобы немедленно отплыть.
– Нет, – отрезал Пятиубивец; он пошел только на одну уступку – разбить лагерь на дальней стороне островка. Я все еще протестовала. Наконец он перешел на ненавистный английский: – Ты сильнее любого пирата.
Он добавил несколько слов на мускоги. Это, наверное, было какое-то риторическое восклицание, потому что он потряс головой и цокнул языком.
Если бы потребовалось угадать смысл сказанного, я выразила бы его так: «Как же эта ведьма не знает себе цены, не ведает о собственной силе?»
Ночлег мой на коралловом острове не был спокойным из-за снов о пиратах.
Проснувшись на рассвете пятого дня нашего путешествия (и обрадовавшись, что упившиеся ромом преступники меня не оскопили, не посадили на вертел, как свинью, или не сотворили надо мной еще чего-нибудь), я бросила взгляд на Пятиубивца в надежде, что он успел подготовить нашу лодку к плаванию через залив. Но нет:
Он сидел под сенью сосны футах в десяти от меня. Из собственной сумки он извлек провизию: горбушку и солонину мне на завтрак, к которым добавил угощение – кокосовый орех (пробитый сбоку, чтобы можно было добраться до мякоти и молока). Рядом лежал предмет, мне уже знакомый (я принимала его за принадлежность нехитрого туалета Пятиубивца), – узелок из оленьей шкуры; теперь он был развернут, как знамя. На нем поблескивал в первых лучах рассвета янтарный пузырек, из тех самых. Внутри узелка было нашито множество карманчиков, каждый – на один пузырек. Место было предусмотрено для десяти пузырьков, с каждой стороны по пять, как пять пальцев. Пятиубивец вынул пробку из полного пузырька. Я наблюдала, как он втянул в себя все – полностью – содержимое. За время, проведенное на Зеркальном озере, я усвоила, что такая доза эликсира являлась чрезвычайной. Даже сильно покалеченные обитатели получали лекарство каплями, а не бутылочками, и, уж конечно, никто не прикладывался к испанскому источнику ежедневно. Пузырьков, как я насчитала, оставалось пять. Притворяясь спящей, я принялась за подсчеты.
С тех пор как мы покинули Зеркальное озеро, прошло пять дней. С попутным ветром мы доберемся до Форт-Брука к вечеру, но там нам нужно будет расстаться. Пятиубивец не может идти дальше, ему придется поспешить обратно, чтобы к одиннадцатому дню вернуться к Сладкой Мари. Иначе запас будет исчерпан, и…
Что тогда? Постепенная смерть?
Только тут у меня екнуло сердце и в голову пришел вопрос: какую судьбу я навлекла на людей с Зеркального озера?
54
Прибытие в Форт-Брук
Проплыв двадцать с небольшим миль на восток, мы расстались с Эспириту-Санто и вошли в меньшую бухту, Хиллсборо. Немного северней мы увидели форт и очень этому обрадовались.
День еще не кончился, солнце ярко светило и грело. Мы плыли вдоль берега. Пока впереди не показался форт, нас окружала синева; небо было чистое, вокруг простиралась обширная бухта. Я сидела на корме и наблюдала, как из воды высовывались или целиком выскакивали морские твари: кефаль прыгала по поверхности, как брошенный камешек – раз, два, три раза, – прежде чем уйти в глубину; мелькали крылья ската, плавники и синие спинки дельфинов, морды ламантинов…
Берег окаймляли мангровые леса, солнце играло на раковинах застрявших там моллюсков; сверкая среди корней, они напомнили мне блестящие капельки в бородах любителей пива. Наверное, я это видела в Нью-Йорке. В каком-нибудь портовом притоне. Тут мне вспомнились Герцогиня, мертвый и без конца оплакиваемый Элифалет, Адалин и все рассеявшиеся по миру сестры. О, но я цела и плыву к Селии; и вот я отбросила воспоминания и укрепила свое сердце.
…И наконец Форт-Брук:
Достаточно молодой, чтобы носить имя еще живущего человека. Построенный менее десяти лет назад, он раскинулся на немалой площади среди виргинских дубов и гикори. Высокие бревенчатые стены сходятся углом на северо-востоке, напротив территории семинолов, граница которой пролегает приблизительно в восьми милях от форта; третьей стеной служит береговая линия. Внутри находятся бараки, срубленные из сосны, склады, конюшни, кузницы… все, что нужно сотне с лишним человек, живущих вдали от прочего человечества.
В те времена форт был местом открытым. Поселенцы там не жили, они по-прежнему ютились в хибарах и складах на реке. Часть из них составляли шлюхи, которые обслуживали солдат, но другие – иностранцы, беглые, молодые семьи, то есть типичные пионеры – приехали, чтобы начать новую жизнь. Лишь позднее они оставят свои места, чтобы поселиться ближе к форту, и в конечном счете найдут себе убежище в его стенах. Но в зиму 1833-1834 годов, когда мы туда прибыли, бояться было нечего, потому что война – да, война – еще не началась.
На пристани нас встретила группа беззаботных на вид солдат, которые употребляли свои винтовки вместо тростей для ходьбы. Издалека мне бросились в глаза их небесно-голубые штаны; вблизи же я увидела, что их одежда далека от строгой униформы – это объяснялось жарой и духотой; рукава рубашек были закатаны или отпороты, на шеях повязаны платки, смоченные водой или промокшие от пота. Их приветствия говорили одновременно о любопытстве, вежливости, алчности и недоверии.
Любопытство: кто эти пришельцы, заплывшие вверх по реке в их военный городок?
Вежливость: какая свойственна американцам.
Алчность: а что у нас есть с собой?
И недоверие: годы мирного сосуществования с семинолами подходили к концу, и несколькими месяцами позднее нас уже не приняли бы с распростертыми объятиями… Нас – тонкого и гибкого белого мужчину с белокурой косичкой на спине, похожего и на пирата, и на семинола, и при нем невозмутимого краснокожего, того же роста, но с куда более крепкими мускулами. В ответ на расспросы солдат я сплела историю, подробности которой не помню, но она помогла – нас допустили на сушу. Когда я заметила, как эти люди глядят на Пятиубивца – пугаясь не только его стати, но главным образом лица, – то у меня вдруг вырвалось: «Он нездоров». И только после этого мне стало понятно, что он и в самом деле болен.
Переночевав в форте (военные в форме с нашивками любезно предоставили нам стол и ночлег, правда, в больничной палате), мы с Пятиубивцем вдвоем отправились в каноэ на промысел, поскольку нам настоятельно советовали добывать пропитание самим. Все утро я не выпускала Пятиубивца из виду, и вот, когда он сидел за мной в челноке, я обернулась:
– Твое утреннее питье. Как с ним?
Он не принимал свою воду. Забыл? Нет. Я не сомневалась, что не забыл; поэтому мой вопрос очень много значил.
– Больше нет. – Он повернул голову, показывая резкий, словно выточенный из стали, профиль.
Ничего больше по этому поводу сказано не было. Мы направились в бухту, наловили сетью морского окуня и возвратились с богатой добычей, благодаря которой обеспечили себе кормежку и одобрение солдат. На следующий день Пятиубивец поймал черепаху, мяса хватило на десятерых. Засим он сделался признанным рыболовом и охотником.
Я больше не участвовала в вылазках, оставалась в госпитале форта и помогала чем могла, а тем временем – все более нетерпеливо – строила планы поисков Селии. Я состояла при местном хирурге, по фамилии Гэтлин, меланхолике, которого в форте недолюбливали (пиявочники редко пользуются симпатией). Этот доктор Гэтлин отнюдь не был перегружен работой, но и ту, что имелась, норовил свалить на меня. Отрабатывая свое пропитание, я ставила примочки, прикладывала мази, перевязывала раны… и ничем особенно не гнушалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71