Весь цвет был сосредоточен в губах, кончиках пальцев и грудей; и это были различные оттенки красного. Услышав зов, я прервала беседу с Лил Осой и Бертисом (его я успела уже обложить по двойной таксе за продолжительный поцелуй) и подошла к Герцогине, которая сидела на скамье у фортепьяно – с открытой крышкой оно напоминало большую летучую мышь, опустившуюся на пол гостиной. Эли стоял рядом с инструментом, за спиной Герцогини. Наверное, он еще не снял с нее покрывало; в самом деле нет, ведь главный гость еще не явился.
Герцогиня плавно переместилась на конец скамьи. Пианино за нами играло само по себе, словно по клавишам гуляли пальцы призрака. Но это был механизм, привидений в доме не было. Иначе бы я знала.
Мы сидели на скамье, оглядывая гостиную. Четверть часа назад сюда ввели девиц. Все, кроме, разумеется, Эжени и Адалин, собрались в этой комнате цвета крови за работой, за любовной игрой. В центре потолка, из лепной розетки, в рисунке которой опытный глаз различил бы любимую Герцогинину «коронованную вагину», свисала большая люстра. Когда требовалось зажечь свечи, нужно было пройти в угол и воспользоваться устройством, похожим на виселицу. В тот вечер засветить люстру было поручено как раз мне, и, подняв сооружение к потолку, я залюбовалась яркими огоньками, их игрой в рубиновых кристаллах, украшавших серебряное основание. Они походили на красные слезы. Нет, погодите, скажу лучше: люстра как бы плакала кровавыми слезами, и любопытный взгляд ждал, что они упадут. Если бы так случилось, на красной отделке этой, нечасто используемой гостиной (ковры, диваны и прочее) никто бы не заметил следов. В этом розовом свете мы с Герцогиней и рассматривали по очереди кавалеров и ведьм. Наконец она, наклонившись ко мне, произнесла:
– Мне показалось… это не более чем причуда воображения, что одна из сестер вскоре нас покинет.
– Не может быть, – воскликнула я, поскольку подумала, что жизнь в доме течет упорядоченно и за время моего пребывания никто из ведьм не поселился и не отбыл. – Кто это? Которая… которая из ведьм?
Моя тревога не встретила у Герцогини отклика; в ответ на неловкий вопрос она усмехнулась. И, щелкнув веером, добавила:
– Ничего особенного, дорогая. Сестры – осмелюсь ли назвать их дочерьми? – они… они приходят и уходят. – Повернувшись ко мне, она стрельнула глазом так мимолетно, что я уловила его уже на излете. И снова этот смех, такой утонченный и в то же время твердый – как железо, превращенное в филигрань. – И это, душечка, меня как раз устраивает… По данному поводу у меня возникает вопрос. Не пожелаешь ли ты занять освободившиеся апартаменты?
Запинаясь, я выложила правду: планов у меня нет, сколько пробуду, не знаю, собираюсь ли и когда… не знаю тоже. Enfin, где мое место? С этими менадами, среди этих сластолюбцев? Какие уроки, по замыслу Себастьяны, надлежало мне усвоить в Киприан-хаусе? Так много вопросов, и…
– Да. Да, конечно, – пролепетала я испросила: – Но, Герцогиня… если я вселюсь в апартаменты, это предполагает… предполагает…
– Конечно, если пожелаешь сама. Но, дорогая Аш, можно, я скажу начистоту?
– Пожалуйста.
– Боюсь… боюсь, при твоих особенностях как бы нам не лишиться доходов.
Мы повернулись друг к другу. Встретились взглядами. Расхохотались и так крепко обнялись, что и сестры, и кавалеры замерли и уставились на нас.
– Отыщутся, конечно, и такие, – продолжила Герцогиня, – кому твои разносторонние дарования придутся по вкусу, но я отнюдь не уверена, что подобные личности желательны в наших респектабельных гостиных, tu comprends?
Я поняла. Более того, ни природная склонность, ни алчность, ни нужда не побуждали меня… заняться этим ремеслом. Мой вздох облегчения обозначил бы это достаточно недвусмысленно, если бы Герцогиня хоть сколько-нибудь сомневалась.
Я поблагодарила Герцогиню и сказала, что подумаю о ее любезном предложении, а затем, молча сидя рядом с ней, принялась оглядывать сестер и гадать, кто из них покинет Киприанхаус и как скоро. Я не успела зайти далеко в своих предположениях (задумалась о Лил Осе или Лидии – не скопилось ли у них достаточно денег), так как дверь красной гостиной внезапно скользнула в сторону и Сара впустила гостя – одного из немногих, кто заслуживал приема в этом парадном помещении.
Не имею права называть его имя, но этот человек следовал в юности дуэльному кодексу, и из-за его пули молодая республика лишилась некоего известного федералиста; он же предстал в Ричмонде перед судом за государственную измену, и тот самый Джон Маршалл, что взирал на меня в церкви Поминовения, вынес ему оправдательный приговор. Седой, статный для своих семидесяти пяти или восьмидесяти лет, он улыбался Герцогине. Кавалеры, все как один, посерьезнели и притихли. Пианино продолжало играть, и под его бренчанье легкой, я бы сказала, летящей походкой в гостиную вступил тот, кого я обозначу инициалами со звездочками: А**** Б***.
Я узнала его не по лицу а, скорее, по титулу, так как Герцогиня произнесла: «Добро пожаловать, господин вице-президент» – и протянула унизанную кольцами руку. Только тут я осознала, что нахожусь в обществе Аарона Берра и…
О, merde! Вырвалось все-таки, а я терпеть не могу пачкать книгу, выскабливая чернильную запись. Ладно, так тому и быть. Да, в тот вечер Киприан-хаус посетил сам Аарон Берр, и явился он туда не в первый раз; я поняла это по его глубокому поклону и приветствию:
– Моя Аспазия, Сафо, моя Фрина, давненько не бывал я в этих благословенных чертогах.
– Аарон, дорогой, – Герцогинин локоть незаметно въехал миг в бок, – вы представить себе не можете, что за благословение сошло на мои чертоги. Ваша супруга… Где она нынче пребывает?
Берр не услышал этот вопрос, словно в нем заключалось что-то неприличное.
– Нынче, Линор, я склоняю колени перед вами.
И в самом деле он опустился на одно колено, Эли тем временем шагнул вперед. Фишю Герцогини была отстегнута и дань принесена. Герцогиня качнулась ко мне, и я должна была ее поддержать, наблюдая, как старик коснулся поцелуем ее груди, а вернее, к ней присосался. Губы у него были иссохшие, длинный розовый язык заострен на конце, так что мне пришло на ум сравнение с собачьим органом и я так широко улыбнулась, что сам вице-президент не мог не ухмыльнуться в ответ. Герцогиня на меня шикнула, хотя, конечно, вслух я ничего не произнесла.
К принесенной дани Берр сделал добавку. Он вынул из парчовой жилетки крохотный мешочек красного бархата и оттуда, в свою очередь, извлек кольцо. В этом кольце, сказал он, «карат как кроликов в садке». Кольцо в самом деле было большое, и село оно на указательный палец Герцогининой левой руки, над ободком с рядом пресноводных жемчужин. «Это не более чем пустячное приношение моей прежней Линор», – пояснил он. Оплаченное, как я узнала впоследствии, его «нынешней» женой, вдовой Джумел, женщиной с сомнительной репутацией; некогда она занималась тем же ремеслом, что и Герцогиня, но впоследствии приобрела внушительное богатство и известность. Брак этот оказался несчастливым; мадам Джумел заключила с Берром сделку: ее деньги в обмен на его славное (или бесславное) имя, но через несколько лет, когда он лежал на смертном одре, она с ним развелась.
– Я так благодарна тебе, Аарон, – защебетала Герцогиня, – так благодарна.
Что касается ее благодарности… ну ладно. Еще до назначенного часа Герцогиня отослала из красной гостиной всех, включая Эли, который, как мне показалось, задвинул дверь с протестующим хлопком. Что до меня, то я радовалась позволению вернуться в ателье; мне нисколько не хотелось наблюдать – через маску или другими средствами – за тем, как престарелый Аарон Берр умножит принесенные Герцогине дары.
В воскресенье, понедельник и вторник suivants я одна прислуживала Герцогине в фиолетовой гостиной; Адалин не показывалась на глаза и даже питалась не в столовой, а у себя. Незадолго до нашей среды Герцогиня велела мне вечерами переходить от маски к маске и искать мужчину, которым бы я восхитилась. Нужен мужчина, сказала она. Мужчина, которого мы используем, а потом, при помощи Синдереллиного вина, заставим его молчать.
Выполняя указание, я высматривала такого мужчину, но то, что я видела, мне не нравилось.
Бертис. Бертис, по четыре вечера из каждых шести. Бертис, выпотрошенный Лил Осой, которая почти убедила меня в том, что любит юношу. Однажды я наблюдала, как он зачитывал Лил Осе признание в любви, то есть он упорядочил свои мысли и затиснул их (как колбасу) в несколько метрических строчек. К тому же он одарил Лил Осу своим миниатюрным портретом, заказанным у мистера Пила (Рембрандта Пила), студия которого располагалась в двух кварталах от Киприан-хауса. Благодаря этому подношению любовный спектакль с возвышенного тона скатился на вульгарный. От этого фарса мне сделалось грустно, и я перестала подходить к маске Лил Осы, когда в ее покоях был Бертис. И еще я стала меньше любить Лил Осу, уж слишком беззащитную она избрала себе жертву. Герцогиня сказала об этом недалеком юноше: «Похоже, у него в голове живут только две идеи, и размножиться они не собираются».
Итак, я искала теперь другую «любовную машину», у других масок. Видела, как Ларусс принимала зрелого мужчину, не лишенного притягательности; однако он больше говорил, чем делал, а кроме того, нуждался, чтобы извергнуть семя… в белом перышке. Этим пером (вздохните о бедной цапле, расставшейся с ним ради подобной надобности) Лидия нехотя щекотала резервуар кавалера, а также некое отверстие, расположенное южнее. Фанни и Джен за сутки до нашего ритуального вечера тоже прибегали к реквизиту. Реквизиту не столь безобидному – такими коваными изделиями, наверное, пользуются на конюшне. Понадобился он плотному итальянцу, который так громко и настойчиво разговаривал на своем языке, что довел Джен до слез, после чего Фанни пришлось одной… скакать на итальянце домой, скажем так. (После расчета с Герцогиней итальянец – тенор на службе у мистера Палермо – получил назад свою carte de visite и таким образом лишился права повторного посещения. Он выругал Герцогиню по-итальянски, она вернула оскорбления с процентами, тоже на итальянском, и только затем позволила вмешаться Эли; тот надавал итальянцу по жирному затылку и вытолкал его на тротуар.)
Были и другие, с определенными отличительными чертами: пылкость, приятный оттенок глаз, стройные конечности или удачный покрой платья; и все же не встретилось ни одного, чье имя я могла бы назвать Герцогине.
Подошло утро среды, а ни один подходящий кавалер у нас не появлялся. Я набросала короткий список кандидатов, однако под конец была вынуждена признать, что на самом деле он еще короче и включает в себя только одно имя: Элифалет Риндерз.
Рано утром я подала свой запрос.
С некоторых пор у нас с Герцогиней повелось, что по средам (когда Герцогиня не ходила в город и не занималась обычной рутиной) я сидела у ее кровати, а она, углубившись в бухгалтерскую книгу, подсчитывала прибыль за прошлую неделю; она ничего не имела непосредственно от услуг, оказываемых сестрами, однако все платежи сходились к ней и распределялись ею, и за хлопоты она взимала некий процент, о размере которого никто не спрашивал. От нее я научилась многим приемам ведения бизнеса, белого и серого. Я ни на что не намекаю. Она была честным человеком. И все же она умела находить в каждой монете третью сторону и оборачивать ее себе на пользу.
Пока мы работали над цифрами, Эли спал рядом с Герцогиней, опирая спину на целый олимп черных подушек. Мне стоило труда удерживать взгляд на колонках с цифрами (Герцогиня любила иногда меня помытарить), не обращая его на спящего… Догадывалась ли Герцогиня, чьих услуг я желала этим вечером? Наверное, но с другой стороны, я и сама не сразу это поняла, так что, быть может, в моем уме нельзя было прочесть ничего, кроме растерянности.
Наконец пришло время высказаться, и без промедления. Эли беспокойно ворочался на черных шелковых простынях (отделка покоев Герцогини, примыкавших к красной гостиной, была сплошь черная, местами с золотой китайской росписью; черные драпировки, черные коврики, черные простыни…), открывая себя то в одном виде, то в другом и…
– Герцогиня? – начала я.
– Да? – Она не подняла взгляд от гроссбуха.
– Я бы хотела знать… – И я выложила все про запрос, который она, наверное, не одобрит и прочее. – Я бы хотела знать…
– Элифалет? – внезапно спросила Герцогиня. – Мой Элифалет?
– Да. Я хотела знать…
– Да, дорогая. Слышу, что тебе хотелось бы знать… И, по правде, меня это немного оглушило. – Она ненадолго задумалась. Провела карандашиком по плечу спящего юноши и тоже, в свою очередь, задалась вопросом, который и выговорила вслух: – Ну и какая от этого может быть беда?.. Ну хорошо.
Вместо благодарности я рассказала, что не нашла никого, достойного стоять с ним рядом, что если мне назначено вкусить с кем-то наслаждение, то пусть это будет человек, которого я знаю и ценю…
– Помолчи, Аш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Герцогиня плавно переместилась на конец скамьи. Пианино за нами играло само по себе, словно по клавишам гуляли пальцы призрака. Но это был механизм, привидений в доме не было. Иначе бы я знала.
Мы сидели на скамье, оглядывая гостиную. Четверть часа назад сюда ввели девиц. Все, кроме, разумеется, Эжени и Адалин, собрались в этой комнате цвета крови за работой, за любовной игрой. В центре потолка, из лепной розетки, в рисунке которой опытный глаз различил бы любимую Герцогинину «коронованную вагину», свисала большая люстра. Когда требовалось зажечь свечи, нужно было пройти в угол и воспользоваться устройством, похожим на виселицу. В тот вечер засветить люстру было поручено как раз мне, и, подняв сооружение к потолку, я залюбовалась яркими огоньками, их игрой в рубиновых кристаллах, украшавших серебряное основание. Они походили на красные слезы. Нет, погодите, скажу лучше: люстра как бы плакала кровавыми слезами, и любопытный взгляд ждал, что они упадут. Если бы так случилось, на красной отделке этой, нечасто используемой гостиной (ковры, диваны и прочее) никто бы не заметил следов. В этом розовом свете мы с Герцогиней и рассматривали по очереди кавалеров и ведьм. Наконец она, наклонившись ко мне, произнесла:
– Мне показалось… это не более чем причуда воображения, что одна из сестер вскоре нас покинет.
– Не может быть, – воскликнула я, поскольку подумала, что жизнь в доме течет упорядоченно и за время моего пребывания никто из ведьм не поселился и не отбыл. – Кто это? Которая… которая из ведьм?
Моя тревога не встретила у Герцогини отклика; в ответ на неловкий вопрос она усмехнулась. И, щелкнув веером, добавила:
– Ничего особенного, дорогая. Сестры – осмелюсь ли назвать их дочерьми? – они… они приходят и уходят. – Повернувшись ко мне, она стрельнула глазом так мимолетно, что я уловила его уже на излете. И снова этот смех, такой утонченный и в то же время твердый – как железо, превращенное в филигрань. – И это, душечка, меня как раз устраивает… По данному поводу у меня возникает вопрос. Не пожелаешь ли ты занять освободившиеся апартаменты?
Запинаясь, я выложила правду: планов у меня нет, сколько пробуду, не знаю, собираюсь ли и когда… не знаю тоже. Enfin, где мое место? С этими менадами, среди этих сластолюбцев? Какие уроки, по замыслу Себастьяны, надлежало мне усвоить в Киприан-хаусе? Так много вопросов, и…
– Да. Да, конечно, – пролепетала я испросила: – Но, Герцогиня… если я вселюсь в апартаменты, это предполагает… предполагает…
– Конечно, если пожелаешь сама. Но, дорогая Аш, можно, я скажу начистоту?
– Пожалуйста.
– Боюсь… боюсь, при твоих особенностях как бы нам не лишиться доходов.
Мы повернулись друг к другу. Встретились взглядами. Расхохотались и так крепко обнялись, что и сестры, и кавалеры замерли и уставились на нас.
– Отыщутся, конечно, и такие, – продолжила Герцогиня, – кому твои разносторонние дарования придутся по вкусу, но я отнюдь не уверена, что подобные личности желательны в наших респектабельных гостиных, tu comprends?
Я поняла. Более того, ни природная склонность, ни алчность, ни нужда не побуждали меня… заняться этим ремеслом. Мой вздох облегчения обозначил бы это достаточно недвусмысленно, если бы Герцогиня хоть сколько-нибудь сомневалась.
Я поблагодарила Герцогиню и сказала, что подумаю о ее любезном предложении, а затем, молча сидя рядом с ней, принялась оглядывать сестер и гадать, кто из них покинет Киприанхаус и как скоро. Я не успела зайти далеко в своих предположениях (задумалась о Лил Осе или Лидии – не скопилось ли у них достаточно денег), так как дверь красной гостиной внезапно скользнула в сторону и Сара впустила гостя – одного из немногих, кто заслуживал приема в этом парадном помещении.
Не имею права называть его имя, но этот человек следовал в юности дуэльному кодексу, и из-за его пули молодая республика лишилась некоего известного федералиста; он же предстал в Ричмонде перед судом за государственную измену, и тот самый Джон Маршалл, что взирал на меня в церкви Поминовения, вынес ему оправдательный приговор. Седой, статный для своих семидесяти пяти или восьмидесяти лет, он улыбался Герцогине. Кавалеры, все как один, посерьезнели и притихли. Пианино продолжало играть, и под его бренчанье легкой, я бы сказала, летящей походкой в гостиную вступил тот, кого я обозначу инициалами со звездочками: А**** Б***.
Я узнала его не по лицу а, скорее, по титулу, так как Герцогиня произнесла: «Добро пожаловать, господин вице-президент» – и протянула унизанную кольцами руку. Только тут я осознала, что нахожусь в обществе Аарона Берра и…
О, merde! Вырвалось все-таки, а я терпеть не могу пачкать книгу, выскабливая чернильную запись. Ладно, так тому и быть. Да, в тот вечер Киприан-хаус посетил сам Аарон Берр, и явился он туда не в первый раз; я поняла это по его глубокому поклону и приветствию:
– Моя Аспазия, Сафо, моя Фрина, давненько не бывал я в этих благословенных чертогах.
– Аарон, дорогой, – Герцогинин локоть незаметно въехал миг в бок, – вы представить себе не можете, что за благословение сошло на мои чертоги. Ваша супруга… Где она нынче пребывает?
Берр не услышал этот вопрос, словно в нем заключалось что-то неприличное.
– Нынче, Линор, я склоняю колени перед вами.
И в самом деле он опустился на одно колено, Эли тем временем шагнул вперед. Фишю Герцогини была отстегнута и дань принесена. Герцогиня качнулась ко мне, и я должна была ее поддержать, наблюдая, как старик коснулся поцелуем ее груди, а вернее, к ней присосался. Губы у него были иссохшие, длинный розовый язык заострен на конце, так что мне пришло на ум сравнение с собачьим органом и я так широко улыбнулась, что сам вице-президент не мог не ухмыльнуться в ответ. Герцогиня на меня шикнула, хотя, конечно, вслух я ничего не произнесла.
К принесенной дани Берр сделал добавку. Он вынул из парчовой жилетки крохотный мешочек красного бархата и оттуда, в свою очередь, извлек кольцо. В этом кольце, сказал он, «карат как кроликов в садке». Кольцо в самом деле было большое, и село оно на указательный палец Герцогининой левой руки, над ободком с рядом пресноводных жемчужин. «Это не более чем пустячное приношение моей прежней Линор», – пояснил он. Оплаченное, как я узнала впоследствии, его «нынешней» женой, вдовой Джумел, женщиной с сомнительной репутацией; некогда она занималась тем же ремеслом, что и Герцогиня, но впоследствии приобрела внушительное богатство и известность. Брак этот оказался несчастливым; мадам Джумел заключила с Берром сделку: ее деньги в обмен на его славное (или бесславное) имя, но через несколько лет, когда он лежал на смертном одре, она с ним развелась.
– Я так благодарна тебе, Аарон, – защебетала Герцогиня, – так благодарна.
Что касается ее благодарности… ну ладно. Еще до назначенного часа Герцогиня отослала из красной гостиной всех, включая Эли, который, как мне показалось, задвинул дверь с протестующим хлопком. Что до меня, то я радовалась позволению вернуться в ателье; мне нисколько не хотелось наблюдать – через маску или другими средствами – за тем, как престарелый Аарон Берр умножит принесенные Герцогине дары.
В воскресенье, понедельник и вторник suivants я одна прислуживала Герцогине в фиолетовой гостиной; Адалин не показывалась на глаза и даже питалась не в столовой, а у себя. Незадолго до нашей среды Герцогиня велела мне вечерами переходить от маски к маске и искать мужчину, которым бы я восхитилась. Нужен мужчина, сказала она. Мужчина, которого мы используем, а потом, при помощи Синдереллиного вина, заставим его молчать.
Выполняя указание, я высматривала такого мужчину, но то, что я видела, мне не нравилось.
Бертис. Бертис, по четыре вечера из каждых шести. Бертис, выпотрошенный Лил Осой, которая почти убедила меня в том, что любит юношу. Однажды я наблюдала, как он зачитывал Лил Осе признание в любви, то есть он упорядочил свои мысли и затиснул их (как колбасу) в несколько метрических строчек. К тому же он одарил Лил Осу своим миниатюрным портретом, заказанным у мистера Пила (Рембрандта Пила), студия которого располагалась в двух кварталах от Киприан-хауса. Благодаря этому подношению любовный спектакль с возвышенного тона скатился на вульгарный. От этого фарса мне сделалось грустно, и я перестала подходить к маске Лил Осы, когда в ее покоях был Бертис. И еще я стала меньше любить Лил Осу, уж слишком беззащитную она избрала себе жертву. Герцогиня сказала об этом недалеком юноше: «Похоже, у него в голове живут только две идеи, и размножиться они не собираются».
Итак, я искала теперь другую «любовную машину», у других масок. Видела, как Ларусс принимала зрелого мужчину, не лишенного притягательности; однако он больше говорил, чем делал, а кроме того, нуждался, чтобы извергнуть семя… в белом перышке. Этим пером (вздохните о бедной цапле, расставшейся с ним ради подобной надобности) Лидия нехотя щекотала резервуар кавалера, а также некое отверстие, расположенное южнее. Фанни и Джен за сутки до нашего ритуального вечера тоже прибегали к реквизиту. Реквизиту не столь безобидному – такими коваными изделиями, наверное, пользуются на конюшне. Понадобился он плотному итальянцу, который так громко и настойчиво разговаривал на своем языке, что довел Джен до слез, после чего Фанни пришлось одной… скакать на итальянце домой, скажем так. (После расчета с Герцогиней итальянец – тенор на службе у мистера Палермо – получил назад свою carte de visite и таким образом лишился права повторного посещения. Он выругал Герцогиню по-итальянски, она вернула оскорбления с процентами, тоже на итальянском, и только затем позволила вмешаться Эли; тот надавал итальянцу по жирному затылку и вытолкал его на тротуар.)
Были и другие, с определенными отличительными чертами: пылкость, приятный оттенок глаз, стройные конечности или удачный покрой платья; и все же не встретилось ни одного, чье имя я могла бы назвать Герцогине.
Подошло утро среды, а ни один подходящий кавалер у нас не появлялся. Я набросала короткий список кандидатов, однако под конец была вынуждена признать, что на самом деле он еще короче и включает в себя только одно имя: Элифалет Риндерз.
Рано утром я подала свой запрос.
С некоторых пор у нас с Герцогиней повелось, что по средам (когда Герцогиня не ходила в город и не занималась обычной рутиной) я сидела у ее кровати, а она, углубившись в бухгалтерскую книгу, подсчитывала прибыль за прошлую неделю; она ничего не имела непосредственно от услуг, оказываемых сестрами, однако все платежи сходились к ней и распределялись ею, и за хлопоты она взимала некий процент, о размере которого никто не спрашивал. От нее я научилась многим приемам ведения бизнеса, белого и серого. Я ни на что не намекаю. Она была честным человеком. И все же она умела находить в каждой монете третью сторону и оборачивать ее себе на пользу.
Пока мы работали над цифрами, Эли спал рядом с Герцогиней, опирая спину на целый олимп черных подушек. Мне стоило труда удерживать взгляд на колонках с цифрами (Герцогиня любила иногда меня помытарить), не обращая его на спящего… Догадывалась ли Герцогиня, чьих услуг я желала этим вечером? Наверное, но с другой стороны, я и сама не сразу это поняла, так что, быть может, в моем уме нельзя было прочесть ничего, кроме растерянности.
Наконец пришло время высказаться, и без промедления. Эли беспокойно ворочался на черных шелковых простынях (отделка покоев Герцогини, примыкавших к красной гостиной, была сплошь черная, местами с золотой китайской росписью; черные драпировки, черные коврики, черные простыни…), открывая себя то в одном виде, то в другом и…
– Герцогиня? – начала я.
– Да? – Она не подняла взгляд от гроссбуха.
– Я бы хотела знать… – И я выложила все про запрос, который она, наверное, не одобрит и прочее. – Я бы хотела знать…
– Элифалет? – внезапно спросила Герцогиня. – Мой Элифалет?
– Да. Я хотела знать…
– Да, дорогая. Слышу, что тебе хотелось бы знать… И, по правде, меня это немного оглушило. – Она ненадолго задумалась. Провела карандашиком по плечу спящего юноши и тоже, в свою очередь, задалась вопросом, который и выговорила вслух: – Ну и какая от этого может быть беда?.. Ну хорошо.
Вместо благодарности я рассказала, что не нашла никого, достойного стоять с ним рядом, что если мне назначено вкусить с кем-то наслаждение, то пусть это будет человек, которого я знаю и ценю…
– Помолчи, Аш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71