Я так устала в пути, что никто меня не испугался: по виду было ясно, что я не правительственный агент, посланный выявить следы незаконной торговли. Индейцы, чернокожие и кубинцы, которых я встречала, бесплатно давали мне еду; только за вино и более крепкое спиртное, чтобы наполнить бурдюк, пришлось хорошо заплатить. И как же я насладилась ночью сном на чики – платформе с соломенной крышей, вознесенной над пригорком на высоту три или четыре фута.
Помимо чики, таких, как у семинолов, имелись два просторных бревенчатых дома, построенных по более солидному, а вернее, белому образцу, потому что только белые люди предпочитают пускать в землю корни. В поселении там и сям работало много женщин; на границе лагеря я набрела на детишек, которые копошились в специально вырытой канаве. Я поняла, что их прячут, потому что они, лениво меня оглядев, принялись переговариваться знаками; они молчали, чтобы не привлекать к себе внимание. Так как здесь обитали беглые рабы, в лагере, расположенном вблизи проезжих и торговых путей, все опасались работорговцев.
Устав от путешествия, я отдыхала в лагере три дня: сон безопасный, еда хорошая. Я думала, пища будет самая примитивная, но нет. Кукуруза, бобы, тыквы и тому подобное – это были главные продукты, но имелись еще и орехи, и ягоды, каких я никогда не пробовала. Здесь я впервые увидела странный круглый плод, который испанцы называют toronja. (Белые окрестили его грейпфрутом, то есть виноградным фруктом, потому что он растет на дереве гроздьями.) Еще пальмовые сердечки, вырезанные из сердцевины съедобной пальмы. За изобилие слив и агавы, а также кофе и сахарного тростника следовало, полагаю, благодарить живших там кубинцев; последний из названных продуктов они привозили в каноэ, где стебли бамбука занимали всю длину, от носа до кормы. Имелось у нас и мясо, в том числе гофера и водяных черепах, пойманных под пальметто. Да, это был настоящий пир. Давно я уже так себя не ублажала, но мне не приходило в голову, что далеко на севере, в резервации, семинолы погибали с голоду.
Сытая, с набитым брюхом, я едва не забыла о том, что нужно спешить. К тому же я десятками опрашивала местных жителей и не узнала ничего нового о Селии. Но во вторую ночь ко мне явился и сел рядом белый человек, торговец, чей путь был зеркальным отражением моего – он вышел из Тампы, от залива Эспирито-Санто, и по берегу добрался до Шарлотта. Конечной его целью был Москито. При свете полуночных огней торговец заговорил:
– Беглая, говорите? Черномазая? Черная, но не совсем? Ну да, таких хоть пруд пруди. Чтобы пересчитать этих побродяжек по пальцам, сотни рук не хватит. Но, вы говорите, она… выглядит как-то по-особому? Хм-м, да, вроде бы…
– Вы ее видели?
– Видел? Нет. Видеть не видел… Но слышал о ком-то похожем. Ваша сбежала с севера, с тех пор прошло не больше года?
– Нет, – приуныла я, – та, которую я разыскиваю, убежала из…
– Я имел в виду, с севера Флориды. Из Сент-Огастина, так?
– Да-да, она убежала из Сент-Огастина.
– Хм-м, – задумчиво произнес торговец. – Хм-м, – повторил он, и я подумала, что он ожидает мзды.
Но при мне почти ничего не было; собственно, ничего, кроме… кроме нескольких векселей, выписанных на Колониальный банк.
Но в тот самый миг, когда я, смирившись, потянулась за деньгами, чтобы отсчитать их все в мозолистую ладонь торговца, он заговорил:
– Коув. Да, Коув. По пути в Форт-Брук я слышал разговор о негритянке со светлыми глазами, как у белых; она приходила как-то в лагерь, что под Кауфордом; теперь его, по-моему, называют Джексонвилл, в честь…
– Да-да, но что с женщиной?
– Так вот. – Торговец поковырял в зубах зубцом вилки. – Тамошние краснокожие нынче разбрелись в разные стороны и своих черных взяли с собой. Сорвались все, как вши с лысины.
– Коув? – напомнила я.
– Да, сэр. Кто-то говорил, что эта черномазая – а если верить словам, вашим и прочих, цена ей должна быть немаленькая, – так вот, она должна сейчас быть, вместе с другими, в Коуве при Уитлакучи.
Я так стремительно расстелила карту, что торговец усмехнулся.
Мне, впрочем, было не до смеха, потому что он уставил в карту свой толстый палец без ногтя и сказал:
– Мы сейчас вот здесь. А Коув, да, он между двумя Уитлакучи – Большим и Малым, а вот… вот дорога… по которой туда добираться.
Его палец, проследив дорогу, остановился в точке далеко на севере. Я прочитала названия рек. За десять дней резвой езды, сказал он, я туда доберусь.
– А может и быстрее, если не будет сильного дождя и тропу не развезет. Терпеть не могу, когда под копытами чавкает грязь.
Он шумно втянул в себя воздух, изображая, наверное, это самое чавканье. Но я уже поднялась на ноги, кивнула в знак благодарности и отвернулась, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы.
Неужели я проделала столь долгий путь, только чтобы убедиться в своей ошибке? Что же мне теперь, спешить на север, в пункт, расположенный к западу от исходной точки?
Ночью я решила возвратиться той же дорогой в Сент-Огастин. Да, признать свое поражение. Предоставить Селию той судьбе, которую она для себя выбрала. Тогда это решение казалось разумным, теперь же назову его трусливым… Правда, признание это бессмысленно, потому что назавтра я поменяла планы.
Когда я проснулась, лагерь волновался; вскоре я услышала, что ночью сюда прибыли торговцы. На нижних сучьях деревьев были развешаны бурдюки. Из рук в руки переходили бутылки. Покупатели зубами проверяли прочность бус. Под покровом суеты я собралась покинуть лагерь.
Я упаковала седельные вьюки и саквояж. Поблагодарила черную женщину, пустившую меня на свой чики, и купила ей пригоршню бус. Дочка хозяйки, лет, наверное, десяти, по имени Поки, заплела мне волосы (отросшие и неухоженные), и я приласкала девочку. Под печальные размышления о том, что уже тысячу лет мне не случалось прикасаться к человеческому существу, я покидала лагерь; лошадь моя медленно ступала вдоль ямы для костра, где сидели незнакомые люди – недавно прибывшие торговцы. Это были кубинцы. Молодые и неотесанные, так что я, опустив глаза, спешила проехать мимо, но вдруг кто-то из них произнес имя. Оно опустилось на компанию, как саван, мне же послышалась в нем надежда. Молчание. И снова то же имя. Вначале я решила, что ослышалась. Но во второй раз имя прозвучало отчетливо, и я, как прочие, замерла в молчании.
Кубинец произнес имя Сладкой Мари – ведьмы, против которой меня предостерегали.
Кубинца звали Риохо. И в тот же миг, как во мне созрело решение, он раскаялся, что произнес имя Сладкой Мари.
– Можешь отвести меня к Сладкой Мари? – спросила я, отозвав его в сторону.
Сомнений не было. Легендарная сестра знает самую прямую дорогу к Селии и не откажется открыть ее мне.
Торговец уверял, что ничего не ведает о Сладкой Мари; при каждом ее упоминании он болезненно морщился. Я повторила вопрос и в ответ услышала прямое и определенное «нет», но торговец не ушел. Подбородок он упер в грудь. Глаза поднял на меня. И я поняла: даром он не согласен.
– Сколько ты хочешь? Чтобы отвести меня к этой ве… женщине?
Я радовалась, что накануне сберегла свой запас векселей, потому что теперь почти все они перешли к Риохо; подсчитывая их, он предупредил:
– Я вас к ней не поведу.
– Но скажешь, где ее искать?
– Нет. Где искать, не скажу. И никто не скажет. Но я могу отвести вас на берег, где вам не придется ее искать.
Я спросила, о чем это он, и он повторил:
– Искать не придется, – и добавил: – Она сама вас найдет.
Западнее, недалеко от лагеря, мы спустили ялик Риохо в ленивую речку, по ней быстро добрались до бухты и вышли в открытое море. Прежде чем солнце достигло высшей точки, мы зашли в залив и поплыли вдоль берега по мелководью.
Я сидела на носу челнока, глядя в воду, чтобы не налететь на корягу. Риохо то отталкивался шестом, то греб веслами и не говорил ни слова. Когда я наконец обернулась, чтобы предупредить его о какой-то тени, замеченной под водой, я поняла, что сковало его язык. Страх. Страх безграничный.
Я повернулась вперед и продолжила наблюдение. Замеченную тень мы миновали. Перед нами расстилалось гладкое, чайного цвета, море, и мы плыли дальше и дальше.
Наконец Риохо высадил меня на берег. То есть он с помощью шеста завел лодку на мелководье, откуда я могла пешком добраться до берега. Когда я обернулась и, махнув рукой, дала знать, что все в порядке, кубинец (который все время молчал, отказываясь говорить о Сладкой Мари) уже плыл прочь. Несомненно, он направлялся в прежний лагерь, чтобы забрать в качестве дополнительной награды мою лошадь. Меняя шест на весла, он торопился изо всех сил, и он ни разу не оглянулся – видно, считал дурным знаком глядеть на мертвых.
Он поставил на мне крест; обрек на погибель за кучку векселей и лошадь, которой я не позаботилась дать имя. Только тут я пожалела, что пошла на риск. Я стояла на белом песчаном берегу, вдоль которого тянулись мангровые деревья и кусты кокколобы, и не видела возвышенности, куда могла бы направиться. При мне был только саквояж. Шла я босиком, связанные сапоги подвешены на плече, чулки свернуты и сунуты внутрь. Штаны я закатала до коленей. Ниже, то ли от морской воды, то ли от пота, выступила соль – источник неприятностей, но не единственный. Однако выбора не было, под безоблачным небом, открытая полуденному солнцу, я зашагала вдоль линии прибоя, усеянной раковинами, водорослями, рыбьими скелетами и прочим.
Я шла вперед. На зеленых просторах не виднелось ни одной лодки, и эта зеленая пустыня яснее ясного говорила о моем одиночестве. Тишину нарушал только шум прибоя и шелест пальм. Вдали стена из кокколобы обозначала дюну.
Наконец в кокколобе показалась брешь – тропа, ведущая вглубь. Я решила свернуть туда и, поднявшись выше, села на сухой песок, чтобы надеть чулки и сапоги, а также сделать подкрепляющий глоток из бурдюка, который висел у меня на плече. Второй глоток я сделала, чтобы запить краешек кукурузной лепешки, которая была завернута в подмокший мох. Тут я задумалась, не отвергает ли мое сердце намеченный план – оставить позади солнце и песок и погрузиться в лесную тень; оно выбивало новую мелодию, с долгими интервалами, на четыре такта. Но нет, пульс бился не во мне, а в песке. Он поднимался по спинному хребту. Он становился все размеренней, все громче, и наконец, осмотрев берег слева, к югу, я это увидела.
Единственный объект: лошадь и всадник; и приближался он слишком быстро, что означало недружественные намерения.
Я побежала, кинулась к тенистому проходу, уводившему от берега.
Верно, я желала, чтобы меня нашли, ведь, не встретившись со Сладкой Мари, я не могла путешествовать дальше. Риохо сказал, что она найдет меня, и я в этом нуждалась. Но тут был всадник на лошади слишком уж высокорослой. Грудь его была обнажена, черные волосы развевались не от ветра, а от быстрой езды; он действительно летел во весь опор, и прибой пенился под лошадиными копытами.
…Тропа, да… Но, пожалуй, будет преувеличением назвать так проход, загроможденный снизу корнями и пнями, а сверху завешанный вьющимися растениями. Чтобы протиснуться, мне пришлось извиваться, как змее, зная, что настоящие змеи повторяют каждое мое движение. Я пробиралась дальше, торопливо, но по возможности спокойно; временами оглядывалась, чтобы узнать, не последуют ли за мной лошадь и всадник. Верно, кустарник рос слишком плотно; верно, он укрыл меня от того, кто с грохотом мчался вдоль берега…
Мой самообман был грубо оборван. Когда я снова обернулась к темному лесу, он ожил.
Деревья. Между сосной и пальметто что-то двигалось. Затененная зелень где-то на средней высоте зашевелилась – для пантеры слишком высоко, разве что она преследовала меня, перепрыгивая с дерева на дерево, с сука на сук. Медведь? Нет, он не так проворен. Олень? Да. Конечно же, я вспугнула пасущихся оленей, и теперь они разбегались. Я вздохнула с облегчением – и зря.
В конце тропинки спрыгнул с дерева человек непонятно какого цвета. Непонятно во что одетый. И с непонятными намерениями.
Я бы вскрикнула, но онемела от испуга.
Развернувшись, чтобы побежать к берегу (всадник так всадник, ну и пусть), я обнаружила, что дорогу мне перекрыл другой мужчина, такой же непонятный. Я затихла. И тут первый незнакомец испустил крик, от которого стремительный ток крови у меня в жилах едва не застыл. На крик явились из-за зарослей еще двое, так что я была загнана в угол.
В знойной темноте, где пахло гнилью с ароматной примесью сосновой смолы, меня охватил такой страх, какого я никогда в жизни не испытывала. Когда незнакомцы приблизились ко мне с четырех сторон, я смогла лучше их рассмотреть. Сначала одного, потом другого. Я поворачивалась то туда, то сюда.
Они казались высеченными из твердого дерева – плотные, крепкие и темные. Я не различала в темноте, к какой расе они принадлежат: черная у них кожа, красная или просто загорелая. Вначале мне казалось, что на них надеты маски, но вблизи я поняла, что это их настоящие лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Помимо чики, таких, как у семинолов, имелись два просторных бревенчатых дома, построенных по более солидному, а вернее, белому образцу, потому что только белые люди предпочитают пускать в землю корни. В поселении там и сям работало много женщин; на границе лагеря я набрела на детишек, которые копошились в специально вырытой канаве. Я поняла, что их прячут, потому что они, лениво меня оглядев, принялись переговариваться знаками; они молчали, чтобы не привлекать к себе внимание. Так как здесь обитали беглые рабы, в лагере, расположенном вблизи проезжих и торговых путей, все опасались работорговцев.
Устав от путешествия, я отдыхала в лагере три дня: сон безопасный, еда хорошая. Я думала, пища будет самая примитивная, но нет. Кукуруза, бобы, тыквы и тому подобное – это были главные продукты, но имелись еще и орехи, и ягоды, каких я никогда не пробовала. Здесь я впервые увидела странный круглый плод, который испанцы называют toronja. (Белые окрестили его грейпфрутом, то есть виноградным фруктом, потому что он растет на дереве гроздьями.) Еще пальмовые сердечки, вырезанные из сердцевины съедобной пальмы. За изобилие слив и агавы, а также кофе и сахарного тростника следовало, полагаю, благодарить живших там кубинцев; последний из названных продуктов они привозили в каноэ, где стебли бамбука занимали всю длину, от носа до кормы. Имелось у нас и мясо, в том числе гофера и водяных черепах, пойманных под пальметто. Да, это был настоящий пир. Давно я уже так себя не ублажала, но мне не приходило в голову, что далеко на севере, в резервации, семинолы погибали с голоду.
Сытая, с набитым брюхом, я едва не забыла о том, что нужно спешить. К тому же я десятками опрашивала местных жителей и не узнала ничего нового о Селии. Но во вторую ночь ко мне явился и сел рядом белый человек, торговец, чей путь был зеркальным отражением моего – он вышел из Тампы, от залива Эспирито-Санто, и по берегу добрался до Шарлотта. Конечной его целью был Москито. При свете полуночных огней торговец заговорил:
– Беглая, говорите? Черномазая? Черная, но не совсем? Ну да, таких хоть пруд пруди. Чтобы пересчитать этих побродяжек по пальцам, сотни рук не хватит. Но, вы говорите, она… выглядит как-то по-особому? Хм-м, да, вроде бы…
– Вы ее видели?
– Видел? Нет. Видеть не видел… Но слышал о ком-то похожем. Ваша сбежала с севера, с тех пор прошло не больше года?
– Нет, – приуныла я, – та, которую я разыскиваю, убежала из…
– Я имел в виду, с севера Флориды. Из Сент-Огастина, так?
– Да-да, она убежала из Сент-Огастина.
– Хм-м, – задумчиво произнес торговец. – Хм-м, – повторил он, и я подумала, что он ожидает мзды.
Но при мне почти ничего не было; собственно, ничего, кроме… кроме нескольких векселей, выписанных на Колониальный банк.
Но в тот самый миг, когда я, смирившись, потянулась за деньгами, чтобы отсчитать их все в мозолистую ладонь торговца, он заговорил:
– Коув. Да, Коув. По пути в Форт-Брук я слышал разговор о негритянке со светлыми глазами, как у белых; она приходила как-то в лагерь, что под Кауфордом; теперь его, по-моему, называют Джексонвилл, в честь…
– Да-да, но что с женщиной?
– Так вот. – Торговец поковырял в зубах зубцом вилки. – Тамошние краснокожие нынче разбрелись в разные стороны и своих черных взяли с собой. Сорвались все, как вши с лысины.
– Коув? – напомнила я.
– Да, сэр. Кто-то говорил, что эта черномазая – а если верить словам, вашим и прочих, цена ей должна быть немаленькая, – так вот, она должна сейчас быть, вместе с другими, в Коуве при Уитлакучи.
Я так стремительно расстелила карту, что торговец усмехнулся.
Мне, впрочем, было не до смеха, потому что он уставил в карту свой толстый палец без ногтя и сказал:
– Мы сейчас вот здесь. А Коув, да, он между двумя Уитлакучи – Большим и Малым, а вот… вот дорога… по которой туда добираться.
Его палец, проследив дорогу, остановился в точке далеко на севере. Я прочитала названия рек. За десять дней резвой езды, сказал он, я туда доберусь.
– А может и быстрее, если не будет сильного дождя и тропу не развезет. Терпеть не могу, когда под копытами чавкает грязь.
Он шумно втянул в себя воздух, изображая, наверное, это самое чавканье. Но я уже поднялась на ноги, кивнула в знак благодарности и отвернулась, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы.
Неужели я проделала столь долгий путь, только чтобы убедиться в своей ошибке? Что же мне теперь, спешить на север, в пункт, расположенный к западу от исходной точки?
Ночью я решила возвратиться той же дорогой в Сент-Огастин. Да, признать свое поражение. Предоставить Селию той судьбе, которую она для себя выбрала. Тогда это решение казалось разумным, теперь же назову его трусливым… Правда, признание это бессмысленно, потому что назавтра я поменяла планы.
Когда я проснулась, лагерь волновался; вскоре я услышала, что ночью сюда прибыли торговцы. На нижних сучьях деревьев были развешаны бурдюки. Из рук в руки переходили бутылки. Покупатели зубами проверяли прочность бус. Под покровом суеты я собралась покинуть лагерь.
Я упаковала седельные вьюки и саквояж. Поблагодарила черную женщину, пустившую меня на свой чики, и купила ей пригоршню бус. Дочка хозяйки, лет, наверное, десяти, по имени Поки, заплела мне волосы (отросшие и неухоженные), и я приласкала девочку. Под печальные размышления о том, что уже тысячу лет мне не случалось прикасаться к человеческому существу, я покидала лагерь; лошадь моя медленно ступала вдоль ямы для костра, где сидели незнакомые люди – недавно прибывшие торговцы. Это были кубинцы. Молодые и неотесанные, так что я, опустив глаза, спешила проехать мимо, но вдруг кто-то из них произнес имя. Оно опустилось на компанию, как саван, мне же послышалась в нем надежда. Молчание. И снова то же имя. Вначале я решила, что ослышалась. Но во второй раз имя прозвучало отчетливо, и я, как прочие, замерла в молчании.
Кубинец произнес имя Сладкой Мари – ведьмы, против которой меня предостерегали.
Кубинца звали Риохо. И в тот же миг, как во мне созрело решение, он раскаялся, что произнес имя Сладкой Мари.
– Можешь отвести меня к Сладкой Мари? – спросила я, отозвав его в сторону.
Сомнений не было. Легендарная сестра знает самую прямую дорогу к Селии и не откажется открыть ее мне.
Торговец уверял, что ничего не ведает о Сладкой Мари; при каждом ее упоминании он болезненно морщился. Я повторила вопрос и в ответ услышала прямое и определенное «нет», но торговец не ушел. Подбородок он упер в грудь. Глаза поднял на меня. И я поняла: даром он не согласен.
– Сколько ты хочешь? Чтобы отвести меня к этой ве… женщине?
Я радовалась, что накануне сберегла свой запас векселей, потому что теперь почти все они перешли к Риохо; подсчитывая их, он предупредил:
– Я вас к ней не поведу.
– Но скажешь, где ее искать?
– Нет. Где искать, не скажу. И никто не скажет. Но я могу отвести вас на берег, где вам не придется ее искать.
Я спросила, о чем это он, и он повторил:
– Искать не придется, – и добавил: – Она сама вас найдет.
Западнее, недалеко от лагеря, мы спустили ялик Риохо в ленивую речку, по ней быстро добрались до бухты и вышли в открытое море. Прежде чем солнце достигло высшей точки, мы зашли в залив и поплыли вдоль берега по мелководью.
Я сидела на носу челнока, глядя в воду, чтобы не налететь на корягу. Риохо то отталкивался шестом, то греб веслами и не говорил ни слова. Когда я наконец обернулась, чтобы предупредить его о какой-то тени, замеченной под водой, я поняла, что сковало его язык. Страх. Страх безграничный.
Я повернулась вперед и продолжила наблюдение. Замеченную тень мы миновали. Перед нами расстилалось гладкое, чайного цвета, море, и мы плыли дальше и дальше.
Наконец Риохо высадил меня на берег. То есть он с помощью шеста завел лодку на мелководье, откуда я могла пешком добраться до берега. Когда я обернулась и, махнув рукой, дала знать, что все в порядке, кубинец (который все время молчал, отказываясь говорить о Сладкой Мари) уже плыл прочь. Несомненно, он направлялся в прежний лагерь, чтобы забрать в качестве дополнительной награды мою лошадь. Меняя шест на весла, он торопился изо всех сил, и он ни разу не оглянулся – видно, считал дурным знаком глядеть на мертвых.
Он поставил на мне крест; обрек на погибель за кучку векселей и лошадь, которой я не позаботилась дать имя. Только тут я пожалела, что пошла на риск. Я стояла на белом песчаном берегу, вдоль которого тянулись мангровые деревья и кусты кокколобы, и не видела возвышенности, куда могла бы направиться. При мне был только саквояж. Шла я босиком, связанные сапоги подвешены на плече, чулки свернуты и сунуты внутрь. Штаны я закатала до коленей. Ниже, то ли от морской воды, то ли от пота, выступила соль – источник неприятностей, но не единственный. Однако выбора не было, под безоблачным небом, открытая полуденному солнцу, я зашагала вдоль линии прибоя, усеянной раковинами, водорослями, рыбьими скелетами и прочим.
Я шла вперед. На зеленых просторах не виднелось ни одной лодки, и эта зеленая пустыня яснее ясного говорила о моем одиночестве. Тишину нарушал только шум прибоя и шелест пальм. Вдали стена из кокколобы обозначала дюну.
Наконец в кокколобе показалась брешь – тропа, ведущая вглубь. Я решила свернуть туда и, поднявшись выше, села на сухой песок, чтобы надеть чулки и сапоги, а также сделать подкрепляющий глоток из бурдюка, который висел у меня на плече. Второй глоток я сделала, чтобы запить краешек кукурузной лепешки, которая была завернута в подмокший мох. Тут я задумалась, не отвергает ли мое сердце намеченный план – оставить позади солнце и песок и погрузиться в лесную тень; оно выбивало новую мелодию, с долгими интервалами, на четыре такта. Но нет, пульс бился не во мне, а в песке. Он поднимался по спинному хребту. Он становился все размеренней, все громче, и наконец, осмотрев берег слева, к югу, я это увидела.
Единственный объект: лошадь и всадник; и приближался он слишком быстро, что означало недружественные намерения.
Я побежала, кинулась к тенистому проходу, уводившему от берега.
Верно, я желала, чтобы меня нашли, ведь, не встретившись со Сладкой Мари, я не могла путешествовать дальше. Риохо сказал, что она найдет меня, и я в этом нуждалась. Но тут был всадник на лошади слишком уж высокорослой. Грудь его была обнажена, черные волосы развевались не от ветра, а от быстрой езды; он действительно летел во весь опор, и прибой пенился под лошадиными копытами.
…Тропа, да… Но, пожалуй, будет преувеличением назвать так проход, загроможденный снизу корнями и пнями, а сверху завешанный вьющимися растениями. Чтобы протиснуться, мне пришлось извиваться, как змее, зная, что настоящие змеи повторяют каждое мое движение. Я пробиралась дальше, торопливо, но по возможности спокойно; временами оглядывалась, чтобы узнать, не последуют ли за мной лошадь и всадник. Верно, кустарник рос слишком плотно; верно, он укрыл меня от того, кто с грохотом мчался вдоль берега…
Мой самообман был грубо оборван. Когда я снова обернулась к темному лесу, он ожил.
Деревья. Между сосной и пальметто что-то двигалось. Затененная зелень где-то на средней высоте зашевелилась – для пантеры слишком высоко, разве что она преследовала меня, перепрыгивая с дерева на дерево, с сука на сук. Медведь? Нет, он не так проворен. Олень? Да. Конечно же, я вспугнула пасущихся оленей, и теперь они разбегались. Я вздохнула с облегчением – и зря.
В конце тропинки спрыгнул с дерева человек непонятно какого цвета. Непонятно во что одетый. И с непонятными намерениями.
Я бы вскрикнула, но онемела от испуга.
Развернувшись, чтобы побежать к берегу (всадник так всадник, ну и пусть), я обнаружила, что дорогу мне перекрыл другой мужчина, такой же непонятный. Я затихла. И тут первый незнакомец испустил крик, от которого стремительный ток крови у меня в жилах едва не застыл. На крик явились из-за зарослей еще двое, так что я была загнана в угол.
В знойной темноте, где пахло гнилью с ароматной примесью сосновой смолы, меня охватил такой страх, какого я никогда в жизни не испытывала. Когда незнакомцы приблизились ко мне с четырех сторон, я смогла лучше их рассмотреть. Сначала одного, потом другого. Я поворачивалась то туда, то сюда.
Они казались высеченными из твердого дерева – плотные, крепкие и темные. Я не различала в темноте, к какой расе они принадлежат: черная у них кожа, красная или просто загорелая. Вначале мне казалось, что на них надеты маски, но вблизи я поняла, что это их настоящие лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71