Чтобы успокоить ее, он сделал вид, что прислушивается. В душную каюту не проникало даже дыхание моря, которое в этих широтах не имело обыкновения засыпать. У профессора вдруг похолодело под ложечкой, словно он несся в скоростном лифте.
– Послушай, ты со своими нервами и мертвого достанешь!
– Что-то происходит, да? – испуганно обрадовалась она неизвестно чему.
– Все нормально, милая! Давай поспим еще немножко.
– Я страшно чувствительная, просто настоящий медиум.
– Знаешь, что я делаю с такими медиумами? – не без определенной доли усилия над собой, в шутку пригрозил он, поскольку ему был чужд цинизм.
– Прошу тебя, пойди посмотри, что с яхтой!
Просьба женщины спасала его от необходимости насиловать себя ради любви, и он натянул брюки.
Его встретило очень необычное утро – без неба, без солнца, без моря. На удивление сухим был воздух, и почему-то совершенно не отсырела за ночь палуба, как это всегда бывает летом. Он возвратился в каюту за часами, оставив дверь открытой. Альфа тотчас же тревожно подалась ему навстречу, спросила:
– Что происходит?
– Ничего. Легкий туманчик. Полнейшее безветрие.
Он взял со стола хронометр, надел массивный браслет на запястье и, застегивая его на ходу, снова направился к выходу.
– Сколько времени?
Он сделал вид, что только сейчас посмотрел на часы:
– Стоят. А я-то расхваливал их, все-таки навигационные.
Однако он умолчал о том, что и ее часики, лежавшие рядом с хронометром, показывали то же самое ночное время, что и его часы, и тоже шли. Так светло не могло быть ночью ни в коем случае. Он не ощутил ни запахов, ни влажности, а взгляд его не притягивало ничего, кроме этого странного света, который как бы сгущался уже в нескольких метрах от борта, становясь непроглядным. Красивые линии яхты, в которые он был влюблен, вырисовывались с графической четкостью, без каких-либо теней на палубе. Сигнальные фонари светились слабо, потому что было светло, рубиновый их пламень был совершенно незаметен.
С подобным явлением ему не приходилось сталкиваться в своей жизни ни на суше, ни в море, и он уставился недоуменно в навигационный хронометр. Таким плотным, равномерным по своей интенсивности желто-оранжевым светом отличаются порой дни ранней осени. Но тот свет имел источник, у этого же его не существовало. Там, где должно было быть солнце, не проглядывало никакого светового пятнышка.
Он возвратился в каюту намеренно быстрым шагом и, опережая возможные вопросы своей гостьи, бросил с наигранной веселостью:
– Если тебе не спится, вставай! А я позанимаюсь немного навигацией.
И захлопнул за собой дверь рубки. Рубку заполнял такой же странный свет, который не освещал, а напротив, скрывал все, что было за пределами яхты. Профессор перевел дыхание, закрыл на мгновение глаза, затем медленно стал следить за приборами. Часы на табло показывали три часа двадцать семь минут – на две минуты вперед ушли они от того мгновения, когда он смотрел на свои часы и часы Альфы и был обескуражен как их ходом, так и поведением хронометра. Барометр замер на вчерашних показателях, на хорошей устойчивой погоде, а влагометр отмечал загадочную сухость воздуха. Компасную стрелку словно кто приковал в юго-западном направлении. Он повернул кольцо на барометре, но стрелка осталась неподвижной. Постучал пальцем по стеклу – стрелка нехотя дрогнула и снова замерла, словно яхта находилась на каком-то магнитном полюсе. Зато гироскоп медленно стал вращаться против часовой стрелки. Ему показалось, что гироскоп начинает вращаться быстрее, когда он склонился над табло с приборами. Проверил. Действительно, вращение усиливалось за счет движения. Что за чертовщина! Даже если бы яхта делала мертвую петлю, все равно гироскоп не мог вращаться как сумасшедший. Радар был безжизнен. Профессор понимал, что не найдет разумного объяснения происходящему, однако поднимавшийся в груди страх приостановило появление Альфы.
Она села рядом на второе сиденье и уставилась в ветровое стекло. На ней были плотные брюки и свитер, который он купил ей на пристани. Капельки пота сверкали, позолоченные, на верхней губе. Женщина не вынесла долгого молчания и, словно желая расшевелить эту странную мертвенную тишину, прошептала:
– Ничего ни видно. Где мы?
– Не знаю и знать не желаю… – пропел он, пародируя оперную арию.
– Ну а вообще-то плывем, или как?
– Ты, наверное, права, – уставился он в обезумевший гироскоп. – Плывем, но вниз. Или же наверх.
– Капитан, ты что-то не слишком весел, – с трудом разлепляя пересохшие губы, произнесла Альфа. – Что же все-таки происходит?
– Вот сейчас и разберемся! – воскликнул он, включая мотор.
Зажигание функционировало безупречно, и секунду спустя мотор заработал, однако ни один из приборов не показал этого. Только гироскоп завращался бешено, точно так же, как когда Альфа села рядом в кресло.
– Сходи-ка на корму. Посмотри, вращается ли гребной винт. Только гляди не упади.
Ни он не назвал ее «юнга Альфа», ни она не ответила «есть капитан». Женщина вышла пригнувшись, боясь удариться головой о притолоку, в то время как он напряженно следил за тем, как будет реагировать гироскоп на ее отдаление. И что это он вдруг переключился на людей? И по каким таким причинам компас влюбился в столь неопределенное направление?
Уловив у себя за спиной шаги Альфы, профессор сразу же выключил мотор.
– Вращается! – сдерживая испуг, произнесла Альфа. – В воздухе.
– Глупости! – крикнул он, и таившийся до сей поры ужас и недоумение прорвались наружу. Профессор оттолкнул ее, потому что она не сообразила сразу же уступить ему дорогу и, не извиняясь, бросился на корму. Упал на живот и увидел транец яхты. Винт вращался, и вращался действительно в воздухе. Воды под ним не было. Все вокруг окутал мутный желто-оранжевый свет.
Охваченный паникой, он стал озираться по сторонам, увидел рядом босые женские ноги и бухнул первое, что пришло в голову:
– Почему босиком?
– Тепло, – ответила женщина.
– Тепло, – согласился он и поднялся, ухватившись за поданную ею руку, хотя и не нуждался в помощи. Просто хотел почувствовать рядом что-то живое.
– Мы действительно висим в воздухе? – спросила она.
Он ощущал свои стертые до крови и потому пылавшие жаром локти, ощущал в своей руке полную жизни женскую руку, и тем не менее сказал:
– Во сне возможно все.
Сказал так потому, что знал: нечто подобное бывает во сне. Снятся целые сюжеты, хотя ты и осознаешь, что это сон, и даже можешь анализировать или критиковать происходящие события. Обычно эти сновидения появляются за несколько секунд до пробуждения.
– Я тоже так подумала сначала… Но если теперь и ты… Но ведь это ужасно!
Смуглое ее лицо позеленело.
– Напротив. Очень даже интересно.
– Боже, что же мы теперь будем делать?!
– Если в такой момент предпочитаешь обращаться к нему, а не к своему капитану… – указал он рукой в невидимое небо, изображая обиженного. Затем хлопнул себя по лбу: – Сообразил! Будем завтракать. Или обедать. Или ужинать. Похоже, время тоже повисло в воздухе.
И снова ушел от ответов на ее вопросы и от необходимости паясничать, чтобы успокоить ее.
Пока Альфа совершала свой утренний туалет, профессор успел прибраться в каюте и поставить чайник. Альфа появилась, когда чайник уже закипал. Она выглядела скорее сосредоточенной, чем испуганной. И он встретил ее приход с облегчением.
– Юнга Альфа, накрывай на стол!
Она флегматично направилась к полке с посудой.
– Юнга Альфа, почему не отвечаешь как положено по уставу? Тебе что, снова напоминать о дисциплине на борту?
Она обернулась, сразу поняла, что он нуждается в помощи и ответила улыбкой, а в левом уголке губ образовалась очаровательная двойная складочка. Но не более. И он тоже отказался от показного бодрячества.
Все время, пока она разливала чай, а он нарезал хлеб, молчали. Несмотря на то, что обе двери были открыты, в каюте не было и намека на дуновение ветра. Что касается света, он не усиливался, не ослабевал – всюду был одинаковым. Так и не прикоснувшись к еде, Альфа заговорила первой:
– Ты что-нибудь понимаешь?
– А ты кого спрашиваешь, капитана или профессора?
Она вздохнула, поняв, что и капитан, и профессор одинаково беспомощны перед этим явлением.
– Ешь, – приказал он, отправляя в рот чересчур большой кусок. – Потом будем думать. Как рекомендовали когда-то доктора? Чистый воздух, здоровая пища и спокойствие. Мы пока что имеем все это.
– Воздух! Чувствуешь? Это другой воздух. Более сухой и ничем не пахнет.
Профессор раздраженно жевал и не ощущал ни вкуса, ни запаха воздуха.
– Сделай-ка мне два-три бутерброда с маслом! – придвинул он к женщине плетеную хлебницу, а сам ушел в рубку.
Радиостанция на яхте была достаточно мощной и с большим диапазоном, но ни единое судно, ни кто-нибудь с пристани не ответил на его позывные. Он стал искать волну болтунов-радиолюбителей, которые, с тех пор как система спутниковой связи взяла на себя целиком прием и передачу сигналов бедствия, не умолкали ни на минуту. И здесь пространство оказалось опустевшим. Будто опустела вся планета, исчезли все волновые излучения. Но ведь станция была в порядке. Позавчера только он поменял аккумуляторы. К тому же, будучи уже вдали от берега говорил еще раз со знакомым капитаном из береговой охраны, чтобы тот не очень-то волновался, если он случайно задержится.
Профессор направился к двери и окликнул свою гостью, склонившуюся над чашкой чая с таким видом, будто делала ингаляцию:
– Включи радио!
Альфа перенесла магнитофон из ниши на стол, включила, но и он не издал ни звука. Даже привычного потрескивания при смене станций не слышалось. Женщина настроила приемник на короткие волны. И на коротких царило молчание. Сообразила нажать кнопку ночного освещения – шкала вспыхнула смарагдовым светом. Электричество было. Но куда же тогда подевался этот болтливый мир? Для него, физика, это было гораздо невероятнее, чем то, что он оказался на зависшей в воздухе яхте.
Профессор оставил станцию включенной и настроенной на прием, а сам занялся магнитофоном. Поставил кассету, тотчас же разразившуюся музыкой Вивальди, но поспешил выключить ее и снова занялся радио. Его ничем не объяснимое молчание продолжалось. Профессор посмотрел на сидящую перед ним женщину.
Она поняла, что еще немного, и он может взорваться, и принялась выполнять забытое приказание. Мелко подрагивавшими пальцами намазала на ломтик хлеба масла, затем конфитюр, положила его на тарелку и принялась за следующий… В этот раз ломтики получились не такими красивыми, как в прошлый.
Он стал наливать себе чай и увидел, что чайник подрагивает в его руке.
– Капитан, – начала было она, и профессор, взяв себя в руки, произнес спокойно:
– Что бы ты ни спросила, я отвечу тебе одно: не знаю. Но сейчас, как видишь, нам ничего не грозит.
– Ты так думаешь?
– Ведь ты же медиум. Или ты предчувствуешь что?… Ешь, тебе говорят. Это успокаивает.
После похорон тоже едят. Но, черт побери, даже в самую глубокую могилу наверняка проникает какая-нибудь радиоволна! Что же это за явление отмежевало их от остального мира, будто колпаком каким накрыло?
– Альфа, девочка моя, не бойся! – попытался он сгладить недавнюю грубость. Однако эти слова ему самому показались жалкими.
– Стараюсь, – ответила она, снова попытавшись улыбнуться. Но так необходимые ему сейчас складочки не появились. – А здесь есть такие треугольники? Я хочу сказать – как Бермудские?
– Теоретически они могут образоваться в любом море, но если ты имеешь в виду прежние мифы и легенды о них…
– И все же, многое из всего этого осталось неразгаданным. Не правда ли?
Профессор сел, взял ломтик хлеба, откусил и, сдерживая обуявший его страх, заговорил:
– Современный человек живет куда в более страшном треугольнике. – Осторожно прожевал крохотный кусочек, невольно делая драматическую паузу. – В нем три стороны: страх, неверие, скука. Мы же здесь избавлены по крайней мере от скуки.
– Я верю в тебя, капитан! – сказала она, и глаза ее, распахнутые и пугающе темные, силились подтвердить сказанное.
– Вот видишь! Следовательно, у нас с тобой остается только страх. Но мы сейчас расправимся с ним! Для этого достаточно вспомнить Эйнштейна. Ты, конечно, знаешь эту его мысль, но мне все же придется напомнить. Так вот, самое прекрасное, что мы можем пережить, говорит Эйнштейн, это загадка, таинственность. Это основное чувство, которое стоит у колыбели подлинного искусства и подлинной науки. Кому оно неведомо, кто уже не способен удивляться и изумляться, тот мертв, – закончил он и добавил:
– А мы пока еще живы, не так ли?
– Но это полнейший абсурд! – возразила она, явно не разделяя оптимизма Эйнштейна.
– В природе нет абсурдов, милая. Есть непонятные нам вещи. Абсурды создает человечество, когда…
– Достаточно ссылок на человечество! – оборвала его она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30