– И все же, что ты думаешь обо всем этом? – спросила его Альфа во время одной из пауз, явно чувствуя себя виноватой за то, что боится.
– Оставь. Пытаться понять бесполезно. Пусть будет сфера Римана со свадьбой в самом ее центре. Настоящий ритуальный дом, в котором природа сочетает своих детей. Или нирвана, абсолютное бытие.
– Йоги едва ли представляют себе, что в абсолютном бытии они будут пить шампанское и заниматься любовью.
– Почему же нет? Если они в процессе самоусовершенствования отказываются от всех прелестей жизни, возможно, в абсолютном бытии постараются наверстать. Пить, конечно же, будут не шампанское, – засмеялся он. – Для абсолютного бытия необходимо абсолютное питие. Интересно, каким оно будет на вкус?
– Ну давай поговорим серьезно, а? – взмолилась Альфа, и было видно, что она очень нуждается в таком разговоре.
– Невеста ты моя дорогая, да ведь и я серьезно! Познание цивилизации по-прежнему остается деструктивным, ты это знаешь. Рвем, режем, разбиваем, по частям пытаемся гадать о целом, и все не удается. Да и плевать мы хотели на целое, ведь все время удается заставить ту или иную его часть служить нам. Не знаем до конца, что представляет собой электричество, а умеем заставить его даже музицировать для нас, так ведь? – указал он рукой на стоявший рядом магнитофон. – В то время как на Востоке во главу угла поставлен интеграционный путь… Я припоминаю два стихотворения. Одно европейское, а второе восточное, японское. О цветке. Жаль, не могу точно вспомнить, но суть такова: в европейском варианте поэт срывает цветок и затем радуется его аромату, краскам. В японском же наоборот. Поэт садится рядом с цветком на корточки и пытается увидеть мир заново посредством чувств этого цветка.
– И ты поэтому убегаешь от людей в море и раздеваешься донага на своей яхте? – спросила она и, взяв из вазочки цветок, торжественно преподнесла его профессору, словно вознаграждение за откровенность. Он повертел его в пальцах, понюхал и поставил обратно.
– И поэтому тоже. Когда надоедает безысходность, заполнившая наши лаборатории, убегаю.
– Из одной безысходности в другую, – усмехнулась она.
– Ага, для разнообразия. А может, правильный путь где-то посередине? По мнению йогов, природа открывает свое истинное лицо, к сожалению, только усовершенствовавшемуся человеку. И ведь ни один из этих чертей, что постигли абсолютное небытие, не расскажет тебе, что он видел там.Природа, мол, обладает самозащитой, она не хочет показываться кому попало, поэтому отнимает у счастливца, постигшего единение с нею, способность передавать ее истины другим. Что же касается наших ученых, они требуют только формул, ни больше ни меньше. И мое жалкое сознание требует формул, и только формул. Мне скучен интеграционный путь, вот и все. Сел, скрестил ноги, выбрал точку и… айда! В абсолютное небытие! А я хочу делать что-то в течение этих пятидесяти-шестидесяти лет, которые отпущены нам для осмысленной жизни, пребывая в этом бытии, каким бы относительным оно ни было! Ну да хватит! Давай сначала усовершенствуемся как супруги!
Альфа изъявила желание, чтобы их посиделки стали ужином, за которым последует первая брачная ночь. Изъявила желание спать в затемненном помещении. Он же – опять вопреки здравому смыслу – не предложил перейти в приготовленную им на всякий случай лодку. Словно бы все происходившее в предыдущие дни осталось за пределами каюты, в которой они уединились. Альфа краснела совсем как девчонка, складочки в уголках губ подрагивали совсем по-девичьи.
Он закрыл иллюминаторы снаружи, запер обе двери. Потом ощупью, по учащенному дыханию, нашел свою невесту, поникшую, у кровати. Профессор не помнил, с чего он начинал в ту давнюю свою первую брачную ночь. Альфа сама помогла ему отыскать молнию на вечернем платье. Их руки столкнулись в темноте и словно бы испугались собственного прикосновения. А какое-то время спустя они стали снимать друг с друга одежду. Наконец, продрогшие, забрались в постель, обнялись, и объятие это было таким же паническим: «Если это все же какое-то локальное искривление пространства… – подумал он про себя уже потом, засыпая. – Ну да черт с ним, пусть что угодно!»
Да, ему было уже все равно, ведь главное, что волновало его в данный момент, была мысль, хорошо ли было женщине, лежавшей рядом с ним, потому что в какой-то момент он почувствовал в собственном усердии всего лишь попытку забыться.
Он проснулся, не понимая, сколько прошло времени. Очень ломило спину. Значит, спал неспокойно или же в неудобной позе. Повернулся на другой бок и, нечаянно прикоснувшись к чьему-то обнаженному телу, замер, мысленно спрашивая себя: «Почему Ольга все еще здесь, в моей постели?»
Он редко позволял своим подружкам оставаться на всю ночь. Любил, чтобы утро принадлежало только ему одному, даже воскресное. В выходные он занимался своими домашними делами… Или еще рано? Но тишина, подобная этой, наступала в его доме где-то только между тремя и четырьмя утра, когда весь транспорт спал. Ольга лежала к нему спиной, и он провел по впалому животу и по крутому изгибу бедра, неожиданно крутому, и это толкнуло его на грубое обладание ею.
Очевидно, даже не просыпаясь, она облегчила его старания способом, свойственным для супругов с большим стажем. Его несколько удивила ее грудь, она показалась ему как бы крупнее, чем обычно, и он еще больше возбудился.
Ольга медленно, сквозь сон, расслабилась, словно ничего и не произошло, но он чувствовал, что она не спит. Теперь она должна протянуть руку к его руке и сплести свои пальцы с его пальцами, чтобы они оставались сплетенными в этот краткий миг беспамятства, который обычно наступал у них в такие минуты. Она всегда делала так, и ему это нравилось. Но женщина лежала неподвижно, словно выжидая.
– Прости, что так, – сказал он, но не стал искать в темноте ее руку. Ему хотелось пить и хотелось в туалет. – Ты спи, спи, – добавил он, отметив, что ее дыхание почему-то участилось.
Отодвинулся на край кровати, опустил ноги на пол и вдруг услышал крик Ольги:
– Ты кто такой?!
– Ольга, что с тобой? – изумился он и подумал, уж не случилось ли с ней чего.
– Какая Ольга! Ты кто такой?! – снова закричала женщина, и голос ее был явно незнаком ему. Таким же незнакомым показалось совсем недавно и ее тело.
Он потерянно притих и вспомнил, что в годы студенчества кто-то из однокурсников, завидуя его успехам в учебе, напоил его какой-то снотворной смесью, и наутро он проснулся в чужой квартире рядом с незнакомой девушкой, совершенно голый. Он не знал, было ли у него что с ней, не было ли, но, пожалуй, нет, поскольку девушка расплакалась, убежала, не пожелав слушать его объяснений. Наверняка ее тоже напоили. Но неужели теперь, когда он профессор?… Однако сейчас он не чувствовал себя опоенным чем-то. Напротив, в нем все играло после недавнего любовного акта.
– Кто вы? Что вы здесь делаете? – повторила свой вопрос незнакомка, теперь уже в более вежливой форме.
Это действительно была не Ольга. Но теперь уже он должен спросить ее, что она делает в его постели! Профессор потянулся к ночнику, однако не нашел его и окончательно запутался.
– Я прошу вас, я очень прошу вас, – забормотал он. – Я тоже ничего не понимаю!
И нырнул в темноту, неожиданно ударившись обо что-то твердое. Затем налетел на какой-то угол, потом больно ушиб пальцы о дверь и только после этого нащупал наконец ручку. Рванул дверь на себя, и в следующее мгновение на него обрушилась бездна света. (В довершение ко всему все это безобразие произошло днем?!)
Его глаза долго привыкали к чему-то очень знакомому: к яхте, торчащему возле борта душу, насосу. Кто-то мылся здесь, поскольку на полу серели мыльные пятна. Он посмотрел в сторону женщины с некоторой долей облегчения. Но уже в следующее мгновение его едва не парализовало от ее неожиданного визга: увидев, что он смотрит в ее сторону, она стремглав бросилась под простыню цвета резеды и моментально спряталась под ней. На полу возле кровати лежала сваленная в кучу мужская и женская одежда, тоже незнакомая ему, но только при виде этой одежды он осознал вдруг всю степень своей наготы.
– Прошу вас, я… – начал было он, и, похоже, женщина сразу поняла его, так как спряталась под простыню с головой, а он пробрался на четвереньках к одежде, долго выпутывал из брюк какие-то паутинно-тонкие женские колготки, и опять же на четвереньках двинулся обратно. Спрятавшись за открывавшейся наружу дверью каюты, стал одеваться. Чужие брюки оказались в самый раз, только вот ремень пришлось затянуть потуже. Слишком просторной была и шикарная белая блуза. И пока он заправлял ее в брюки, его вдруг осенило: да ведь это же его яхта! Он еще не успел порадоваться ей как следует, постоянно возился с ней, оборудовал по последнему слову техники с помощью своих признательных студентов. Однако под яхтой не было воды, моря. И неба не было, и берега, и горизонта. Всюду стелился ровный свет, напоминающий просвечиваемую солнцем чертежную бумагу.
Профессор не без предосторожности обошел на яхте все закоулки, но нигде никого не было. Возможно, какое-то отношение ко всей этой истории имел накрытый на палубе стол на две персоны, наполовину опустошенная бутылка виски и шампанского, чашки из-под кофе и вазочка с цветами в центре. А тех, кто поиздевался даже над его фуражкой, непонятно зачем привязав ее к мачте, не было и следа… Или вот еще эта дикая картина. На фоне неба, которое было такого же цвета, что и окружавшее их, в воздухе торчали старые разбитые дорогами ноги. Однако это были не беспомощные ноги мертвеца. Их невидимый владелец, ступивший с презрением на небо, по-видимому, просто прилег отдохнуть. Рядом со штативом лежал еще один холст, но он был только загрунтован, и был того же цвета, что и небо вокруг.
Профессор вторично обшарил яхту в поисках позволившего себе это кощунство художника. Заглянул в трюм, который, как ему показалось, был завален чужими вещами, но спуститься не осмелился и снова оказался перед дверью каюты. Нажал на ручку, но изнутри зазвенел голос:
– Одеваюсь!
Он отошел от двери, втайне надеясь, что женщина наконец-то объяснит ему, что же все-таки произошло, и увидел неподалеку приготовленную к отплытию лодку. Это была не его лодка, такие продавались за рубежом. Неужели ему и этой женщине что-то угрожает, если шутники позаботились даже об их безопасности. Да и куда, собственно, можно опустить эту лодку, если под ними, что совсем очевидно, нет моря. Яхта была подвешена каким-то непонятным образом в огромном сухом доке, таком огромном, что не просматривались даже его стены.
Он услышал за спиной шаги, оглянулся и увидел изумленно застывшую незнакомку, но так и не понял, чем он мог напугать ее. Ее замешательство позволило профессору разглядеть женщину как следует. Элегантное вечернее платье, с трудом сдерживающее напор молодого сильного тела, гневно морщилось в пикантных местах – в области груди и бедер. Декольте сильно открывало грудь. Он посмотрел в лицо женщины, и оно показалось ему знакомым.
Неужели теперь уже коллеги-преподаватели решили подстроить ему такое, чтобы скомпрометировать? Словно отгадав его мысли, женщина отвела удивленный взгляд в сторону.
– Разве мы с вами не знакомы? – спросил он и подумал, что вряд ли ему станет легче, если она это подтвердит.
– Не понимаю вас, товарищ профессор! – бросила она, обжигая его своим гневным взглядом.
– И тем не менее, – пробормотал он.
– Но мы… никогда… Я бывала только на ваших лекциях!
«Ага, опять какая-нибудь из этих проклятых студенток, что не оставляют меня в покое», – подумал он, но не разозлился, поскольку его ладони все еще помнили и эти горячие губы, и эту жаркую грудь, и бедра, и многое другое помнили его ладони.
– Я тоже не понимаю. Скажите, а вы действительно ничего не помните?
Ее гнев, стыд и боязнь постепенно как бы затухали. Женщина быстро огляделась по сторонам и ответила:
– Нет, ничего! А где мы? – А ее лицо и шея зарделись, малиновой краснотой залилась и ложбинка меж грудей.
– На моей яхте. Но вы, как я погляжу, одеты явно не для прогулки на яхте.
– Это не мое платье… Моей одежды нет.
– Очень остроумно! Представьте, на мне тоже не мои вещи.
– Да как вы можете?! – крикнула она едва не плача, и он почувствовал в ней своего союзника в борьбе с неизвестными похитителями их вещей, и непонятное утратило свой устрашающий облик.
– Знаете что, пойдемте на палубу. Кто-то приготовил там стол. Перекусим, выпьем и общими усилиями припомним, что сотворили с нами. Идите, идите. Вот туда! – показал он рукой, так как она, видимо, не знала, что такое палуба. – Я сейчас приду.
13
А приборы в рубке, казалось, окончательно сбрендили. Компасная стрелка замерла в абсолютно неприемлемом направлении, а гироскоп медленно и неравномерно вращался против часовой стрелки, несмотря на то, что все на яхте оставалось неподвижным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30