Однажды ночью я набрела на лагерь и предложила себя солдатам в обмен на еду. И они по очереди владели мной, но мне было все равно, потому что я знала, что мертва. Но один из них оказался жесток – он хотел взять меня так, как я не хотела отдаваться. И тогда я обнаружила, что, если ты мертв, убивать легко. Я думаю, они убили бы меня, мстя за смерть этого солдата, все закончилось бы и, может, к лучшему для всех нас. Но меня не убили – меня увел их офицер. Меня доставили в крепость за границей Тассасена – во Внешний Гаспидус. В войске этом были люди Квиенса, но командовали ими прежние подданные короля. Там меня и обучили искусству шпионить и убивать. – Перрунд улыбнулась.
Она подумала, что будь она живой, коленки на холодном мраморном полу уже побаливали бы, но она была мертва, а потому коленки ныли у кого-то другого. Лицо ДеВара было мокрым от слез. Глаза его смотрели на Перрунд так, словно готовы были выкатиться из орбит.
– Но мне приказали не торопиться. И этот приказ отдал сам король Квиенс. УрЛейн должен был умереть, но не на вершине славы и могущества. Мне сказали: ты должна сделать все, что в твоих силах, чтобы он дожил до того дня, когда его постигнет полный крах. – Она улыбнулась едва заметной, робкой улыбкой и, чуть повернув голову, посмотрела на свою искалеченную руку. – И я сделала это и таким образом стала выше подозрений.
На лице ДеВара было выражение ужаса. Она подумала, что такие лица бывают у покойников, умерших в муках и отчаянии.
Она не видела, да и не хотела видеть лица УрЛейна. Лишь дождалась, когда он, получив известие, которое ей якобы только что сообщили, вызвав из комнаты, разразился рыданиями и упал лицом в подушку. Тогда она встала, подняла здоровой рукой тяжелую гагатовую вазу и обрушила на его череп. Рыдания прекратились. Он больше не шелохнулся, не произвел ни звука. Для вящей уверенности она полоснула его ножом по горлу, но сделала это, сидя на его спине, а потому лица так и не увидела.
– Значит, за всем этим стоял Квиенс, – сказал Де-Вар. Голос его прозвучал сдавленно, словно холодный клинок прижимался к его, а не к ее горлу. – Война, отравление.
– Не знаю, ДеВар, но думаю, что так. – Она скосила взгляд на меч. – ДеВар. – Она посмотрела ему в глаза с мучительным, умоляющим выражением. – Я могу сказать тебе и еще кое-что. Яд принесли в больницу для бедных юродивые. Там я его и взяла. Никто не знал, что это такое и для чего предназначается. Если ты уже арестовал няньку, то вот и все участники заговора. Больше сказать нечего. – Она помолчала. – Я уже почти мертва, ДеВар. Пожалуйста, прошу тебя, доделай дело. Что-то я вдруг так устала. – Она расслабила мышцы, державшие ее голову, и подбородок опустился на клинок. Теперь вся тяжесть ее головы и воспоминаний в ней приходилась на клинок, а через него – на ДеВара.
Металлическое лезвие, уже нагретое, медленно отклонилось вниз, и ей пришлось напрячься, чтобы не упасть лицом на кромку фонтанной чаши. Она подняла глаза. ДеВар, чья голова была опущена на самую грудь, убирал меч в ножны.
– Я сказала ему, что мальчик умер! – выкрикнула Перрунд. – Я солгала ему, прежде чем размозжить его мерзкий череп и перерезать его тощую старческую шею. – Она с трудом поднялась на ноги – все ее члены затекли. Она подошла к ДеВару и взяла его за локоть здоровой рукой. – Ты хочешь отдать меня страже и палачу? Вот как ты решил?
Перрунд тряхнула ДеВара, но тот не ответил. Она опустила глаза и схватилась за рукоять ближайшего к ней оружия – его длинного кинжала – и выдернула его из ножен. ДеВар с обеспокоенным видом быстро отступил на два шага. Правда, он мог перехватить ее руку на пути к кинжалу, но не перехватил.
– Тогда я сама сделаю это, – сказала она и приставила кинжал к своему горлу.
Его рука стремительно метнулась. Она увидела искры у себя перед глазами. Она почувствовала боль в руке, когда ее глаза и разум еще не зафиксировали случившегося. Нож, выбитый ДеВаром из ее руки, ударился о стену и с металлическим звуком упал на мраморный пол. Меч снова безжизненно повис в его руке.
– Нет, – сказал он, делая шаг к ней.
ЭПИЛОГ
И вот, написав все это, я поражаюсь – как же мало дано нам знать. Будущее по самой своей природе непредсказуемо. И в самом деле, мы можем предвидеть лишь самую малую его толику хоть с какой-то долей уверенности, но чем дальше пытаемся мы вглядеться в то, что еще не произошло, тем большими глупцами осознаем себя впоследствии, когда становимся умны задним числом. Даже самые очевидные, предсказуемые события, которые, как нам кажется, непременно должны произойти, могут оказаться фикцией. Разве в тот день моего детства накануне камнепада с небес миллионы людей, ложась спать, сомневались, что следующим утром солнце для них взойдет, как обычно? А потом с небес обрушились камни и огонь, и следующее утро не наступило для целых стран и для многих миллионов людей, которые так и не проснулись.
Настоящее в некотором роде не более определенно, чем будущее, – что нам известно о происходящем вот в этот момент? Известно только о том, что происходит в непосредственной близости от нас. Горизонт обычно кладет предел нашим возможностям по оценке происходящего, а горизонт так далек, что пространство, очерченное им, огромно и мы не в силах охватить все, что в нем есть. И потом, в нашем современном мире горизонт – это не край света или моря, а всего лишь ближайший забор, или городская стена, или стена комнаты, в которой мы живем. Все великие события обычно происходят там, где нас нет. В тот самый миг, когда камни и огонь обрушились с небес и полмира погрузилось в хаос, на другой стороне планеты все было тихо и спокойно, и только луну с небольшим спустя небо там заволокли необычные тучи.
Когда умирает король, в отдаленных уголках королевства узнают об этом, может, через луну. Этой новости может понадобиться год, чтобы достичь стран на другом конце океана, а когда она доберется до еще каких-нибудь более отдаленных мест, то вообще перестанет быть новостью и превратится в недавнюю историю, вряд ли достойную упоминания в разговоре двух путешественников, обменивающихся свежими сведениями. И вот смерть, которая потрясла страну и лишила трона династию, века спустя появляется всего лишь короткой строкой в историческом труде. А потому, повторю, настоящее в некотором роде не более познаваемо, чем будущее, ведь проходит немало времени, прежде чем мы узнаем о том, что произошло в данный момент.
Тогда, может быть, прошлое? Безусловно, там можно найти определенность, потому что если то или иное событие произошло, его уже не воротишь назад, не прикажешь ему измениться. Конечно, могут обнаружиться новые данные, и тогда случившееся предстанет в другом свете, но само оно уже навсегда останется таким, каким было. Оно должно оставаться неизменным, ясным, бесспорным и вносить тем самым известную долю определенности в нашу жизнь.
И однако же как редко соглашаются между собой историки! Прочтите две истории одной и той же войны, написанные в двух враждовавших странах. Прочтите биографию великого человека, вышедшую из-под пера того, кто питает к нему презрение, а потом – его автобиографию. Провидение свидетель – поговорите с двумя слугами об одном и том же утреннем происшествии на кухне, и, вполне вероятно, вы услышите две совершенно разные истории, в которых обиженный становится обидчиком, а то, что кажется очевидным в одном рассказе, внезапно становится совершенно непонятным в другом.
Ваш друг расскажет историю, произошедшую с вами обоими, так, что у вас возникнет сомнение, а было ли это вообще, но зато рассказывает он об этом куда забавнее, чем было на самом деле; или он вас обоих выставляет в лучшем свете, а вы промолчите, и скоро другие будут рассказывать эту историю, присовокупив к ней что-нибудь свое, а немного спустя вы сами, зная, что ничего этого не было, будете рассказывать ее с новыми подробностями.
Те из нас, кто ведет дневники, время от времени обнаруживают, что (без всякого злого умысла, не намереваясь сочинять и не дрожа над своей репутацией) мы вспоминаем о том или ином событии совсем не так, как было на самом деле. Немалую часть нашей жизни мы можем просто и ясно рассказывать о каком-либо происшествии, оно не вызывает у нас никаких сомнений и вопросов и кажется нам в воспоминаниях таким отчетливым. И вдруг мы находим отчет о нем, написанный нашей же рукой, по горячим следам, и нам становится ясно, что дело обстояло совсем не так, как мы об этом помним!
Так что, видимо, мы ни в чем не можем быть уверены.
Но мы должны жить. Мы должны находить себе место в этом мире. А для этого нам приходится вспоминать прошлое, пытаться предвидеть будущее и отвечать на требования настоящего. И мы каким-то образом двигаемся вперед, хотя в процессе (может быть, для того, чтобы сохранить, насколько возможно, здравый смысл) убеждаем себя, что прошлое, настоящее и будущее гораздо более познаваемы, чем это есть на самом деле или могло быть когда-то.
Так что же случилось?
Всю свою долгую жизнь я безрезультатно возвращался к тем нескольким мгновениям.
Пожалуй, не было и дня, когда бы я не раздумывал о тех кратких мгновениях в камере пыток дворца Эфернцев городе Гаспиде.
Я уверен, что не терял сознания. Доктор просто убедила меня, что я ненадолго отключился. После ее отъезда, немного оправившись от своего горя, я все больше и больше приходил к убеждению, что прошло именно столько времени, сколько я тогда насчитал. Ралиндж взгромоздился на железную кровать, намереваясь овладеть доктором. Помощники палача стояли в нескольких шагах от него, но где точно, я не помню. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и вдруг камера наполнилась странными звуками. Прошло всего несколько мгновений – два-три удара сердца, не больше, я готов жизнью поклясться, – и вот вам пожалуйста, они, все трое, умерли насильственной смертью, а доктор освободилась от своих пут.
Каким образом? Что может двигаться с такой скоростью? А если иначе – сколько же воли или разума нужно, чтобы заставить людей сделать такое с собой? И как она смогла сохранить такое присутствие духа сразу же после всего этого? Чем больше я возвращаюсь к тому короткому промежутку времени между гибелью палачей и прибытием стражников, когда мы сидели бок о бок в клетке, тем больше я убеждаюсь: ей откуда-то было известно, что мы будем спасены, что король внезапно окажется на пороге смерти и доктора срочно вызовут спасать его. Но почему она была так спокойна и уверена в этом?
Может быть, Адлейн прав и тут не обошлось без колдовства. Возможно, у доктора был невидимый телохранитель, который смог оставить шишку размером с яйцо на головах слуг и незамеченным проскользнуть в камеру, чтобы разделать этих мясников и освободить доктора от пут. Мне этот ответ кажется единственно разумным, но он в то же время – и самый фантастический.
А может, я и в самом деле уснул, упал в обморок, или потерял сознание, или уж как там это называется. Может быть, я слишком полагаюсь на свою уверенность.
Что еще осталось рассказать? Дайте-ка подумать.
Герцог Улресил умер, находясь в бегах, в провинции Бротехен, месяца два спустя после отъезда доктора. Говорят, он порезался разбитой тарелкой, что привело к заражению крови. Вскоре после этого умер и герцог Кветтил – от болезни, поразившей все его конечности и приведшей к их омертвлению. Доктор Скелим оказался бессилен.
Я стал врачом.
Король Квиенс правил еще сорок лет и до самого конца пребывал в великолепном здравии.
После него остались только дочери, а потому теперь у нас на престоле королева. Меня это беспокоит меньше, чем я ожидал.
В последнее время покойного отца королевы стали величать Квиенс Добрый, а иногда и Квиенс Великий. Возьму на себя смелость сказать, что к тому времени, когда моя рукопись попадет в чьи-нибудь руки, все это окончательно определится.
Я был его личным врачом последние пятнадцать лет, потому что учеба у доктора и мои собственные открытия сделали меня, как ни посмотри, лучшим медиком в стране. А может быть, и одним из лучших в мире, потому что, когда (частично благодаря посольской деятельности гаана Кюдуна) были установлены надежные и постоянные связи с островной республикой Дрезен, мы обнаружили, что, хотя наши собратья-антиподы действительно обогнали нас во многих областях, они совсем не так продвинуты в медицине да и во всем остальном, как о том говорила доктор.
Гаан Кюдун приехал жить в нашу страну и стал мне кем-то вроде отца. Позднее он стал моим добрым другом и целое десятилетие был послом в Гаспидусе. Щедрый, предприимчивый и решительный человек, он как-то признался мне, что был весьма успешен во всех своих начинаниях, но есть всего одна проблема, которую он никак не мог разрешить, а именно: найти доктора или, по крайней мере, отыскать хоть какой-то ее след.
У нее самой мы спросить не могли, потому что она исчезла.
Как-то ночью в море Оск «Плуг морей», держа курс на Кускерию, шел с хорошим ветром мимо гряды небольших необитаемых островов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51