Она раскинула руки и обняла меня. Ее объятие. Голова у меня словно закружилась. Ее лицо, горячее и мокрое от слез, было рядом с моим. Я задрожал от страха, представляя себе, что наберусь смелости и повернусь к ней, приблизив свой рот к ее губам.
– Ах, Элф, – сказала она мне в плечо, – я не должна использовать тебя так, это нехорошо.
– Можете использовать меня, как вам захочется, хозяйка, – сказал я, глотая слова. Я чувствовал, как вместе с теплом от ее тела поднимается аромат духов, даже пары алкоголя не заглушали нежный запах, а голова моя кружилась от него еще сильнее. – Неужели?… – начал было я, но мне пришлось замолчать – во рту у меня была сушь. – Неужели это так ужасно – рискнуть и рассказать кому-то о чувствах, которые ты питаешь к этому человеку, даже если ты уверен, что он не питает к тебе ничего подобного? Неужели это плохо, хозяйка?
Она чуть отодвинулась от меня. Ее лицо в слезах, с распухшими, красными глазами было по-прежнему спокойно-прекрасным. Ее глаза, казалось, заглянули в мои.
– Это не бывает плохо, Элф, – тихо сказала она и взяла обе мои руки в свои. – Но я не слепее короля. И не больше, чем он, способна предложить воздаяние.
Я не сразу, но все же сообразил, что она имеет в виду, и тогда душа моя медленно погрузилась в беспросветнуютоску, словно меня закатали в огромный саван и тем самым положили предел всем моим мечтам и надеждам, уничтожив их навсегда.
Она приложила ладонь к моей щеке – пальцы ее, как всегда, были теплыми, сухими, нежными и твердыми одновременно, а кожа, я готов поклясться, источала сладкий запах.
– Ты мне очень дорог, милый Элф.
Я услышал эти слова, и сердце мое упало еще ниже – в глубокую тоску.
– Правда, хозяйка?
– Конечно. – Она отпрянула от меня и посмотрела на разбившийся кубок. – А как же? – Она откинулась к спинке своего сиденья и глубоко вздохнула, провела рукой по волосам, разгладила на себе платье и попыталась застегнуть воротничок. Но пальцы не слушались ее. Я из своего далека так жаждал помочь ей, но она в конце концов сдалась и просто подтянула воротник повыше. Она заглянула в мое лицо, отерла щеки пальцами. – Я думаю, мне нужно поспать, Элф. Извини меня, пожалуйста.
Я поднял с пола свой кубок и поставил его на стол.
– Конечно, хозяйка. Я могу что-нибудь для вас сделать?
– Нет. – Она покачала головой. – Нет, ты ничего не можешь сделать. – И она отвернулась.
20. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
– Я сама сочинила для мальчика историю. – Правда?
– Да? Наплела столько лжи.
– Ну, все истории на свой лад – ложь.
– Но эта была хуже. Настоящая история, превращенная в ложь.
– Наверно, ты чувствовала, что для этого есть причины.
– Да, чувствовала.
– И почему ты так чувствовала?
– Потому что я хотела рассказать историю, но не могла рассказать ребенку то, что было на самом деле.
Это единственная известная мне история, которая стоит того, чтобы ее рассказать, история, о которой я часто думаю, история, которую я снова и снова проживаю в своих снах, история, которая так и просится быть рассказанной, но ребенок не мог ее понять, а если бы мог, то рассказывать ее было бы бесчеловечно.
– Гм-м-м, что-то я не слышал от тебя такой истории.
– Рассказать?
– Похоже, тебе это больно.
– Да. Возможно, слушать ее тоже больно.
– Ты хочешь мне ее рассказать?
– Не знаю.
Протектор вернулся в свой дворец. Сын его все еще был жив, хотя ниточка, связывавшая его с жизнью, готова была вот-вот оборваться. Доктор БреДелл сменил доктора АеСимила, но и сам не мог понять, чем болен мальчик и как его лечить. Латтенс то терял сознание, то возвращался к жизни. Иногда он не узнавал ни отца, ни няньку, иногда садился в кровати и говорил, что чувствует себя гораздо лучше, что почти выздоровел. Однако эти периоды ясного сознания и мнимого выздоровления становились все реже и реже, и мальчик все больше и больше времени проводил, свернувшись клубком, – спал или, закрыв глаза, пребывал между сном и бодрствованием. Конечности у него в это время подрагивали, он что-то бормотал себе под нос, поворачивался, двигался, дергался, словно в припадке. Он почти ничего не ел, а пил только воду или разведенный фруктовый сок.
ДеВар по-прежнему думал, что кто-то пытается отравить мальчика редким ядом. По договоренности с протектором и надзирателем сиротского приюта во дворец были привезены близнецы для опробования еды, которую давали мальчику. Похожие как две капли воды, они были на год младше Латтенса. Худенькие, а из-за ни щенского детства и хрупкого телосложения близнецы легко заболевали. И тем не менее, пока Латтенс слабел на глазах, они набирались сил, с удовольствием доедая то, что он едва попробовал, так что, судя по количеству съеденного, можно было подумать, что не они – пробо-ватели еды для Латтенса, а наоборот.
Несколько дней спустя после спешного возвращения в Круф УрЛейн и его ближайшее окружение, опередив гонцов из Ладенсиона, не имели никаких сведений с театра военных действий, что стало поводом для беспокойства. УрЛейн как неприкаянный бродил по дворцу и даже в гареме не находил утешения. В особенности его раздражали молоденькие наложницы с их неумелыми попытками выразить ему сочувствие, а потому большую часть времени он проводил не с ними, а с Перрунд – сидел, разговаривал.
Устроили было охоту, но протектор отменил ее, опасаясь, что погоня может увести его слишком далеко от дворца и от ложа больного сына. Он пытался заниматься другими государственными делами, но стал слишком нетерпелив, чуть что взрывался, имея дело с придворными, представителями провинций или других стран. Он много времени проводил в дворцовой библиотеке, читая старые исторические фолианты и записки о жизни древних героев.
Наконец прибыли известия из Ладенсиона, но весьма неоднозначные. Был взят еще один город, но потеряно немало техники и солдат. Некоторые бароны давали знать, что готовы заключить перемирие на таких условиях: вновь стать лояльными и платить дань Тассасену, но при этом сохранить независимость, обретенную в результате мятежа. Насколько понимали генералы Ралбут и Сималг, протектора такое развитие событий не устраивало, а потому они просили о пополнениях. Однако имелась надежда, что просьба была излишней, поскольку посланец генералов по пути во дворец встретился со свежими войсками, направляющимися на театр военных действий. Эти сведения были доставлены зашифрованным письмом и, казалось, не требовали обсуждения, но УрЛейн тем не менее собрал весь военный кабинет в зале карты. Был приглашен и ДеВар, но ему приказали помалкивать.
– Я думаю, лучше всего тебе уехать, брат.
– Уехать? Как это? Отправиться в путешествие для поправления здоровья? Посетить старую тетушку в деревне? Что ты имеешь в виду под словом «уехать»?
– Я хочу сказать, что тебе лучше всего отдохнуть, побыть где-нибудь в другом месте, – сказал РуЛойн, нахмурившись.
– Лучше всего, если мой сын быстро и окончательно поправится, война в Ладенсионе немедленно завершится полной победой, а мои советники и члены семьи прекратят выступать с идиотскими предложениями.
ДеВар надеялся, что РуЛойн услышит раздражение в голосе брата и поймет намек, но тот продолжил:
– Ну что ж, тогда лучше – но не лучше всего – тебе было бы, наверно, отправиться в Ладенсион. Взять командование на себя. Тогда твоя голова будет занята, и тебе станет некогда беспокоиться о состоянии мальчика.
ДеВар, сидевший сразу же за УрЛейном во главе стола с картой, видел, что некоторые из присутствовавших неодобрительно и даже с презрением посмотрели на Ру-Лойна.
УрЛейн сердито покачал головой.
– Да поможет нам Провидение, брат! Что ты обо мне думаешь? Неужели нас с тобой воспитывали такими бесчувственными? Неужели ты можешь просто взять да выключить свои эмоции? Я не могу, и я отнесся бы с большим подозрением к любому, уверяющему, что может. Это не люди, это машины. Животные. Хотя Провидение позаботилось, чтобы и у животных были эмоции. – УрЛейн обвел взглядом сидящих за столом, словно побуждая их осудить такое бессердечие. – Я не могу оставить мальчика в таком состоянии. Я попытался, как вам, должно быть, известно, но меня срочно вызвали назад. Что же вы – хотите, чтобы я уехал и думал о нем дни и ночи напролет? Неужели мне лучше было бы отправиться в Ладенсион, оставив сердце здесь? Принять на себя командование, будучи не в силах целиком сосредоточиться на нем?
РуЛойн наконец-то понял, что самое умное для него сейчас – помолчать. Он сжал губы и уставился на поверхность стола перед собой.
– Мы собрались обсудить, что делать дальше с этой проклятой войной, – сказал УрЛейн, поведя рукой в сторону карты тассасенских границ, разложенной в центре огромного стола. – Здоровье моего сына заставляет меня оставаться здесь, в Круфе, но больше никак не влияет на наше совещание. Я буду вам благодарен, если мы больше не коснемся этой темы. – Он бросил взгляд на Ру-Лойна. – А теперь, есть ли у кого полезные соображения?
– Что мы можем предложить, государь? – сказал ЗеСпиоле. – Нам ничего не известно о последних событиях. Война продолжается. Бароны хотят удержать захваченное. Мы находимся слишком далеко и мало что можем сделать. Разве что согласиться с предложениями баронов.
– Совет немногим полезнее предыдущего, – нетерпеливо сказал УрЛейн начальнику стражи.
– Мы можем послать туда свежие войска, – сказал ЙетАмидус – Но я бы не советовал. У нас и без того осталось мало солдат для защиты столицы, да и другие провинции тоже оголены.
– Я согласен, государь, – сказал ВилТере, молодой военачальник из провинции, вызванный в столицу вместе с батареей легкой артиллерии. Отец ВилТере был старым боевым товарищем УрЛейна еще со времен войны за наследство, и протектор пригласил его на совещание. – Если мы отправим слишком много войск для наказания баронов, то побудим других брать с них пример, так как оставим провинции без сил поддержания порядка.
– Если мы накажем баронов достаточно сурово, то отобьем у этих «других» желание совершать подобные глупости.
– Вы правы, государь, – сказал ВилТере. – Но сначала мы должны их наказать, а потом известие об этом должно еще дойти до других.
– Дойдет, – мрачно сказал УрЛейн. – Эта война выводит меня из терпения. Я не приму ничего, кроме полной победы. Больше никаких переговоров. Я посылаю Сималгу и Ралбуту приказ предпринять все, что в их силах, для пленения баронов, а когда это будет сделано, доставить баронов сюда как простых воров, хотя и под тщательной охраной. Они будут наказаны самым жестоким образом.
БиЛет посмотрел на УрЛейна с несчастным видом. Протектор, заметив этот взгляд, бросил:
– В чем дело, БиЛет?
Министр иностранных дел смешался еще больше.
– Я… – начал он. – Я хотел…
– Да говорите же, – крикнул УрЛейн. Высокий министр подпрыгнул на своем месте, длинные седые волосы взметнулись вокруг его головы.
– Вы… протектор абсолютно… все дело в том, государь…
– Ради Провидения, БиЛет! – взревел УрЛейн. – Вы что, намерены не согласиться со мной? Наконец и у вас прорезались сомнения? Откуда они, гром и молния?!
БиЛет посерел лицом.
– Я прошу прощения протектора. Я просто умоляю его пересмотреть это решение и не обходиться с баронами таким образом, – сказал он, и на его узком лице появилось выражение мучительного отчаяния.
– А как еще я должен обходиться с этими сукиными детьми? – сказал УрЛейн тихо, но язвительно. – Они объявляют нам войну, выставляют нас на посмешище, плодят у нас вдов, – УрЛейн хлопнул кулаком по столу, и карта границ слегка колыхнулась от порыва воздуха. – Как, именем всех старых богов, должен я поступить с этими ублюдками?
Вид у БиЛета был такой, будто он вот-вот разрыдается. Даже ДеВар проникся к нему сочувствием.
– Но, государь, – сказал министр тихим голосом, – некоторые из этих баронов связаны кровными узами с гаспидианским королевским домом. Когда имеешь дело со знатью, нужно учитывать тонкости дипломатического этикета, даже если эта знать подняла мятеж. Если бы нам удалось подкупить кого-нибудь из них, отделить от других, провести с ним переговоры, тогда мы, возможно, смогли переманить его на нашу сторону. Насколько я понимаю…
– Похоже, вы понимаете очень мало, сударь, – сказал ему УрЛейн полным презрения голосом. БиЛет словно сжался на своем месте. – Хватит болтать об этикете. – Последнее слово плевком вылетело из его рта. – Нет никаких сомнений в том, что этот сброд испытывает наше терпение, – обратился УрЛейн к БиЛету и остальным. – Они изображают из себя соблазнительницу, эти гордые бароны. Они кокетничают. Они намекают, что могли бы уступить нам, если бы мы обошлись с ними чуть получше, что отдадутся нам, если мы польстим им немного, если только раскроем наши сердца и карманы, задобрим их подарками, окажем знаки внимания. И тогда они откроют ворота, выдадут нам своих наиболее упрямых друзей, и тогда выяснится, что все их сопротивление было так, показным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51