Но девушка всегда спала чутко и, когда Гарет наклонился над ней, тут же проснулась. Спросонья она непонимающе заморгала, ослепленная желтым светом свечи, и сначала даже не узнала его.
Потом вспомнила. И поднесла руку к лицу, чтобы защитить глаза от раздражающего света.
— Что случилось, милорд?
— Только то, что я не рассчитывал найти тебя в своей постели, — ответил он, встряхивая подушку, извлеченную из-под ее головы.
Миранда села на кровати. При этом одеяло спустилось вниз, и она оказалась обнаженной по пояс. Перед взором Гарета предстали две маленькие, совершенной формы груди и очень тонкая талия.
— Похоже, что больше здесь спать негде, а я занимаю немного места. Все, с кем мне приходилось до сих пор делить постель, говорят, что сплю я очень тихо. Я вас не побеспокою.
Гарет не был так уверен на этот счет. Голые женщины в его постели обычно вызывали у него некоторое беспокойство.
— Не сомневаюсь в том, что ты тиха, как мышка, — сказал он, засовывая подушку под пуховое одеяло посреди постели. — Но, учитывая, что я сплю совсем не так спокойно, воздвигнем некоторую преграду между нами.
— Разрешите мне помочь, — сказала Миранда. Она отбросила одеяло и деловито принялась укладывать подушку, сделав из нее нечто вроде валика, потом разгладила простыни.
Гарет сделал шаг назад, безошибочно определив свое состояние: сердце его стучало сильнее обычного. Она была божественно сложена — само совершенство. Прелестная миниатюрная женщина с нежными маленькими грудями, тончайшей талией и крутыми, не слишком широкими бедрами. В ней не было ни унции лишнего жира, а под безупречной кожей выделялись хорошо развитые мускулы. Она напомнила ему совершенный и прекрасный механизм.
Если бы Гарета спросили, каков его идеал женской красоты, он описал бы женщину, похожую на Шарлотту, высокую, полногрудую, широкобедрую, роскошное сладострастное создание с копной волнистых золотых волос, полными ярко-алыми губами и такими глазами, которые затягивают мужчину все глубже и глубже в водоворот страсти. Но божественное равнодушие Миранды к собственной наготе, неведение, какое действие производит на мужчину вид ее обнаженного тела, казались более влекущими, чем ухищрения Шарлотты.
«Слишком злоупотребил пуншем», — сказал он себе, отводя взгляд. Голос его звучал несколько необычно, когда он заметил:
— Вот так прекрасно. Ложись в постель, а то простудишься.
Миранда с живостью последовала этому совету. Ночной воздух, проникавший в незастекленное и не закрытое ставнями окно, неприятно холодил ее разогретое теплом постели тело. Она натянула одеяло до подбородка и дружелюбно спросила:
— Вы приятно провели вечер, милорд?
Гарет пробормотал в ответ что-то невнятное, не располагавшее к продолжению непринужденной беседы.
На мгновение на луну наползло облачко, и Гарет торопливо задул свечу. Комната погрузилась во мрак. Воспользовавшись темнотой, в которой его тело едва ли можно было разглядеть — наверное, оно казалось сейчас только бледной тенью, — он сбросил на пол одежду и нырнул в постель. Матрас прогнулся под его тяжестью, и легкое тело Миранды перекатилось к разделявшему их барьеру из подушки. Гарет ощущал ее тепло под одеялом, хотя они и не соприкасались. Он чувствовал запах ее кожи и волос, слабо напоминавший запах земли, легкий и какой-то невинный аромат.
Миранда перекатилась обратно, на свою сторону постели.
— Желаю спокойной ночи, милорд.
— Спокойной ночи, Миранда.
Но Гарет дольше обычного не мог заснуть.
Проснувшись, он увидел, что дневной свет льется в не защищенное ставнями окно, а в комнате нет ни следа ни Миранды, ни обезьянки. Он потянулся, зевнул, отбросил одеяло, удивленный тем, насколько хорошо себя чувствует и насколько ясна его голова.
Взгляд его упал на оранжевый наряд Миранды, лежавший на скамье у окна, и тотчас же его благодушию и спокойствию пришел конец. Если ее не было в комнате — а ее, безусловно, здесь не было, — в таком случае куда она, черт ее возьми, могла деваться в голом виде? Однако тотчас же он услышал аплодисменты, свист и улюлюканье, доносившиеся со двора гостиницы. Подойдя к окну, он выглянул — и сердце его подпрыгнуло. Миранда, босая и одетая только в облегающие кожаные штаны и нижнюю рубашку, показывала свои акробатические фокусы на крутой, покрытой черепицей крыше гостиницы, развлекая собравшуюся во дворе многочисленную гостиничную прислугу.
Сейчас она стояла на руках, а точнее сказать, на одной руке, кисло отметил он про себя, другой же приветственно махала своим зрителям. Чип держался на ее поднятой в воздухе ступне и, как и она, приветствовал публику, салютуя поднятой шляпой.
Гарет подавил готовый у него вырваться крик ярости, боясь нарушить своим возгласом ее шаткое равновесие. Он задержал дыхание, когда она сделала сальто на остром как бритва краю крыши, заставив Чипа взмыть высоко в воздух и тоже сделать кувырок. Как ни удивительно, они оба приземлились на крышу и встали на ноги, но в его памяти все еще оставалась картина кувыркающейся девушки. И он словно воочию увидел, как она летит вниз, молотя в воздухе руками и ногами, будто это могло задержать ее падение, падает на булыжник двора и остается лежать там, раскинувшись, мягкая и безжизненная, как тряпичная кукла, а из-под ее головы расползается лужица крови.
Шарлотта. Нет, то была Шарлотта, напомнил себе Гарет. Он все еще слышал ее крик, когда она опрокинулась спиной назад из окна и упала у его ног.
Гарет тряхнул головой, чтобы прогнать видение, и посмотрел на свои руки — большие и сильные. Они помогли ему убедиться в ее смерти. Он сам закрыл ей глаза в тот ужасный день. И каждое движение этих рук было холодным и рассчитанным…
Он позволил рукам упасть вдоль тела. Не о Шарлотте он беспокоился, во всяком случае сейчас, его волнение было вызвано не воспоминанием о ней. Он высунулся из окна как можно дальше.
— Миранда… — Гарет старался не повышать голоса и говорить спокойно.
— Желаю доброго утра, милорд! — весело крикнула она, поворачиваясь всем телом, сейчас образовавшим тугой треугольник: одной рукой она держала себя за лодыжку, в то время как другая рука и вторая лодыжка были подняты высоко над головой.
— Иди сюда, — позвал он все еще спокойно, хотя сердце его билось где-то в горле. Она только рассмеялась б ответ, и он взъярился: — Сию же минуту сюда!
Миранду удивил его тон, но она не поняла, почему он злится. Ей и в голову не приходило, что он мог испугаться за нее. Всю свою жизнь, сколько помнила себя, она проделывала подобные трюки, и ни она сама, ни другие актеры не считали их опасными.
Она могла случайно вывихнуть ногу, это было понятно, но ей никогда не приходило на ум, что она рискует жизнью. Поэтому она пропустила приказ графа мимо ушей и продолжала свои упражнения.
Гарет отвернулся от окна, поняв, что она не собирается следовать его приказу. Глядеть на это зрелище было выше его сил.
Разъяренный, он выхватил из саквояжа чистое белье и принялся стремительно одеваться, и только доносившийся со двора восторженный рев зрителей говорил ему, что Миранда еще жива. И каждый всплеск аплодисментов вызывал у него все больший гнев.
Он уже застегивал рукава рубашки, когда крики прекратились, а оживленная Миранда прыгнула в окно и, приземлившись на полу, тут же села на шпагат.
— Черт возьми, чем это ты занимаешься? — спросил Гарет, и голос его, хотя и спокойный, был полон яда.
— Тренируюсь, — бодро сообщила она. — Мне приходится тренироваться каждый день, а крыша — весьма удобное место. — И она встала на руки, впрочем, не переставая болтать. — Чипу нужны упражнения, ему надо быть на воздухе… Когда он сидит взаперти, его это очень удручает. А если бы я спустилась с ним по лестнице, хозяин опять бы начал на пас орать. Поэтому я решила прогуляться по крыше. А раз уж мы там оказались, я подумала, что могу убить двух зайцев сразу и потренироваться тоже.
На мгновение Гарет зажмурился. Миранда выпрямилась и только тогда заметила выражение его лица.
— Вы сердитесь? — спросила она удивленно.
Ее непритворное удивление оказалось последней каплей, переполнившей чашу его терпения.
— Разумеется, сержусь! А чего ты ждала? Я проснулся, а тебя нет! А потом оказалось, что ты готова сломать себе шею из чистого озорства! Или ты намеревалась послать обезьяну со шляпой — собирать деньги?
Миранда смутилась:
— Нет, я же объяснила. Я просто тренировалась. Я должна делать это каждый день. Если люди хотят смотреть на мои упражнения, я ничего не имею против.
Он массировал затылок, глядя на нее в полном замешательстве.
— А тебе не приходило в голову, что ты можешь сломать шею?
Миранда совсем растерялась:
— Вы испугались, что я могу упасть… соскользнуть?
— Черт возьми! Конечно, испугался! — выкрикнул он.
— Но я не могу сделать такую ошибку!
Сначала Гарет никак не мог ее понять. Она верила в свои силы. Эта убежденность сверкала в ее взгляде, сквозила в каждом жесте. Она верила, что там, высоко на крыше, находилась в полной безопасности. А потом он понял: малейшее колебание, малейшая неуверенность, даже тень сомнения в своем мастерстве могли бы стать для нее роковыми. Конечно, она должна верить в свои силы, в свою неуязвимость и в свой успех.
Он медленно выдохнул воздух. Потом уже другим тоном сказал:
— Не передашь ли мне сапоги? И тебе, пожалуй, тоже пора одеться.
Миранда протянула ему кожаные сапоги, пальцы ее неосознанно погладили мягкую, как масло, кордовскую кожу. Никогда еще в своей жизни она не прикасалась ни к чему столь роскошному. Девушка робко улыбнулась, испытывая при этом странное и непривычное чувство. Оказывается, он боялся за нее.
Прежде никогда и никто за нее не боялся, и теперь Миранда не знала, как к этому отнестись. Особенно тревожило то, что это ее почему-то очень радует.
Потому обращенная к Гарету улыбка девушки была неотразимой. И со смущением граф был вынужден признать это. Корсаж ее рубашки был зашнурован только наполовину, и он мог видеть кремовую кожу ее грудей, их изящные очертания и розовые соски.
Не сознавая, что делает, по первому побуждению Гарет подошел к ней, стянул шнурки корсажа и крепко завязал.
— Ты маленькая неряха, — пробормотал он. — Тебе мало того, что ты рискуешь сломать шею ради толпы конюхов, так ты еще и показываешься им полуголой.
— Прошу прощения, — смиренно ответила Миранда, опуская глаза на его ловкие пальцы, умело продевающие шнурки в петли корсажа.
Она через голову натянула свое оранжевое одеяние. Оно было бесформенным, сквозь него проглядывала не очень чистая нижняя холщовая рубашка. Девушка бросила смущенный взгляд на белоснежное белье милорда.
— Если мне придется изображать леди Мод, — сказала она, — мне понадобится другая одежда.
— Да, это так, — согласился он, натягивая сапоги и заворачивая широкие отвороты ниже колен. — Но у нас будет время позаботиться об этом, пока отрастут твои волосы.
Миранда провела рукой по коротко подстриженным прямым волосам.
— Длинные волосы — только помеха, когда приходится кувыркаться через голову.
— Но тебе не придется кувыркаться, пока ты будешь изображать мою кузину, — заметил он.
— Полагаю, что не придется, — согласилась Миранда, надевая свои деревянные патены. — Вряд ли она умеет делать сальто.
Она направилась к двери.
— Приказать принести горячей воды для вас?
— Если будешь так любезна.
Гарет попытался представить Мод, кувыркающуюся на крыше, и рассмеялся.
— А может быть, ты попросишь также послать весточку на конюшню, чтобы они оседлали свою клячу, потому что мы выезжаем через час?
— Мы едем в Лондон?
— Да, — ответил он и заметил, что она заколебалась. — Ты умеешь ездить верхом?
— Ездила только на мулах и вьючных лошадях. Но ведь Лондон далеко. Верно? Слишком далеко, чтобы ехать туда на муле.
— Ты можешь сесть сзади, держась за меня. Скажи, чтобы они оседлали клячу на двух седоков.
Миранда бодро отправилась выполнять поручение. Чип запрыгал впереди нее по узкой лестнице. Однако у подножия лестницы вскочил девушке на плечо, подчиняясь приказу. На кухне Миранду весело приветствовали, отдавая дань ее таланту, проявленному во время тренировки на крыше, и, передав, что было велено, девушка направилась к строеньицу, где помещалось отхожее место.
К этому моменту семья ее должна была находиться где-то у берегов Франции, если ветер был попутным. Интересно, что они подумали, когда заметили ее отсутствие? Тревожились ли, чем она занята и есть ли у нее деньги на проезд? Конечно, они, должно быть, вспоминали о ней. В особенности мама Гертруда, Бертран и Люк. А Робби будет так переживать! Люк, конечно, позаботится о том, чтобы мальчика не обделили едой, когда все они примутся за обед, но он не обратит внимания на то, что малыш устал и с трудом ковыляет, поспешая за труппой. Робби никогда не признается, что устал, и не попросит, чтобы ему позволили ехать в повозке, в которой они возили большую часть своих пожитков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51