Они остановились переменить лошадей, но окна кареты были плотно задернуты шторками, так что Софи не могла видеть, что творится вокруг, а главное — никто не мог заглянуть внутрь. Видимо, они получили приказ ехать безостановочно до самого конца. Как долго ей придется просидеть в этом закутке, трудно было представить. Уронив голову на грудь, она заплакала; слезы текли по щекам, их даже нельзя было стереть, потому что руки оставались связанными за спиной. Из горящих, распухших сосков непрестанно сочилось молоко.
Адам со своим отрядом уже миновал Киев и выехал на петербургский тракт. Расспросы на почтовых станциях показали, что одна карета и примерно пятнадцать вооруженных всадников проезжали мимо, меняя лошадей. На описание внешности генерала Дмитриева люди согласно кивали. Кто-то сказал, что слышал, как из кареты доносился плач младенца.
Адам глубоко задумался, опустив подбородок на грудь. Они преследуют Дмитриева с ребенком и должны продолжать преследование, хотя тем самым с каждой верстой отдаляются от Софи. Им не удалось точно выяснить, когда одна из карет изменила свой путь; наверняка они знали только то, что это произошло до въезда в Киев. А это означает, что путь Софи лежит через степи по направлению к Сибири. Дмитриев не мог принять такое варварское решение! Тем не менее, Адам не сомневался, что так оно и есть.
— Барин! — послышался из темноты негромкий, взволнованный голос Бориса.
Адам, который как бывалый воин, привыкший к дальним переходам, ухитрялся дремать в седле, мгновенно очнулся.
— Что случилось?
— Мы уже в трех верстах от них, — сообщил Борис. — Только что вернулся разведчик.
Адам нахмурился. Он был решителен и спокоен; от близости предстоящей схватки он почувствовал новый прилив сил. Не желая натолкнуться на отряд Дмитриева внезапно, Данилевский три часа назад выслал вперед разведчиков, которые должны были двигаться параллельно дороге, используя редкие деревья и кустарники в качестве прикрытия.
— Сколько их точно?
— Шестнадцать, считая кучера.
— Как вооружены?
— Сабли и пистолеты.
— Теперь мы все отправимся на разведку, Борис. Неплохо бы устроить небольшую засаду, — задумчиво проговорил Адам. — Князь Дмитриев и шайка его бандитов должны оказаться в лапах еще более свирепой шайки разбойников.
Взяв в сторону от светлой ленты вьющейся по степи дороги, чтобы не попасться на глаза, отряд прибавил ходу. Когда Адам посчитал, что они наверняка обогнали противника, он вернулся на тракт и стал пристально вглядываться в ночную тьму, чтобы в неверном свете луны не пропустить подходящее для засады местечко.
Наконец они оказались в таком месте, где дорога как бы ныряла вниз и шла между каменистых осыпей. Укрытие, конечно, слабое, но выбирать не приходится, решил про себя Адам. Взглянув на небо, он произнес, обращаясь к Борису:
— Через час начнет светать. Мы должны покончить со всем этим раньше.
— Само собой, — кивнул мужик, — не хотелось бы лишних глаз. Вдруг генерал выкинет какое-нибудь коленце?
Адам издал короткий смешок:
— В таком случае, Борис, путь пеняет на себя. Он сам виноват.
— Так-то оно, конечно, так, — согласился тот. — А все же в темноте вернее. Какие будут приказания, барин?
Адам не мог не улыбнуться этой военной хитрости, столь свойственной Борису. Он оказался самым надежным напарником в сложнейших переделках. Отряд терпеливо дожидался на дороге. Все были расслабленны и спокойны, уверены в своем командире и полны решимости действовать. Получив указания, они молча растворились за камнями по обе стороны дороги. Коней отвели подальше, за пределы видимости, и надежно привязали. Самых опытных стрелков Адам разместил в начале и конце узкой ложбины. Адам сурово потребовал лишь одного: в генерала Дмитриева не стрелять.
Князь Дмитриев не обращал внимания на начавшиеся жалобы о том, что его люди полностью измотаны. Если он может терпеть, значит, и они должны. Он бы позволил небольшой привал при свете дня, но была уже ночь, а ночной отдых в пути слишком опасен. Кроме того, пока они движутся, не так слышны вопли этого маленького отродья. Как только они останавливались, громкий, отчаянный плач выбивал из колеи его людей, не способных оставаться равнодушными к маленькому беспомощному страдальцу. Молодая крестьянка объясняла, что ребенок отказывается от груди, а если и берет, то почти сразу же выплевывает, снова отчаянно заливаясь. Дмитриев, который ничего не понимал в этом деле, ядовито подумал, не может ли молоко крестьянки оказаться слишком грубым, неприятным для младенца, который привык сосать грудь княгини. От этих мыслей настроение его не улучшилось.
Впереди по обеим сторонам дороги в лунном свете мерцали кварцевые искорки каменистой осыпи. Бывалого вояку пробрал тревожный холодок. Ближайшие несколько сот метров им придется проехать по дороге, напоминающей ущелье. Ночную тишину нарушали лишь крики совы, вой волка и посвистывание холодного ветра. Они ехали по наезженному тракту, но мало кто отваживался передвигаться по нему ночью, разве только летом, когда ночи коротки. Поздняя осень — далеко не лучшее время даже для разбойников с большой дороги. Однако Дмитриев как опытный солдат хорошо знал цену предосторожности. Он приказал своим людям сомкнуть строй и держать оружие наготове.
Они втянулись в ложбину. Дмитриев мгновенно ощутил, что грозит беда. Он вертел головой из стороны в сторону, всматриваясь в откосы, но ничего не мог заметить, хотя чувствовал на себе чужой взгляд. В тревоге он приказал ускорить движение. Кавалькада была в середине ложбины, когда началось светопреставление. Ночь осветилась вспышками; оглушительный грохот выстрелов эхом метался между каменистыми стенами. За каждым камнем впереди и сзади колонны оказались люди.
Отряд Дмитриева открыл ответный огонь. Началась полная неразбериха. Сверкали извлеченные из ножен сабли, лошади, непривычные к боевым действиям и напуганные грохотом и вспышками, взвивались на дыбы, сбрасывая с себя всадников, и шарахались в сторону, волоча за собой тех, кто не успевал выпростать ноги из стремени. В воздухе плыли клубы порохового дыма, застилая глаза, из-за чего Дмитриевские слуги обнаруживали, что временами сражаются друг с другом.
Дмитриев предположил, что они подверглись нападению бродячих разбойников. Но от этого предположения не осталось и следа, когда он увидел огромного роста мужика, с отменным мастерством владеющего саблей. Те, кто оказывался у него на пути, валились как подкошенные не только под разящими ударами, но и просто от бесстрашной решительности и напора, с которыми он ринулся в бой.
— Борис Михайлов, — хищно прошептал Дмитриев, тщательно прицеливаясь в крупную фигуру. Но в следующее мгновение пистолет выпал из его рук. Генерал почувствовал укол прижатого к шее острия ножа.
— Где она? — услышал он над ухом хриплый голос Адама Данилевского. Нож вошел глубже. По спине потекла кровь.
Дмитриев был не робкого десятка, но ощущение ножа в шее, ножа, который держала рука человека, способного — в чем генерал не сомневался — пустить его в ход без промедления, оказалось более ужасающим, чем он мог себе представить. Он даже успел крикнуть, призывая на помощь, но все его люди отбивались от наседающего противника. Они оказались в меньшинстве, оказались в ловушке, оказались в полной растерянности.
Нож вонзился глубже. Князь задохнулся от боли.
— Куда вы отправили ее, Дмитриев?
— Она шлюха! — невзирая на ужас, выкрикнул он, но мгновенно получил очередной удар ножом. Он не мог пошевельнуться, понимая, что увернуться от смертельного удара не успеет. — Ко мне! — заорал он что было сил.
На этот раз его услышали. Ближайший человек из его отряда с пистолетом на изготовку бросился в его сторону. Тут же грохнул выстрел, и он упал. Борис Михайлов прорубал себе путь саблей, приближаясь к Адаму и князю.
— Куда вы ее отправили? — неумолимо прозвучал тот же вопрос; спина генерала уже была мокра от крови. Богатырь навис прямо над ним; с застывшим взглядом он приткнул лезвие сабли к горлу.
— Отвечайте на вопрос, князь!
— В Успенский монастырь. Под Оренбургом, — вырвалось признание из пересохшего горла. Дмитриев содрогнулся от страха, унижения и ярости. — Я еще увижу, как вас вздернут на виселице за это, Данилевский!
— Сомневаюсь. — Адам опустил свой нож и вытер окровавленное лезвие о шинель князя. Невероятным усилием воли ему удалось сдержать вспышку дикой, необузданной ярости при известии о том, какая судьба была уготована ей Дмитриевым. Представление о тяжком, мучительном существовании, на которое она была обречена, с ослепительной ясностью возникло в его сознании; несколько секунд Данилевский не мог выговорить ни слова.
— Мне кажется, Борис хотел еще кое-что выяснить, — наконец проговорил он с интонацией человека, которому все резко наскучило, и отошел в сторону.
Дмитриев взглянул в глаза человека, которого однажды обрек на мучительную смерть, и прочитал в них свою погибель.
— Мне надо за многое с вами рассчитаться, князь, — неторопливо начал Михайлов. — Я уверен, что вы повинны в смерти моего друга и господина молодого князя Голицына, хотя мне трудно сказать, как именно. — Дмитриев побледнел от ужаса. — Также вы повинны в смерти Софьи Ивановны. Вы выгнали Софью Алексеевну зимой из дома, надеясь, что она погибнет в дороге. Вы замучили Григория, оставив его беспомощного ночью на холоде, подвесив на дереве, чтобы его заклевали вороны. Я еще не знаю, что вы сделали на сей раз с Софьей Алексеевной, но и этот ваш шаг я прибавляю к общему счету. Даже если бы я был готов простить то, что вы сделали мне лично, князь, сказанного достаточно, чтобы вынести приговор.
— Я не могу умереть от руки смерда! — возопил Дмитриев, не обращая внимания на холодок стали у горла, и обернулся к Данилевскому, который, как аристократ, должен был понимать полную невозможность такого бесславного конца.
Адам молча развернулся на каблуках и направился к карете. После хаоса битвы постепенно восстанавливался порядок. Люди Дмитриева, оставшиеся в живых, были собраны вместе под каменистой осыпью; за ними внимательно следили двое голицынских крестьян.
— У нас есть потери?
— Двое раненых, барин, — последовал ответ. — Их отнесли к карете. Слава Богу, все живы.
Адам кивнул и продолжил свой путь. В наступившем затишье снова послышался негромкий, усталый детский плач. Распахнув дверцу, он заглянул внутрь кареты. Темнота не помешала ему разглядеть забившуюся в угол женщину; она тихонько подвывала от страха. В руках она держала пищащий сверток.
— Прекрати выть, — негромко проговорил Адам. — Тебе ничто не угрожает. И дай мне моего сына.
— Ох, барин, вот он, держите. С ним ничего не случилось, — поспешила уверить его женщина. — Только не хочет сосать грудь, барин. Я не могу его успокоить.
— Ничего удивительного, — откликнулся Данилевский.
Взяв младенца, он вышел из кареты. Небо посветлело. Начинался рассвет. Держа свое маленькое родное существо, которое так жестоко пытались оторвать от семьи, он ощутил странное чувство полного умиротворения. Сашенька, словно поняв, что оказался в родных отцовских руках, перестал кричать и только тихонько всхлипывал, время от времени судорожно вздрагивая. Адам прикоснулся лицом к залитому слезами личику, размышляя, как будет кормить ребенка во время предстоящей новой погони.
— Пока мы не доберемся до его матери, барин, ему можно давать тряпицу, смоченную в молоке, — как всегда точно угадавший мысли Адама, негромко заметил подошедший Борис. — Я так делал с его матерью в подобном положении, когда она была еще меньше.
Адам переложил младенца головкой себе на плечо и поглаживал по спинке, пока тот не успокоился окончательно.
— Все кончено, Борис?
— Кончено, — ответил мужик.
— В таком случае нас здесь больше ничто не удерживает.
Пусть наши люди вместе с этой женщиной возвращаются в Берхольское.
— А эти? — с пренебрежением махнул Борис в сторону пленников, тупо и испуганно озирающих поле столь неудачно закончившейся для них битвы.
— Отпусти их. Они поняли только то, что оказались жертвами разбойного нападения. Их хозяин погиб. Захотят — найдут себе другого. Если повезет, он окажется получше прежнего. Мне почему-то кажется, что они не станут возвращаться в Петербург. — Адам раскрыл кожаный кошелек, пристегнутый к поясу, и достал пачку денег. — Отдай им это. Пусть поделят между собой. Я бы дал и больше, если бы был уверен, что среди них нет того, кто порол Григория.
— Нам надо выбраться на оренбургский тракт?
— Да, но поедем напрямик, по степи. Мне хорошо знакомы эти места. Тут неподалеку уже мои родные места, Могилев. Если мы будем возвращаться обратно через Киев, а потом выезжать на сибирский тракт, потеряем не меньше суток. Дорога напрямик, конечно, гораздо тяжелее, зато сократим расстояние и, если повезет, окажемся у них за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Адам со своим отрядом уже миновал Киев и выехал на петербургский тракт. Расспросы на почтовых станциях показали, что одна карета и примерно пятнадцать вооруженных всадников проезжали мимо, меняя лошадей. На описание внешности генерала Дмитриева люди согласно кивали. Кто-то сказал, что слышал, как из кареты доносился плач младенца.
Адам глубоко задумался, опустив подбородок на грудь. Они преследуют Дмитриева с ребенком и должны продолжать преследование, хотя тем самым с каждой верстой отдаляются от Софи. Им не удалось точно выяснить, когда одна из карет изменила свой путь; наверняка они знали только то, что это произошло до въезда в Киев. А это означает, что путь Софи лежит через степи по направлению к Сибири. Дмитриев не мог принять такое варварское решение! Тем не менее, Адам не сомневался, что так оно и есть.
— Барин! — послышался из темноты негромкий, взволнованный голос Бориса.
Адам, который как бывалый воин, привыкший к дальним переходам, ухитрялся дремать в седле, мгновенно очнулся.
— Что случилось?
— Мы уже в трех верстах от них, — сообщил Борис. — Только что вернулся разведчик.
Адам нахмурился. Он был решителен и спокоен; от близости предстоящей схватки он почувствовал новый прилив сил. Не желая натолкнуться на отряд Дмитриева внезапно, Данилевский три часа назад выслал вперед разведчиков, которые должны были двигаться параллельно дороге, используя редкие деревья и кустарники в качестве прикрытия.
— Сколько их точно?
— Шестнадцать, считая кучера.
— Как вооружены?
— Сабли и пистолеты.
— Теперь мы все отправимся на разведку, Борис. Неплохо бы устроить небольшую засаду, — задумчиво проговорил Адам. — Князь Дмитриев и шайка его бандитов должны оказаться в лапах еще более свирепой шайки разбойников.
Взяв в сторону от светлой ленты вьющейся по степи дороги, чтобы не попасться на глаза, отряд прибавил ходу. Когда Адам посчитал, что они наверняка обогнали противника, он вернулся на тракт и стал пристально вглядываться в ночную тьму, чтобы в неверном свете луны не пропустить подходящее для засады местечко.
Наконец они оказались в таком месте, где дорога как бы ныряла вниз и шла между каменистых осыпей. Укрытие, конечно, слабое, но выбирать не приходится, решил про себя Адам. Взглянув на небо, он произнес, обращаясь к Борису:
— Через час начнет светать. Мы должны покончить со всем этим раньше.
— Само собой, — кивнул мужик, — не хотелось бы лишних глаз. Вдруг генерал выкинет какое-нибудь коленце?
Адам издал короткий смешок:
— В таком случае, Борис, путь пеняет на себя. Он сам виноват.
— Так-то оно, конечно, так, — согласился тот. — А все же в темноте вернее. Какие будут приказания, барин?
Адам не мог не улыбнуться этой военной хитрости, столь свойственной Борису. Он оказался самым надежным напарником в сложнейших переделках. Отряд терпеливо дожидался на дороге. Все были расслабленны и спокойны, уверены в своем командире и полны решимости действовать. Получив указания, они молча растворились за камнями по обе стороны дороги. Коней отвели подальше, за пределы видимости, и надежно привязали. Самых опытных стрелков Адам разместил в начале и конце узкой ложбины. Адам сурово потребовал лишь одного: в генерала Дмитриева не стрелять.
Князь Дмитриев не обращал внимания на начавшиеся жалобы о том, что его люди полностью измотаны. Если он может терпеть, значит, и они должны. Он бы позволил небольшой привал при свете дня, но была уже ночь, а ночной отдых в пути слишком опасен. Кроме того, пока они движутся, не так слышны вопли этого маленького отродья. Как только они останавливались, громкий, отчаянный плач выбивал из колеи его людей, не способных оставаться равнодушными к маленькому беспомощному страдальцу. Молодая крестьянка объясняла, что ребенок отказывается от груди, а если и берет, то почти сразу же выплевывает, снова отчаянно заливаясь. Дмитриев, который ничего не понимал в этом деле, ядовито подумал, не может ли молоко крестьянки оказаться слишком грубым, неприятным для младенца, который привык сосать грудь княгини. От этих мыслей настроение его не улучшилось.
Впереди по обеим сторонам дороги в лунном свете мерцали кварцевые искорки каменистой осыпи. Бывалого вояку пробрал тревожный холодок. Ближайшие несколько сот метров им придется проехать по дороге, напоминающей ущелье. Ночную тишину нарушали лишь крики совы, вой волка и посвистывание холодного ветра. Они ехали по наезженному тракту, но мало кто отваживался передвигаться по нему ночью, разве только летом, когда ночи коротки. Поздняя осень — далеко не лучшее время даже для разбойников с большой дороги. Однако Дмитриев как опытный солдат хорошо знал цену предосторожности. Он приказал своим людям сомкнуть строй и держать оружие наготове.
Они втянулись в ложбину. Дмитриев мгновенно ощутил, что грозит беда. Он вертел головой из стороны в сторону, всматриваясь в откосы, но ничего не мог заметить, хотя чувствовал на себе чужой взгляд. В тревоге он приказал ускорить движение. Кавалькада была в середине ложбины, когда началось светопреставление. Ночь осветилась вспышками; оглушительный грохот выстрелов эхом метался между каменистыми стенами. За каждым камнем впереди и сзади колонны оказались люди.
Отряд Дмитриева открыл ответный огонь. Началась полная неразбериха. Сверкали извлеченные из ножен сабли, лошади, непривычные к боевым действиям и напуганные грохотом и вспышками, взвивались на дыбы, сбрасывая с себя всадников, и шарахались в сторону, волоча за собой тех, кто не успевал выпростать ноги из стремени. В воздухе плыли клубы порохового дыма, застилая глаза, из-за чего Дмитриевские слуги обнаруживали, что временами сражаются друг с другом.
Дмитриев предположил, что они подверглись нападению бродячих разбойников. Но от этого предположения не осталось и следа, когда он увидел огромного роста мужика, с отменным мастерством владеющего саблей. Те, кто оказывался у него на пути, валились как подкошенные не только под разящими ударами, но и просто от бесстрашной решительности и напора, с которыми он ринулся в бой.
— Борис Михайлов, — хищно прошептал Дмитриев, тщательно прицеливаясь в крупную фигуру. Но в следующее мгновение пистолет выпал из его рук. Генерал почувствовал укол прижатого к шее острия ножа.
— Где она? — услышал он над ухом хриплый голос Адама Данилевского. Нож вошел глубже. По спине потекла кровь.
Дмитриев был не робкого десятка, но ощущение ножа в шее, ножа, который держала рука человека, способного — в чем генерал не сомневался — пустить его в ход без промедления, оказалось более ужасающим, чем он мог себе представить. Он даже успел крикнуть, призывая на помощь, но все его люди отбивались от наседающего противника. Они оказались в меньшинстве, оказались в ловушке, оказались в полной растерянности.
Нож вонзился глубже. Князь задохнулся от боли.
— Куда вы отправили ее, Дмитриев?
— Она шлюха! — невзирая на ужас, выкрикнул он, но мгновенно получил очередной удар ножом. Он не мог пошевельнуться, понимая, что увернуться от смертельного удара не успеет. — Ко мне! — заорал он что было сил.
На этот раз его услышали. Ближайший человек из его отряда с пистолетом на изготовку бросился в его сторону. Тут же грохнул выстрел, и он упал. Борис Михайлов прорубал себе путь саблей, приближаясь к Адаму и князю.
— Куда вы ее отправили? — неумолимо прозвучал тот же вопрос; спина генерала уже была мокра от крови. Богатырь навис прямо над ним; с застывшим взглядом он приткнул лезвие сабли к горлу.
— Отвечайте на вопрос, князь!
— В Успенский монастырь. Под Оренбургом, — вырвалось признание из пересохшего горла. Дмитриев содрогнулся от страха, унижения и ярости. — Я еще увижу, как вас вздернут на виселице за это, Данилевский!
— Сомневаюсь. — Адам опустил свой нож и вытер окровавленное лезвие о шинель князя. Невероятным усилием воли ему удалось сдержать вспышку дикой, необузданной ярости при известии о том, какая судьба была уготована ей Дмитриевым. Представление о тяжком, мучительном существовании, на которое она была обречена, с ослепительной ясностью возникло в его сознании; несколько секунд Данилевский не мог выговорить ни слова.
— Мне кажется, Борис хотел еще кое-что выяснить, — наконец проговорил он с интонацией человека, которому все резко наскучило, и отошел в сторону.
Дмитриев взглянул в глаза человека, которого однажды обрек на мучительную смерть, и прочитал в них свою погибель.
— Мне надо за многое с вами рассчитаться, князь, — неторопливо начал Михайлов. — Я уверен, что вы повинны в смерти моего друга и господина молодого князя Голицына, хотя мне трудно сказать, как именно. — Дмитриев побледнел от ужаса. — Также вы повинны в смерти Софьи Ивановны. Вы выгнали Софью Алексеевну зимой из дома, надеясь, что она погибнет в дороге. Вы замучили Григория, оставив его беспомощного ночью на холоде, подвесив на дереве, чтобы его заклевали вороны. Я еще не знаю, что вы сделали на сей раз с Софьей Алексеевной, но и этот ваш шаг я прибавляю к общему счету. Даже если бы я был готов простить то, что вы сделали мне лично, князь, сказанного достаточно, чтобы вынести приговор.
— Я не могу умереть от руки смерда! — возопил Дмитриев, не обращая внимания на холодок стали у горла, и обернулся к Данилевскому, который, как аристократ, должен был понимать полную невозможность такого бесславного конца.
Адам молча развернулся на каблуках и направился к карете. После хаоса битвы постепенно восстанавливался порядок. Люди Дмитриева, оставшиеся в живых, были собраны вместе под каменистой осыпью; за ними внимательно следили двое голицынских крестьян.
— У нас есть потери?
— Двое раненых, барин, — последовал ответ. — Их отнесли к карете. Слава Богу, все живы.
Адам кивнул и продолжил свой путь. В наступившем затишье снова послышался негромкий, усталый детский плач. Распахнув дверцу, он заглянул внутрь кареты. Темнота не помешала ему разглядеть забившуюся в угол женщину; она тихонько подвывала от страха. В руках она держала пищащий сверток.
— Прекрати выть, — негромко проговорил Адам. — Тебе ничто не угрожает. И дай мне моего сына.
— Ох, барин, вот он, держите. С ним ничего не случилось, — поспешила уверить его женщина. — Только не хочет сосать грудь, барин. Я не могу его успокоить.
— Ничего удивительного, — откликнулся Данилевский.
Взяв младенца, он вышел из кареты. Небо посветлело. Начинался рассвет. Держа свое маленькое родное существо, которое так жестоко пытались оторвать от семьи, он ощутил странное чувство полного умиротворения. Сашенька, словно поняв, что оказался в родных отцовских руках, перестал кричать и только тихонько всхлипывал, время от времени судорожно вздрагивая. Адам прикоснулся лицом к залитому слезами личику, размышляя, как будет кормить ребенка во время предстоящей новой погони.
— Пока мы не доберемся до его матери, барин, ему можно давать тряпицу, смоченную в молоке, — как всегда точно угадавший мысли Адама, негромко заметил подошедший Борис. — Я так делал с его матерью в подобном положении, когда она была еще меньше.
Адам переложил младенца головкой себе на плечо и поглаживал по спинке, пока тот не успокоился окончательно.
— Все кончено, Борис?
— Кончено, — ответил мужик.
— В таком случае нас здесь больше ничто не удерживает.
Пусть наши люди вместе с этой женщиной возвращаются в Берхольское.
— А эти? — с пренебрежением махнул Борис в сторону пленников, тупо и испуганно озирающих поле столь неудачно закончившейся для них битвы.
— Отпусти их. Они поняли только то, что оказались жертвами разбойного нападения. Их хозяин погиб. Захотят — найдут себе другого. Если повезет, он окажется получше прежнего. Мне почему-то кажется, что они не станут возвращаться в Петербург. — Адам раскрыл кожаный кошелек, пристегнутый к поясу, и достал пачку денег. — Отдай им это. Пусть поделят между собой. Я бы дал и больше, если бы был уверен, что среди них нет того, кто порол Григория.
— Нам надо выбраться на оренбургский тракт?
— Да, но поедем напрямик, по степи. Мне хорошо знакомы эти места. Тут неподалеку уже мои родные места, Могилев. Если мы будем возвращаться обратно через Киев, а потом выезжать на сибирский тракт, потеряем не меньше суток. Дорога напрямик, конечно, гораздо тяжелее, зато сократим расстояние и, если повезет, окажемся у них за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55