А на что он вам?
— Нужда у меня к нему.
— Я дико извиняюсь, а кто это имеет к нему интерес?
— Имеет тот, о ком не говорят вслух и чей путь покрыт страшным мраком.
— Сразу бы так и сказали, рабби Борух уже на проводе.
— Сразу только кошки родятся. Имею к вам разговор насчет Черных Викингов.
— Это мне очень подходяще, что же вы остановились?
— Во рту пересохло. Правда горчит, пустая ложка рот дерет. Деньги против стульев.
— Мы за ценой не постоим, скажите номер счета, как только, так сразу. Здесь у нас собрались очень порядочные — люди.
— У нас здесь тоже. Не отходите, рабби, от компьютера, мои условия и треть информации уже в пути. И как говорится, лху нранно адонай норийо ииур ишейну.
— Буду ждать, сын мой, и надеюсь, вы не забыли, что жадность порождает бедность. Арбоим шоно окут бдойр вооймар…
Приватный разговор по телефону на иврите.
ГЛАВА 25
Разбудил Прохорова Рысик, с утра пораньше, самым наглым образом. Открыл, гад хвостатый, дверь и, тайно прокравшись в комнату, смахнул со шкафа тяжелый меч-боккен, выточенный с большим трудом из ворованной «дельта-древесины». Жалобно звякнули гантели в углу, застучали по батареям возмущенные соседи, — день был субботний.
— Такую мать. — Выругавшись спросонья, Прохоров поднялся, смачно, так что зубы щелкнули, зевнул, поискал глазами нарушителя спокойствия. — Кастрирую тупыми ножницами!
Куда там, Рысика уже и след простыл, только те самые, огненно-рыжего цвета, которые надо бы тупыми ножницами, мелькнули молнией.
«Ладно, у кого рано встает, тому Бог дает. — Прохоров глянул в угол, где скорбел оставшийся от бабки в наследство чей-то почерневший лик, затем перевел взгляд на свою бунтующую плоть, вздохнул. — Да, весна, весна, пора любви. А не ожениться ли мне на недельку-другую?»
Сквозь щелку в занавеси проглядывало апрельское солнце, за окнами чирикали воробьи, слышался лязг лопаты и проникновенный мат непохмеленной дворничихи: в усмерть засношали ее ларечники со своими коробками и пожарники со своими брандспойтами. На хрену видала она и мэра, и депутата, и начальника жэка. Все пидорасы.
«Пидорасы, это точно», — с легким сердцем согласился Прохоров и, накинув шелковый, презентованный Женей халат, направился в сортир. Из-за отцовской двери раздавалася храп, тянуло перегаром и телесной вонью — отставной майор снова подался от бренной суеты в запой. Какое там «торпедирование» с кодированием — душа горит, и все тут. Загадочная, славянская… Из кухни доносились запахи совсем другого рода — благоухало свежезаваренным чаем, котлетами, поджаренной с луком и яйцами картошкой.
— Мать, привет. — Прохоров махнул рукой и, повинуясь зову природы, заперся в сортире. — «Губернатор выступил с отчетом, Петербург войдет в третье тысячелетие уверенно и достойно…»
День он всегда начинал с просмотра свежей прессы.
Потом он мылся, брился, делал зарядку и наконец, подгоняемый желудочным соком, появился на кухне.
— Мать, не спится тебе.
— Садись, сынок, садись. — Клавдия Семеновна торопливо наложила ему картошки с котлетами — горкой, достала квашеной капусты, огурчиков. — Просыпаюсь все, не уснуть. Третью ночь уж Витенька снится. Господи, ведь снова на убой вот таких же погнали…
Она отвернулась к окну, украдкой смахнула с глаз слезинку.
— Ладно тебе, мать. — Прохоров с яростью откусил сразу полкотлеты, рывком поднявшись, включил телевизор. — Вот смотри, видишь, как весело. Какая там, на хрен, Чечня!
На экране популярный девичий проект под названием «Палки» задорно распевал на четыре голоса:
Ой цветет калина в поле у ручья,
Парня мало, дога полюбила я…
Девушки были в ударе, в теле и почему-то в цепях. Полуголые братки из бэк-вокала, изображая стаю догов, лихо подтягивали, подскуливали, под-тявкивали в лад:
Ав, ав, ав, гае, гае, гае, ры, ры, ры.
— Тьфу, срамота — Клавдия Семеновна поднялась, сняла чайник с огня. — Схожу-ка я в магазин. Тебе какого супу сварить?
— Какой быстрее, мать, у тебя все вкусно. — Прохоров переключил программу, вытащил крепенький огурчик из банки. — Огурцы, ма, самое то, хрустят!
Откровенно говоря, «Палки» ему понравились: жопы что надо, рожи глупые, довольные, мотивчик незатейливый, запоминающийся, слова, опять-таки, доходчивые — ав-ав-ав, гав-гав-гав, ры-ры-ры! И как только дверь за матерью захлопнулась, Прохоров переключил канал на прежний, однако тут же замер, застыв с поднесенным ко рту огурцом. Собачий клипец уже закончился, шли «Новости», и в центре внимания мирового сообщества оказались знакомые до боли места — окрестности неказистого норвежского фьорда, затерянного среди диких скал. Кое-что, правда, вокруг изменилось: на месте заводика зияла здоровая дымящаяся воронка, берег потрескался, осел, базальтовая круча, разломившись надвое, свалилась в воду. Кружили вертолеты, ревели полицейские сирены, сновали вездесущие репортеры. «Предположительная причина трагедии — взрыв рудного газа в заброшенных шахтах, — произнес голос за кадром, и камера дала крупным планом оглушенную, плававшую кверху брюхом косатку. — Зеленые бьют тревогу».
— Дивная страна Норвегия, где во фьордах водятся косатки. — Прохоров в задумчивости прикончил огурец, ощутив себя после трех котлет сытым и добрым, налил чаю, и в это время раздался телефонный звонок.
— Эй, свидетель, ты телик смотришь? Как тебе? — Это был Толя Громов, голос его переполняли радость и бесшабашная удаль. — А вот она, вот она, хунта поработала!
Чувствовалось, что он уже был навеселе.
— Да, здорово бабахнуло. — Прохоров вдруг вспомнил, как они вместе шли по канализации, по колено в дерьме. — Ты чего это, празднуешь уже?
— А то! — Толя Громов довольно заржал, было слышно, как рядом, мяукнув, захихикала Вика. — Тебе тут просят передать, чтобы ты, свидетель, не опаздывал.
— Ладно, новобрачные. — Прохоров повесил трубку, отхлебнул остывшего чаю, потянулся ложкой к варенью, и в это время снова раздался звонок, на этот раз от входной двери.
«Каррамба». В сердцах отставив чашку. Серега вышел в прихожую, нагнувшись, глянул в смотровой глазок:
— Кто там?
На площадке царил непроницаемый мрак, видимо, лампочку снова свистнули.
— Кто-кто, воры, — честно признался из темноты Лешик-поддужный и, едва дверь открылась, предстал на пороге во всем великолепии своего прикида. — Наше вам.
— Привет, заходи. — Прохоров посторонился, пропуская гостя в прихожую, глянул на него выжидательно. — Чаю?
— Зачем чифир, когда водяра стынет? — Лешик коротко усмехнулся, фиксы его матово блеснули. — Ты хрен к носу прикинул? Что Зверю передать?
— Мой рахмат за оказанное доверие. — Прохоров тоже усмехнулся, получилось несколько зловеще. — Скажи, как-нибудь перебьюсь.
— Хозяин барин, никто тебя силком не фалует. — Лешик посмотрел на него как на недоразвитого. — Только от себя скажу, корешок, что такой фарт выпадает раз в жизни. Зверь — это же фигура, мозга, мамонт, во, легок на помине.
Он кивнул в сторону телевизора, на экране которого Павел Семенович Лютый излагал основы своей предвыборной программы: крепкий общак, жизнь по понятиям, никакого беспредела, а всех пидорасов к параше. Телемэтр Яша Лохматович, бравший у него интервью, заискивающе улыбался, ободряюще кивал, задавал наводящие вопросы; очень, видно, не хотел к параше.
— Смотри, не поскользнись на лестнице, — щелкнув замком. Тормоз распахнул дверь, ловко придержал намылившегося было Рысика, — наблевано.
— Разберусь как-нибудь. — Лешик развернулся", и уже с порога, как бы про себя, произнес: — Ты все-таки, корешок, вольтанутый, в натуре, как есть февральский.
Глупости, по знаку зодиака Прохоров был Лев, родила его мама в августе. Наконец он все же допил остывший чай, сунул посуду в раковину и, взглянув на часы, неторопливо пошел одеваться — времени было еще навалом. Костюм, рубашечка, штиблеты, носки и галстук в тон — знай наших! Финский «мокрый» гель на волосы, французский «Богарт» на щеки, новгородский «Орбит» в зубы. Ажур. Рысик следил за ним с пониманием, одобрительно урчал, — ясное дело, на блядки собрался, только почему не вылизал эти самые, какого они там у него цвета? И вообще, зачем самое красивое место штанами закрывать? Эх, люди, люди… Наконец, быстрее, чем хотелось бы, Прохоров собрался, надел кожаное пальто — один в один как у Морфея в «Матрице» — и не торопясь вышел на улицу.
По тротуарам бежали вешние ручьи, из-под растаявшего снега выглядывало прошлогоднее дерьмо, окурки, сор, пожухшая трава, воняло мусорными баками, кострищем и сизыми автобусными выхлопами. Весна пришла. Старательно обходя лужи, Серега дошел до стоянки, завел свою «десятку» и, дав погреться, выехал. Уебище, конечно, но, как гово — рится в рекламе, породистое. Хрен с ним, сами не бояре, другую пока не потянуть, кандыбали и не на таком. Прохоров вдруг с нежностью вспомнил свою «треху», проданную за триста баксов по объявлению, вздохнул — где же ты Маруся, с кем теперь гуляешь…
Несмотря на выходной день, ехать было трудно, транспортный поток напоминал полноводную, Зловонную ревущую реку. Откуда, из каких чертополохов повылезали все эти «подснежники», «семидесятники», тупоголовые джигиты на шестисотых «мерседесах»? Тайна сия великая есть. Наконец, купив по дороге охапку гвоздик, Прохоров свернул на Петровскую набережную, припарковался и по старой привычке принялся запирать машину: скобу на педали, кочергу на руль, хваленый «клиффорд» на боевой режим, карточку «антиразбоя» на грудь, поближе к сердцу. В России живем.
У входа в загс уже застыли внедорожники «Эгиды», Плещеев, Пиновская и Дубинин, нарядные, похожие на ответственных работников мэрии, стояли особняком, улыбаясь, негромко делились впечатлениями. Ребятки из группы захвата вели себя более раскованно: перекрыв движение по тротуару, они заливисто смеялись, добродушно шутили и в нетерпении пританцовывали, пуская в небо сизые дымки сигарет. Кефирыч, по-отечески обняв Вику с Толей Громовым, рассказывал им о предстоящей процедуре, естественно не умалчивая и о своей супруге, Василисе Петровне, которая служила в загсе директором.
— У нее здесь все по струночке ходят, — гордо вещал великан, и маленькие голубые глазки его добро блестели. — Кого уж поженит, про развод и думать не смей. Одно слово, Василиса Премудрая. А, это ты. — Ничем не выказывая обиды, он сердечно поздоровался с Прохоровым и, улыбаясь, отошел к своим — понимал, конечно, что Толя с этим парнем через такое прошел, но все же как ему хотелось самому побыть свидетелем у Громова на свадьбе…
— Держи, невеста. — Тормоз осчастливил Вику охапкой гвоздик, пожав руку жениху, огляделся. — Что-то Женьки не видать. По идее, должна бы уж приехать.
Тут же, как по команде, с моста вывернула поносного цвета «Волга», надрывно взревела двигателем и под скрип тормозов остановилась напротив загса.
— Сдачу себе оставь. — Из такси действительно выпорхнула Женя Корнецкая, приветственно помахала всем ручкой и, церемонно приблизившись, чмокнула Вику в ушко. — С торжественным пуском тебя, подруга.
Увидев ее, Наташа восхищенно вздохнула, Алла побелела от зависти. Катя с деланным равнодушием пожала плечами: тоже мне кинодива, здесь тебе не Голливуд. Взять тебя на третий контроль, довести до болевого предела — и от твоей красоты и следа не останется.
Процесс бракосочетания прошел гладко, как по маслу. Василиса Фаульгабер, пышноволосая, дородная дама рубенсовских кондиций, быстро и профессионально расписала молодых, спецназовцы дружно грянули «Ура», захлопали в ладоши, залпом выпалили в потолок пробками от шампанского. Со всех сторон послышались поздравления, веселый смех и нежный хрустальный звон бьющихся на счастье бокалов. Все было, не было только снимков на память, таких подарков врагу «Эгида» преподносить не желала.
Потом все, включая и директора загса, вышли на улицу и, рассевшись по машинам, под цветомузыку сирен и проблесковых маячков двинулись в сторону финской границы. Водители в «Эгиде» были еще те, — Тормоз, пристроившийся замыкающим, едва поспевал, сдержанно матерился, однако держался достойно, на хвосте. Сразу после Зеленогорска процессия свернула на бетонку, проехала кирпичный, со шлагбаумом, КПП и замерла у трехметрового, крашенного суриком забора. Это был секретный реабилитационно-рекреационный центр ФСБ под кодовым названием «Вечное безмолвие».
Мягко раздвинулись створки ворот, машины прокатились по песчаной дорожке и наконец остановились у бревенчатого, окруженного столетними дубами двухэтажного корпуса.
— Вот где раздолье! — Радостно улыбаясь. Катя Дегтярева глянула по сторонам и первым делом выпустила из «джипа» своих четвероногих питомцев. — Филя, Степашка, гулять!
Мощные боевые псы в шипастых противоволчьих ошейниках с эмблемами «Эгиды» принялись нарезать круги по футбольному полю, разбрызгивая вязкую слюну с могучих брылей, из-под сильных лап комьями летела грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Нужда у меня к нему.
— Я дико извиняюсь, а кто это имеет к нему интерес?
— Имеет тот, о ком не говорят вслух и чей путь покрыт страшным мраком.
— Сразу бы так и сказали, рабби Борух уже на проводе.
— Сразу только кошки родятся. Имею к вам разговор насчет Черных Викингов.
— Это мне очень подходяще, что же вы остановились?
— Во рту пересохло. Правда горчит, пустая ложка рот дерет. Деньги против стульев.
— Мы за ценой не постоим, скажите номер счета, как только, так сразу. Здесь у нас собрались очень порядочные — люди.
— У нас здесь тоже. Не отходите, рабби, от компьютера, мои условия и треть информации уже в пути. И как говорится, лху нранно адонай норийо ииур ишейну.
— Буду ждать, сын мой, и надеюсь, вы не забыли, что жадность порождает бедность. Арбоим шоно окут бдойр вооймар…
Приватный разговор по телефону на иврите.
ГЛАВА 25
Разбудил Прохорова Рысик, с утра пораньше, самым наглым образом. Открыл, гад хвостатый, дверь и, тайно прокравшись в комнату, смахнул со шкафа тяжелый меч-боккен, выточенный с большим трудом из ворованной «дельта-древесины». Жалобно звякнули гантели в углу, застучали по батареям возмущенные соседи, — день был субботний.
— Такую мать. — Выругавшись спросонья, Прохоров поднялся, смачно, так что зубы щелкнули, зевнул, поискал глазами нарушителя спокойствия. — Кастрирую тупыми ножницами!
Куда там, Рысика уже и след простыл, только те самые, огненно-рыжего цвета, которые надо бы тупыми ножницами, мелькнули молнией.
«Ладно, у кого рано встает, тому Бог дает. — Прохоров глянул в угол, где скорбел оставшийся от бабки в наследство чей-то почерневший лик, затем перевел взгляд на свою бунтующую плоть, вздохнул. — Да, весна, весна, пора любви. А не ожениться ли мне на недельку-другую?»
Сквозь щелку в занавеси проглядывало апрельское солнце, за окнами чирикали воробьи, слышался лязг лопаты и проникновенный мат непохмеленной дворничихи: в усмерть засношали ее ларечники со своими коробками и пожарники со своими брандспойтами. На хрену видала она и мэра, и депутата, и начальника жэка. Все пидорасы.
«Пидорасы, это точно», — с легким сердцем согласился Прохоров и, накинув шелковый, презентованный Женей халат, направился в сортир. Из-за отцовской двери раздавалася храп, тянуло перегаром и телесной вонью — отставной майор снова подался от бренной суеты в запой. Какое там «торпедирование» с кодированием — душа горит, и все тут. Загадочная, славянская… Из кухни доносились запахи совсем другого рода — благоухало свежезаваренным чаем, котлетами, поджаренной с луком и яйцами картошкой.
— Мать, привет. — Прохоров махнул рукой и, повинуясь зову природы, заперся в сортире. — «Губернатор выступил с отчетом, Петербург войдет в третье тысячелетие уверенно и достойно…»
День он всегда начинал с просмотра свежей прессы.
Потом он мылся, брился, делал зарядку и наконец, подгоняемый желудочным соком, появился на кухне.
— Мать, не спится тебе.
— Садись, сынок, садись. — Клавдия Семеновна торопливо наложила ему картошки с котлетами — горкой, достала квашеной капусты, огурчиков. — Просыпаюсь все, не уснуть. Третью ночь уж Витенька снится. Господи, ведь снова на убой вот таких же погнали…
Она отвернулась к окну, украдкой смахнула с глаз слезинку.
— Ладно тебе, мать. — Прохоров с яростью откусил сразу полкотлеты, рывком поднявшись, включил телевизор. — Вот смотри, видишь, как весело. Какая там, на хрен, Чечня!
На экране популярный девичий проект под названием «Палки» задорно распевал на четыре голоса:
Ой цветет калина в поле у ручья,
Парня мало, дога полюбила я…
Девушки были в ударе, в теле и почему-то в цепях. Полуголые братки из бэк-вокала, изображая стаю догов, лихо подтягивали, подскуливали, под-тявкивали в лад:
Ав, ав, ав, гае, гае, гае, ры, ры, ры.
— Тьфу, срамота — Клавдия Семеновна поднялась, сняла чайник с огня. — Схожу-ка я в магазин. Тебе какого супу сварить?
— Какой быстрее, мать, у тебя все вкусно. — Прохоров переключил программу, вытащил крепенький огурчик из банки. — Огурцы, ма, самое то, хрустят!
Откровенно говоря, «Палки» ему понравились: жопы что надо, рожи глупые, довольные, мотивчик незатейливый, запоминающийся, слова, опять-таки, доходчивые — ав-ав-ав, гав-гав-гав, ры-ры-ры! И как только дверь за матерью захлопнулась, Прохоров переключил канал на прежний, однако тут же замер, застыв с поднесенным ко рту огурцом. Собачий клипец уже закончился, шли «Новости», и в центре внимания мирового сообщества оказались знакомые до боли места — окрестности неказистого норвежского фьорда, затерянного среди диких скал. Кое-что, правда, вокруг изменилось: на месте заводика зияла здоровая дымящаяся воронка, берег потрескался, осел, базальтовая круча, разломившись надвое, свалилась в воду. Кружили вертолеты, ревели полицейские сирены, сновали вездесущие репортеры. «Предположительная причина трагедии — взрыв рудного газа в заброшенных шахтах, — произнес голос за кадром, и камера дала крупным планом оглушенную, плававшую кверху брюхом косатку. — Зеленые бьют тревогу».
— Дивная страна Норвегия, где во фьордах водятся косатки. — Прохоров в задумчивости прикончил огурец, ощутив себя после трех котлет сытым и добрым, налил чаю, и в это время раздался телефонный звонок.
— Эй, свидетель, ты телик смотришь? Как тебе? — Это был Толя Громов, голос его переполняли радость и бесшабашная удаль. — А вот она, вот она, хунта поработала!
Чувствовалось, что он уже был навеселе.
— Да, здорово бабахнуло. — Прохоров вдруг вспомнил, как они вместе шли по канализации, по колено в дерьме. — Ты чего это, празднуешь уже?
— А то! — Толя Громов довольно заржал, было слышно, как рядом, мяукнув, захихикала Вика. — Тебе тут просят передать, чтобы ты, свидетель, не опаздывал.
— Ладно, новобрачные. — Прохоров повесил трубку, отхлебнул остывшего чаю, потянулся ложкой к варенью, и в это время снова раздался звонок, на этот раз от входной двери.
«Каррамба». В сердцах отставив чашку. Серега вышел в прихожую, нагнувшись, глянул в смотровой глазок:
— Кто там?
На площадке царил непроницаемый мрак, видимо, лампочку снова свистнули.
— Кто-кто, воры, — честно признался из темноты Лешик-поддужный и, едва дверь открылась, предстал на пороге во всем великолепии своего прикида. — Наше вам.
— Привет, заходи. — Прохоров посторонился, пропуская гостя в прихожую, глянул на него выжидательно. — Чаю?
— Зачем чифир, когда водяра стынет? — Лешик коротко усмехнулся, фиксы его матово блеснули. — Ты хрен к носу прикинул? Что Зверю передать?
— Мой рахмат за оказанное доверие. — Прохоров тоже усмехнулся, получилось несколько зловеще. — Скажи, как-нибудь перебьюсь.
— Хозяин барин, никто тебя силком не фалует. — Лешик посмотрел на него как на недоразвитого. — Только от себя скажу, корешок, что такой фарт выпадает раз в жизни. Зверь — это же фигура, мозга, мамонт, во, легок на помине.
Он кивнул в сторону телевизора, на экране которого Павел Семенович Лютый излагал основы своей предвыборной программы: крепкий общак, жизнь по понятиям, никакого беспредела, а всех пидорасов к параше. Телемэтр Яша Лохматович, бравший у него интервью, заискивающе улыбался, ободряюще кивал, задавал наводящие вопросы; очень, видно, не хотел к параше.
— Смотри, не поскользнись на лестнице, — щелкнув замком. Тормоз распахнул дверь, ловко придержал намылившегося было Рысика, — наблевано.
— Разберусь как-нибудь. — Лешик развернулся", и уже с порога, как бы про себя, произнес: — Ты все-таки, корешок, вольтанутый, в натуре, как есть февральский.
Глупости, по знаку зодиака Прохоров был Лев, родила его мама в августе. Наконец он все же допил остывший чай, сунул посуду в раковину и, взглянув на часы, неторопливо пошел одеваться — времени было еще навалом. Костюм, рубашечка, штиблеты, носки и галстук в тон — знай наших! Финский «мокрый» гель на волосы, французский «Богарт» на щеки, новгородский «Орбит» в зубы. Ажур. Рысик следил за ним с пониманием, одобрительно урчал, — ясное дело, на блядки собрался, только почему не вылизал эти самые, какого они там у него цвета? И вообще, зачем самое красивое место штанами закрывать? Эх, люди, люди… Наконец, быстрее, чем хотелось бы, Прохоров собрался, надел кожаное пальто — один в один как у Морфея в «Матрице» — и не торопясь вышел на улицу.
По тротуарам бежали вешние ручьи, из-под растаявшего снега выглядывало прошлогоднее дерьмо, окурки, сор, пожухшая трава, воняло мусорными баками, кострищем и сизыми автобусными выхлопами. Весна пришла. Старательно обходя лужи, Серега дошел до стоянки, завел свою «десятку» и, дав погреться, выехал. Уебище, конечно, но, как гово — рится в рекламе, породистое. Хрен с ним, сами не бояре, другую пока не потянуть, кандыбали и не на таком. Прохоров вдруг с нежностью вспомнил свою «треху», проданную за триста баксов по объявлению, вздохнул — где же ты Маруся, с кем теперь гуляешь…
Несмотря на выходной день, ехать было трудно, транспортный поток напоминал полноводную, Зловонную ревущую реку. Откуда, из каких чертополохов повылезали все эти «подснежники», «семидесятники», тупоголовые джигиты на шестисотых «мерседесах»? Тайна сия великая есть. Наконец, купив по дороге охапку гвоздик, Прохоров свернул на Петровскую набережную, припарковался и по старой привычке принялся запирать машину: скобу на педали, кочергу на руль, хваленый «клиффорд» на боевой режим, карточку «антиразбоя» на грудь, поближе к сердцу. В России живем.
У входа в загс уже застыли внедорожники «Эгиды», Плещеев, Пиновская и Дубинин, нарядные, похожие на ответственных работников мэрии, стояли особняком, улыбаясь, негромко делились впечатлениями. Ребятки из группы захвата вели себя более раскованно: перекрыв движение по тротуару, они заливисто смеялись, добродушно шутили и в нетерпении пританцовывали, пуская в небо сизые дымки сигарет. Кефирыч, по-отечески обняв Вику с Толей Громовым, рассказывал им о предстоящей процедуре, естественно не умалчивая и о своей супруге, Василисе Петровне, которая служила в загсе директором.
— У нее здесь все по струночке ходят, — гордо вещал великан, и маленькие голубые глазки его добро блестели. — Кого уж поженит, про развод и думать не смей. Одно слово, Василиса Премудрая. А, это ты. — Ничем не выказывая обиды, он сердечно поздоровался с Прохоровым и, улыбаясь, отошел к своим — понимал, конечно, что Толя с этим парнем через такое прошел, но все же как ему хотелось самому побыть свидетелем у Громова на свадьбе…
— Держи, невеста. — Тормоз осчастливил Вику охапкой гвоздик, пожав руку жениху, огляделся. — Что-то Женьки не видать. По идее, должна бы уж приехать.
Тут же, как по команде, с моста вывернула поносного цвета «Волга», надрывно взревела двигателем и под скрип тормозов остановилась напротив загса.
— Сдачу себе оставь. — Из такси действительно выпорхнула Женя Корнецкая, приветственно помахала всем ручкой и, церемонно приблизившись, чмокнула Вику в ушко. — С торжественным пуском тебя, подруга.
Увидев ее, Наташа восхищенно вздохнула, Алла побелела от зависти. Катя с деланным равнодушием пожала плечами: тоже мне кинодива, здесь тебе не Голливуд. Взять тебя на третий контроль, довести до болевого предела — и от твоей красоты и следа не останется.
Процесс бракосочетания прошел гладко, как по маслу. Василиса Фаульгабер, пышноволосая, дородная дама рубенсовских кондиций, быстро и профессионально расписала молодых, спецназовцы дружно грянули «Ура», захлопали в ладоши, залпом выпалили в потолок пробками от шампанского. Со всех сторон послышались поздравления, веселый смех и нежный хрустальный звон бьющихся на счастье бокалов. Все было, не было только снимков на память, таких подарков врагу «Эгида» преподносить не желала.
Потом все, включая и директора загса, вышли на улицу и, рассевшись по машинам, под цветомузыку сирен и проблесковых маячков двинулись в сторону финской границы. Водители в «Эгиде» были еще те, — Тормоз, пристроившийся замыкающим, едва поспевал, сдержанно матерился, однако держался достойно, на хвосте. Сразу после Зеленогорска процессия свернула на бетонку, проехала кирпичный, со шлагбаумом, КПП и замерла у трехметрового, крашенного суриком забора. Это был секретный реабилитационно-рекреационный центр ФСБ под кодовым названием «Вечное безмолвие».
Мягко раздвинулись створки ворот, машины прокатились по песчаной дорожке и наконец остановились у бревенчатого, окруженного столетними дубами двухэтажного корпуса.
— Вот где раздолье! — Радостно улыбаясь. Катя Дегтярева глянула по сторонам и первым делом выпустила из «джипа» своих четвероногих питомцев. — Филя, Степашка, гулять!
Мощные боевые псы в шипастых противоволчьих ошейниках с эмблемами «Эгиды» принялись нарезать круги по футбольному полю, разбрызгивая вязкую слюну с могучих брылей, из-под сильных лап комьями летела грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53